Внутренний дождь

Автор: Giggs Артем, двадцатилетний молодой человек с простоватым лицом, с глазами бледно-голубого цвета, которые буравили окружающий мир из-под жидких прядей соломенных волос, сидел на балкончике большого кирпичного дома у себя на даче. Тоска, граничащая с физической болью, смешивалась с потоками ливня и разъедала бурую глину у дома. Почтальон, проходивший мимо дачи Артема, поднял кепку, обнажив лысеющий бледный череп, и слегка поклонился, одарив Артема какой-то безумной, несвойственной ему улыбкой. Обезумевший от непрекращающихся осадков и беспроглядной чавкающей слякоти, от одиночества в узком кругу одних и тех же людей-призраков, вся жизнь которых походила на один тихий стон Иисуса на кресте, он, как показалось Артему, только теперь показал свою настоящую сущность, свое перманентное безумие, завуалированное до этого чем-то…
Артему стало не по себе, и он бессознательно порадовался тому, что сидит сейчас наверху, вне досягаемости этой тени, принявшей человеческий облик, чтобы посмеяться над чем-то. Или даже не над чем-то, а просто прыснуть диким хохотом в пустоту…
Некоторое время спустя почтальон вернулся и уселся посреди лужи перед домом Артема, уставившись в одну точку, и водя по грязной воде длинными восковыми пальцами. У Артема затекли ноги, и он встал, не сводя взгляда с сумасшедшего. В том, что почтальон безумен, он теперь не сомневался.
Мужчина тут же отреагировал на движение, на его лице появилась гримаса боли. Видимо, изменение привычной мизансцены с человеком, сидящим на балконе, доставило ему сильный дискомфорт. Артем как-то инстинктивно почувствовал это и снова сел, опять же, бессознательно желая проверить эту свою догадку. Почтальон успокоился, но теперь уже не смотрел в одну точку – взгляд его беспокойно бегал, с подозрением останавливаясь на Артеме. Наконец, нервы у Артема не выдержали, и он резко встал и ушел с балкона.
Нужно было заниматься, готовиться к сессии. Артем сел за стол и раскрыл книгу, однако буквы показались ему уродливым нагромождением символов, сознание не воспринимало печатный слог. Из головы не шел почтальон, его лицо, изуродованное страданием. «Интересно, какую боль должен был бы испытать я, чтобы у меня было столько же страдания на лице?» - подумалось Артему. Ему вспомнилось, как утром в кровати ему свело судорогой ногу, и он со стоном глотал отвердевший воздух, протягивая руки к ноге и вновь отдергивая их, так как спазмы усиливались настолько, что боль, причиненная ковырянием в оголенном зубном нерве, казалась лишь позорным компромиссом по сравнению с ними. Вскоре ему удалось добраться до твердой, как камень, икры и немного помассировать ее. Боль отступила так же неожиданно, как и появилась, и он испытал смутное мазохистское сожаление оттого, что боль скоро ушла, а не постепенно…
Артем вскочил и выбежал на балкон. Почтальона не было. На том месте, где он сидел, не осталось даже никаких следов. Будто привиделось все. Только так же сосредоточенно лил бесконечный ливень. Молодой человек захотел услышать какой-нибудь знакомый голос, любой. Просто, чтобы убедиться в том, что он не остался на планете один, не считая ненормального, который все еще наверняка где-то рядом с домом…
- Привет, мам. Как у вас там дела? Да, занимаюсь. Спешишь? Ну хорошо. Пока.
Артем еще несколько мгновений смотрел на прерывисто гудящую трубку телефона и бережно положил ее. Снова сел за книги. Немного стемнело. Артем включил свет, но, чего-то испугавшись, тут же выключил его. «Ведь он уже все равно видел, что я дома», - вдруг мелькнуло у него в голове. И осознал, что мешает ему теперь не скука, а сильный страх, от которого побелели кончики пальцев, и пересохло во рту. Артем побежал к балконной двери. Споткнувшись обо что-то, растянулся перед ней, и некоторое время слушал звук дождя. Затем осторожно, на четвереньках, выполз на балкон и выглянул, стараясь не высовываться.
Почтальон неуклюже бежал по огородам, в сторону соседней дачи, часто поскальзываясь на грязевой жиже. За ним, слегка покачиваясь, летел шар переливающегося света, размером чуть больше, чем кокосовый орех. Только теперь Артем заметил, что дождь кончился. Не прекратился только уже привычный шум от него, продолжавший звучать в голове.
Между тем, шаровая молния куда-то исчезла, и Артем увидел, что сумасшедший, как ни в чем не бывало, возвращается обратно, слегка помахивая руками. Артему на какое-то мгновение стало жаль, что шар не догнал почтальона, но его тут же ощутимо кольнул за это стыд. «Чего ему от меня надо?», - с досадой думал Артем, однако чувствуя, что ответ где-то на поверхности. Молодой человек стал беспокойно прохаживаться по комнате, пытаясь поставить себя на место безумца и понять мотивацию его поступков. Рука сама легла на выключатель, зажегся свет. В тот момент Артем оказался прямо напротив зеркала. Из зеркала на него смотрели туманные глаза призрака; только где-то в черных глубинах зрачков еще теплилась жизнь, ненужный намек на радость, радужная оболочка же излучала тоску. От желтоватых белков веяло сырой погребной прохладой вперемежку с опавшей и уже подгнившей осенней листвой.
«Вот где на самом деле идет дождь – у меня в голове», - подумалось Артему как-то пресно и обыденно, как мысль о том, что, к примеру, забыл сегодня почистить зубы.
Он накинул куртку и вышел на улицу. Густой туман стелился по даче, доходя своими клубами до крыши дома, выше он превращался в неприятную серую размазню, уходящую в бесконечность. Артем стал постепенно привыкать к шуму в голове. Кроме звуков дождя стали появляться новые, странные, вроде криков умирающих птиц.
Из-за угла дома выплыла фигура почтальона. Артему показалось, что даже его мокрая одежда, даже разбухшие от влаги и походящие на разжиревших неповоротливых червей, шнурки в туфлях мужчины – все это просто сочится безумием.
- А, Артемий, сколько лет, сколько зим! – всхлипнул внезапно расчувствовавшийся почтальон и прижался к молодому человеку, крепко стиснув ему плечи.
- Да-да… - ошарашено пробормотал студент, осторожно пятясь к двери.
- Вы тоже не можете дома сидеть, когда дождит? – часто моргая, словно собираясь заплакать, спросил почтальон, уверенно преграждая Артему путь к двери.
- Извините, что я ушел с балкона, Вам очень больно было? – неожиданно для себя выпалил Артем. Возможно, жалость взяла верх над страхом. Почтальон махнул рукой:
- А, чего уж там… Лет в 12 мне без анестезии операцию фельдшер подвыпивший делал, не буду говорить какую, так было больнее. И потом, боль – она ведь наш друг, а не враг, как многие привыкли думать.
- Я, кажется, Вас понимаю, однако этот проклятый дождь в голове мешает сосредоточиться. Удивительно, как такая, казалось бы, мелочь, может жизнь отравить, - признался Артем.
- У Вас дождь? – заинтересовавшись, спросил почтальон, как будто встретил родственную душу.
- Да, отвратительно редкий дождь, с тяжелыми каплями, которые словно разбиваются о мой мозг. И еще какие-то звуки…
- А у меня дождь на задний план отошел еще в том году. Сейчас лунь воет. Седой.
- Что, простите?
- Лунь.
- А как он выглядит этот лунь?
- А бог его знает. Лучше, пожалуй, и не знать – воет больно жутко. То прерывисто так: «Ууу-ууу-ууу…», а то как затянет: «Ууууууууууууууууууууу…». И в душе кошки начинают скрести, - ответил почтальон, показав пальцем на свою впалую грудь, видимо, считая, что именно там у него находится душа. Артем почувствовал симпатию к собеседнику. Подумал и сказал вслух:
- А, пошло оно все…
- Это Вы к чему? – насторожился почтальон.
- Да боялся я Вас, - покраснев, объяснил Артем: - Думал, что Вы псих конченный. А почему, собственно? Предрассудки. От городской жизни совсем с ума можно сойти – нормальные сельские жители душевнобольными казаться начинают.
- Вот за это уважаю! Такое признать… Дайте я пожму Вашу руку! – торжественно произнес мужчина, протягивая ладонь с сильно растопыренными пальцами. Пожав Артему руку, он сунул ее в карман плаща и выудил из него пригоршню шевелящихся опарышей. Затем жадно отправил клубящихся личинок в рот и принялся сосредоточенно жевать их, чавкая и брызгая изо рта беловатым соком. Артем отшатнулся.
- Какая мерзость! – воскликнул он.
- Вы правы – гнусность преотвратнейшая, - охотно согласился мужчина и выплюнул белую массу на землю, - однако, согласитесь, если бы я не попробовал, то никогда бы этого не узнал. Вот лягушки – совсем другое дело.
С этими словами он вытащил из левого кармана маленькую тощую лягушку и, повертев ее перед глазами, отхватил ей зубами голову. Туловище земноводного несколько раз судорожно дернуло лапками и замерло. Почтальон с видимым удовольствием проглотил почти не пережеванную голову, и было видно, как она перемещается у него в горле. Затем он облизнул с губ кровь и улыбнулся.
- Вы ненормальный! Пустите меня в дом, отойдите! – сморщившись от омерзения, истерично кричал Артем, пытаясь отодвинуть почтальона от двери.
- Да подождите Вы! – закричал в свою очередь жилистый и неподатливый почтальон, размахивая, как революционным наганом, обезглавленным трупом лягушки. Изо рта у него пахло болотом.
- Чего Вы от меня хотите? – устало спросил Артем, никогда не отличавшийся выносливостью и силой.
- Дайте мне десять минут, я выговорюсь, и можете катиться на все четыре стороны, если захотите. Хоть по часам засеките. Десять минут – это все, что я прошу.
- Хорошо, но не более десяти минут. Потом я вынужден буду применить силу, - пообещал Артем, лицо которого стало еще бледнее, чем обычно.
- Да-с, только, уж как Вы себе хотите, а трапезу я закончу, - проговорил почтальон, расстегивая плащ. Под плащом на голом волосатом торсе ненормального висела гирлянда из толстых, как бочки, напившихся крови пиявок. Он тут же отодрал парочку и торопливо сунул их в рот, словно опасаясь, что молодой человек попробует отнять у него такой «деликатес».
- Вы самый омерзительный ублюдок из всех, что мне доводилось встречать, - чувствуя головокружение, с невольным пафосом сказал Артем,.
- Когда я ем, я глух и нем, - вставил почтальон, выковыривая огромных, разбухших от крови клопов из подмышечных зарослей и поедая их. Артема вырвало. Сразу стало легче дышать.
- Жрите, давитесь, я чхать хотел. У Вас восемь минут на представление осталось, - грубо проворчал Артем.
- Невоспитанная, грубая молодежь пошла. Оттого-то вы с ума все и сходите.
- Да по Вам самим больничка плачет.
- Из-за того, что я здоровую пищу гамбургерам предпочитаю? Вы сами послушайте, что мелете, - усмехнулся почтальон. «Да, что-то тут не то. Все-таки, пока у меня нет веских доводов считать его безумным. Эксцентричен он, конечно, а может и дурака валяет просто», - подумал Артем. Молодой человек решил проверить почтальона:
- А фекалии Вы в пищу употребляете?
- Где?! – громко спросил почтальон, услышав слово «фекалии», и так алчно оглядываясь, что можно было подумать, будто у него до сих пор маковой росинки во рту не было.
- Я вообще спросил. Просто.
- Идиотизм. Мне бы вот никогда не пришло в голову спросить человека, пьет ли он, скажем, коньяк, если я не имею возможности его угостить, - раздраженно заметил он.
- Значит едите…
- Но! Прошу заметить – только чужие фекалии! Есть свои – противоречит моей философии относительно круговорота пищи… - назидательно подняв указательный палец вверх, пояснил почтальон с таким видом, как будто после этого пояснения все недоразумения должны были исчезнуть.
- А, ну если чужие, то конечно, - съязвил Артем, поглядев на часы. – А Вы знаете, что это называется в цивилизованном обществе «капрофагией» и считается извращением?
- Да срал я на твое общество. Иди, отлижи ему, если оно такое хорошее.
- Вы чушь мелете. Психопат. И вообще, когда это мы перешли на ты?
- Когда надо бля, тогда и перешли, педовка белобрысая, - агрессивно ответил почтальон. Из глаз его постепенно стала исчезать видимость адекватного восприятия мира и фокусировка взгляда на отдельных объектах. Теперь он смотрел сквозь собеседника, отчего создавалось жутковатое впечатление присутствия кого-то незримого, стоящего за спиной. Кого-то, кого мог видеть только больной человек, но необязательно несуществующего.
- У Вас три минуты, надеюсь, больше Вас не увижу возле своей дачи, - выдавил Артем пересохшим ртом, пытаясь сохранять хотя бы намек на спокойствие. Но у него уже предательски задрожали колени и заслезились глаза.
- У меня столько времени, сколько я пожелаю, - возразил почтальон, как-то механически хохотнув, точно так же, как если бы он, скажем, чихнул, а не засмеялся. Глаза его при этом оставались нарочито серьезными.
Артем побежал. Спонтанно, уже не задумываясь над своими действиями. Бежал позорно, часто спотыкаясь и поскальзываясь на липкой грязи, с трудом, как пьяный, удерживая равновесие, неловко размахивая при этом руками. Ему все казалось, что бежит он недостаточно быстро, что псих, закаленный бегом наперегонки с шаровыми молниями, в состоянии дать ему любую фору. Он глотал непослушные потоки воздуха, но они расходились веером перед его ртом, отдавая легким Артема лишь жалкие, граничащие с вакуумом, частицы кислорода. Он бежал долго, пока не перестал чувствовать своих ног, бежал даже тогда, когда упал лицом на влажный пучок высохшей травы и потерял сознание. Он продолжал бежать, и кто-то был рядом и прикладывал влажное полотенце, пахнувшее осенней, наполовину сгнившей от дождя травой, к его разгоряченному лицу.
А потом пошел дождь. Не важно – настоящий, или вымышленный, материализованный нездоровыми участками мозга – ведь все равно каждая его капля попадала прямо в душу, распространяя в ней необратимое гниение…