Дом у дороги

Автор: Айвэн На скамейке с видом на воду сидит старик, и, вдыхая воздух вперемешку с табачным дымом, тихо смотрит в никуда.
Это, как потом выяснилось, был дядя Коля, и был он существом довольно милым. Пока не пил. Для правды надо заметить, что в доме престарелых, где дядя Коля жил последние лет пять, к пьянству относились плохо. Никто, конечно, пить ему не запрещал -- да и не было никого в доме этом, кто б дяде Коле пить запрещал, но -- плохой Коля был пьяный.
Как раз в такой момент я с ним и познакомился.
-- Здравствуйте -- говорю я ему --- дядя.
-- Да пошел ты на хер -- веско ответил мне этот дед.
--Как так -- удивился я.
Дядя Коля был человек, как уже говорилось, милый.
-- Ну не хочешь -- сказал он-- так и не ходи. Я тебе скажу, нечего там, сынок, делать. Ты вот, поди, зачем пришел сюда?
--Из любопытства, дед -- говорю я ему -- интересно мне, знаешь ли, узнать, а зачем люди уходят в дом престарелых?
-- Дурак ты -- говорил он мне. В дом престарелых никто не уходит. В дом престарелых жизнь, поди, всех приводит.
-- Вас то как привела -- спрашиваю я его.
-- Как, как. Да очень просто -- жил я в своей квартире. Жил, собственно, никак последнее время -- так, выпьешь изредка с кем нибудь, и все. Да и пить то уж мне не с кем стало -- все уж померли. Раньше же я кто был -- я все мог. Я, поди, снабженцем работал. Ну работал и работал -- у меня люстра, поди, несколько тысяч в доме стоила. Правда, я ее разбил. Уж больно светила. А потом, как бабка моя померла, смотрю я на квартиру, на внуков этих, и думаю -- да пошли они все на хер. Как я засну -- а внуки со мной жили -- так они себе баб приводят. И, думаю, что им мешать -- пускай уж без меня там шалят. Я для того стар. Ну и ушел сюда. Квартиру внукам отдал. А я и живу. Выпил вот. Хотя и нельзя -- врачи говорят -- помрешь. Конечно, помру. Так лучше уж от водки, чем от старости.
Надо заметить, что выпил дядя Коля зубровку, как говорил, для твердости духа. Она, дескать, зубровка, его повышает.

-- Что это вы здесь ходите -- спросила меня местная медсестра. -- тут у на смотреть нечего. Это в роддоме интересно, там все начинается. А у нас лишь все заканчивается.
-- Вы, наверное, философ -- осторожно спросил я.
--Медсестра я -- ответила она -- но от смерти никто не лечит.

Баба Маня сидела на диванчике в холле и вязаланоски. Рядом с ней притулился дядя Коля.
-- Что ты все вяжешь и вяжешь -- говорил ей Коля -- уж лучше баловаться, чем смерти ждать. И носки вязать.
-- А что тебе мои носки -- расстроилась баба Маша - вяжу и вяжу.
-- Вяжи -- согласился Коля. -- Только для кого? Для твоей внучки, что сюда раз в полгода приезжает на красивой машине? Так они ей не нужны. Она, поди, все время в чулках ходит. Так сексуальнее. А была б она в носках вязанных, кто б ей машину купил?
-- Да ну тебя -- беззлобно сказала баба Маша -- для себя я вяжу. Должна же я что то делать. Тебе вот подарю на праздник.
-- Мне -- это дело другое. Тогда вяжи -- ответил Коля и куда то вышел.
Баба Маня вздохнула: злой он. Все никак не успокоится, что старый стал и помирать пора. Нет в нем смирения. А что здесь злиться? Мы уж пожили. Я в войну тоже носки вязала -- тогда для других. Теперь вот для себя. А не могу на кровати лежать и смерти ждать. Что ее ждать то? Сама придет.
Жизнь все силы высосала. Но это, отчасти и хорошо. Потому, что когда у человека силы еще есть, он из за страха смерти такие вещи гадкие делать может. Никогда и не подумаешь, что человек на подобные гадости способен. Но перед смертью все проверяются. А я знаю, что мне предавать некого, подличать тоже не перед кем. Есть только я и она. Хотя, конечно, я вот верующая, и ничего не боюсь. Но думаю -- а вдруг перед самой смертью испугаюсь. Себя же тоже до конца не знаешь. Но, надеюсь, что не испугаюсь.

Афанасий Петрович возлежал на кровати в пижаме желтого цвета, что прекрасно гармонировала с его редкими зубами. Ими Афанасий Петрович кушал яблоко, и, медленно пережевывая фрукт, смотрел скозь щелочки глаз.
-- А -- обрадовался мне Афанасий Петрович он -- ты чего сюда пришел? Ты бы вот лучше в дом публичный сходил -- он, как мне кажется, к народу ближе. А там, где старики живут, ничего нет. Вот все говорят -- старость, это, дескать, мудрость. Так запомни -- старость это говно. Сил нет, возможностей нет, а главное -- желание то еще есть. Жить еще хочется. Но это разве жизнь? Я вот просыпаюсь и смотрю на себя в зеркало. Я ли это? Говно это, а не я. За мной раньше девки табунами бегали, а теперь я сам ни одну не догоню. А если даже и догоню, то что с ней делать? Так что все говно. Лишь память -- не говно. Я теперь лежу и все время вспоминаю. Спать вот полюбил -- сны мне из молодой жизни снятся. А не старость. Старость -- она же жалкая вещь. Это на древние развалины смотреть интересно - как там раньше было. А на человека смотрят по другому -- вот мол, какой он был, и во что превратился. Причем все знают, что и с ними такое быть может. Оттого и жалеют. А мне жалости не надо. Мне бы силы молодые -- это вот да, с удовольствием возьму. Только ведь никто не даст и просить не у кого. Но кажется мне, что мало я пожил. Пролежать то так я, кто знает, еще может и долго смогу. Только скучно.
-- А ты пей -- сказал зашедший в комнату дядя Коля и за время разговора успевший съесть три яблока Афанасия.
-- Это твоя доля. Я свое уж выпил. Мне уж скоро восемьдесят шесть будет.
-- Это не возраст -- сказал дядя Коля -- мой дед до девяносто мог поллитра выпить, а потом пойти дрова колоть. Так и помер у дровницы.
-- Так здесь, Коля -- сказал Афанасий -- дров то нет.
-- Нет -- согласился тот и погруснел. -- здесь батареи.

С красно синим лицом дядя Коля прогуливался вдоль берез, изредка поднимая голову, чтобы посмотреть на небо. В этот момент он жмурился и мечтательно вздыхал.
-- До свиданья, дед -- сказал я ему и добавил -- все у вас будет хорошо.
-- А -- улыбнулся он -- конечно будет. Но знаешь как? Вот выпью я напоследок и помру, когда уж не знаю. Ну вот помру я и станут меня хоронить. Положат в гроб, забьют гвоздями и будут меня могильщики в землю опускать. Веревки возьмут и ну приговаривать -- давай чуть правее, теперь левее, а вот теперь хорошо. Так и будет хорошо.
Дядя Коля снова зажмурился и посмотрел на небо.