Решётки

Автор: Кобыла - А здесь я уже расчистил, - отец нагибается, хватает прогнившую балку и оттаскивает в сторону. Руки его, когда-то холёные и ухоженные теперь покрыты глубокими тёмными трещинками – неизменная плата за право дышать деревенским воздухом: - Работаю потихоньку, когда за матерью езжу.
Балка крошится и оставляет за собой кривую дорожку в мусоре и голубином помёте. Из-под густого слоя пыли становятся видны облупленные желтые изразцы с красными завитками.
- Осторожно – солея. Не заступай, - он переводит дыхание, утирает лоб тыльной стороной ладони: - Главное крышу восстановить, там проще будет. Ты походи, посмотри.

Под сводом гулко воркуют голуби. Крыша в летнем храме совсем прохудилась, кое-где свисают тонкие корни берёзок. Со стороны кануна глубокая полузатопленная яма – говорят, приезжал монах из Тулы искать зарытые здесь утварь и книги. Не нашёл. Видать, до него выкопали. Фрески почти все сколоты - зачищали, когда размещали колхозный склад. В оставшихся с трудом различимы знакомые лики. Провожу ладонью по желтоватой поверхности, счищая паутину. Вот Христос в терновом венце, согнувшись под тяжестью, несёт свой крест на Голгофу. Ему тяжело, ноги сбиты, сейчас Симон Киренейский взвалит эту ношу на себя. А это святитель Николай. Строгий, как всегда. А вон там вверху, под куполом, куда не дотянулись руки рабочих, изображение Господа обновилось. С кроткой улыбкой он ступает по облаку и благословляет пришедших.

Прижимаюсь лбом к штукатурке. Она холодная и пахнет сыростью. Под ногами засохшие сухоцветы. Кто-то принёс цветы в разрушенный храм.
На куполе нахохлившиеся галки чистят перья, тут же трепещут бледными листочками крошечные корявые деревца.
У выломанной двери в песке с важным видом копается квочка. Цыплята разноцветными шариками для пинг-понга перекатываются следом. Ветка смородины покачивается под тяжестью прилетевшей малиновки. Люблю этих пташек. Доверчивые, совсем не боятся людей. Есть легенда - когда Иисуса распяли, малиновка, тогда ещё бурая невзрачная птичка, пыталась клювиком вытащить гвозди. Не справилась, не под силу, только сбила весь клюв до крови, с тех пор пёрышки на её груди красные.
Вряд ли у отца что-нибудь получится.
В оконных проёмах ещё сохранилась часть кованных, побуревших от ржавчины решёток.
- Па, глянь, ещё бы решётки восстановить. Может, к Лёхе съезжу, закажу?

А ещё говорят, что малиновки каждый день носят по капельке воды в клюве, чтобы затушить пламя в преисподней. Оттого грудки у них словно обожжены огнём.
*
На прицепе обсыхают лодки: одна плоскодонка под вёсла, другая - под мотор для троллинга. Поездка в Коломну всегда подарок, особенно когда едем в кузницу к Лёхе. Лёшка – заядлый рыбак, и часто наши встречи плавно перетекают в рыбалку. Под лодками натекли лужицы мутной воды с зелёными крапинами ряски, валяются сорванная желтая кубышка на длинном, как хлыст стебельке и смятый пластиковый стакан. В багажниках - пойманные судаки и щуки. Через просвет в двери в тёмных недрах кузницы видны контуры козырьков и узорчатых оград. Долговязый пегий щен угодливо вертится под ногами и преданно заглядывает в глаза, его хвост виляет так усердно, что, того и гляди, вслед за ним переломится тощий костлявый хребет. На куче угля в чумазом взъерошенном зверьке угадывается котёнок неопределённой масти. Пыльная клумба по-хозяйски утыкана луком и огурцами. Стол накрыт. Напротив Степан уныло чертит вилкой иероглифы по размазанному на тарелке кетчупу. Степан обижен - это я оборвала его любимую уловистую блесну, а мою вычурную мельхиоровую вертушку утопил Ромка. Во главе стола восседает Алексей в том умиротворённом состоянии, когда можно приставать с просьбами:
-Лёш, там делов-то! Полоски по три насечки справа-слева, только съезжу, пересчитаю…
-Варь, да ла-адна, - он блаженно щурится на солнце и хрустит огурцом: - за так сделаю!
-Лёха!!! – в восторге целую его прокопченую щетинистую щёку: -Ты обещал! Я только съезжу, пересчитаю!
Где-то далеко на Москва-реке гудит баржа.
*
Отец, опустив голову, пинает кусок кирпича:
- Да как же это?
Голубята давно догнали родителей, но всё еще по привычке попрошайничают. Кончики смородиновых листьев пожелтели и сморщились. Пустые оконные проёмы стали ещё шире, под каждым – горки свежей кирпичной крошки. Наверное, старинные решётки выбивали кувалдой. Лом чёрных металлов, в лучшем случае пустили на арматуру. Сложно кого-то винить. В обнищавшей деревне каждый выживает, как может.

Отец сутулится, молча заходит внутрь, нагибается за очередной прогнившей доской. Я иду следом и чувствую, что не в силах поднять глаза вверх, под купол.