Ахтунг, или драма пидара на селе

Автор: Шизоff …Июльское утро. Мягкое, доброжелательное, поэтическое. Жить хочется, любить, криком кричать от переполняющих душу чувств. Сексуальное, плотское, щедро дающее утро. Добежать до речки, вяло парящей в густой тени не до конца стряхнувших сон елей, скинуть жалкую одежонку, вдохнуть, и…
…вдруг замереть. От неожиданности и восторженных чувств. Так и не выдохнув, кстати...

На песчаном мысочке стоит обнажённая женщина. Не девочка, не городская сопливка с тщедушным тельцем и зачаточной нравственностью, а полноценная деревенская баба, молодуха с могучими бёдрами и серьёзными сиськами вразлёт. С широкой спиной и добротной женской попой.

Может молодая селянка поддаться внезапному зову природы? Искуситься благодатной утренней свежестью? Теоретически может. Практически тоже случается. В женщине много природного. Женщина, по сути своей -- сплошная дикая природа, лишь слегка изувеченная цивилизацией и моралью. А может подкованный внезапной страстью городской натуралист пристроиться к такому природному явлению? Очень даже может. Будет она визжать, смешно пытаясь закрыть ладошками необъятное? Вряд ли. Поэтому, если мужчина не дурак, то смело прихватит наяду сзади, ласково, но неуступчиво сминая полную грудь, проведёт другой рукой по мягкому округлому животу и прошелестит на ушко такое, чего она отродясь не слышала и никогда более не услышит от своего тракториста.

Это вкусная правда бытия. В ней есть смысл и логика, замешанная на чудесном элементе случайности. Баба потом родит Ломоносова, Да Винчи, Эйнштейна. Так должно быть, так движется эволюция, так устроено мироздание….

1

Такие вот иллюзии брезжили в больном мозгу 25 летнего Никиты, вылезающего из липкого похмельного сна в июльское благолепие. Никита был немного поэтом, отчасти философом, весьма активным столичным жителем и пассивным педерастом.

Странные на первый взгляд, неподобающие людям его ориентации, мысли, объяснялись двойственностью натуры всесторонне развитого юноши. Он уже не был мальчиком. Не стал и мужем. Однако, в силу естественного для женщины стремления к независимости, а также подходящему анатомическому строению, часто задумывался на предмет смены масти. Тяжёлое детство и трудная молодость, помноженные на усердие и своеобразный талант, помогли ему решить большую часть экономических проблем. Завелись деньжата. Появились нужные связи. А вот ненужные начали тяготить. Порою, накопившаяся тяжесть вырывалась наружу, и дело кончалось скандалом. Последняя разборка с седовласым почитателем из РАО ЕЭС вылилась в настоящую бойню, с битьём посуды, угрозами и рукоприкладством. Оскорблённый в лучших чувствах Никита поцарапал грубияна, собрал чемодан и исчез из первопрестольной, растворившись в Тверской глубинке.

Один старый знакомец владел скромным домишкой в видавшей лучшие времена деревне под Осташковом. Селигер. Тот ещё курорт, не Ибица, но в середине лета там было довольно мило. Ныне женатый приятель сочувственно отнёсся к Никитиному горю. «Поехали с нами на недельку? Отдохнём, так сказать, на лоне. Шашлычков поедим, попки погреем…» Никита подозрительно посмотрел в глаза бывшему коллеги по цеху, но не уловив знакомых шальных искр, успокоился и принял приглашение. Почему бы и не погреть?

Неделька просвистела, как пуля у виска. Были и шашлычки, была и банька. Банька была, а никаких проблем не было. С удивлением и некоторой завистью Никита осознал, что друг переродился: попа голенастой супруги оттеснила в сторону все остальные попы мира. Бывает же, а? Оказалось, бывает.

На восьмой день семьянин схватил свою красоту в охапку и отчалил в столицу. Размякший от солнца и грустных мыслей Никита остался пожить ещё. Дружище не имел ничего против, а лучшая половина и вовсе прониклась свойственной замужним женщинам симпатией к печальному гею. Молодой человек тихо загорал, питался консервами и думал о вечном. Через несколько дней стало скучно, а к исходу второй недели отсутствие молодёжи среди пейзан стало просто невыносимым. Не то, что ядрёных деревенских девок – даже бальзаковского возраста сельских дам тут не наблюдалось. Были тихие бабушки, подёрнутые плесенью дедки и одинокие пьяницы неопределённого возраста, более схожие с отрядом мадагаскарских лемуров: повадки и внешний вид свидетельствовали о весьма приблизительном родстве с человекообразными. Правда, имелись сведения о некой московской дачнице, пенсионерке со своеобразными взглядами на жизнь. Помнится, что за далеко не первой чашей, принятой на грудь во время пикника, молодожёны как-то очень язвительно смеялись, поминая загадочную старушку. То, что она была неравнодушна к спиртному, Никита запомнил отчётливо, а вот иные особенности, вызвавшие у собутыльников приступы отчаянного смеха – остались за гранью его сознания. Так или иначе, но землячка по всем статьям не катила в качестве подходящей компаньонки для передового представителя поколения next. Начавший подсыхать мозгами Никита поймал попутку и рванул в Осташков. Отдохнуть душой и телом, подышать тлетворным душком, хоть какой, но цивилизации.

Вот и надышался на все деньги. Городишко оказался контрастным до безобразия, не слабей Нью-Йорка. Никита откушал во вполне приличном кабачке, где и получил исчерпывающую информацию о всех продвинутых заведениях, умеренно развратных и толерантных. Затем он прогулялся по центральной улице, выпил чашечку кофе, посетил исторически достопримечательный монастырь, где познакомился с группой голландских туристов, милых людей с широкими взглядами. С одним милым человеком лет сорока он обменялся координатами и даже поцеловался напоследок. К сожалению, граждане самой передовой европейской страны были ограничены жёстким экскурсионным графиком, и плотно затусоваться не срослось. Зато услышав о Никитиных планах на весёлый вечер, приятный голландский мужчина одарил его симпатичной таблеткой с плейбоевским кроликом. При этом он подмигнул, причмокнул, и, возведя глаза к небу, ущипнул нового русского друга за задницу. Пожалуй, что это было и излишним, но таблетка явно того стоила. Подходя к ночному клубу с типичным для российской глубинки названием «Чикаго», наш герой был почти счастлив. Ночь обещала быть зажигательной.

Зажигать, так зажигать! С Москвой это, конечно, имело общего не больше, чем с городом гангстеров. Но девок было в избытке, девки были хоть куда, а способные составить Никите конкуренцию представители мужского роду-племени – отсутствовали напрочь. Голь перекатная, с голодными глазами, прыщами и пробелами в общем развитии. К тому времени, когда стрелки часов завалили за полночь, он уже плотно обосновался в авангарде перестройки, являя местному филиалу «Общества позолоченной молодёжи» блистательный образчик разносторонне подкованного прожигателя жизни. Он танцевал, и как танцевал! Канканировал соло, дуэтом, а чуть позже и в охапку со всеми, кому это нравилось и не очень. В общем и целом – всем нравилось. Девчушки пищали и радовались приятному кавалеру. Мальчишки пофыркали для порядку, но угощённые пивом «Клинское», быстро смирились с незаурядными качествами заезжего гостя. К тому же вёл он себя с ними как с равными, а чего ещё нужно только-только вступившим в пору полового созревания местечковым мачо? Учиться, учиться, -- и ещё раз по пиву! Тем более -- задарма. У Никиты начало складываться впечатление, что жизнь удалась. Для решающего броска в гостеприимно распростёртую женственность оставалось совсем чуть-чуть. Всё было пучком, но где-то в отдалённом закоулке сознания навязчиво нудел некий неуступчивый гнус: не облажаться бы в новом качестве, не проколоться бы…. Глупость, конечно. Кто тут чего оценит, кто чего поймёт? А даже и поймёт – эко диво! Но мучать попу понапрасну Никита не любил. Особенно – имея в кармане средство борьбы с дурными мыслями. В детстве он читал журнал «Химия и жизнь», а потому был в курсе их полезного взаимодействия друг на друга. Приятно улыбнувшись туго набитой достоинствами блондинке, вызывавшей в его душе наибольший отклик, он отлучился в клозет, сопровождаемый многообещающими взглядами и некой готической личностью, которая явно стремилась компенсировать недостаток тела душевной простотой. «Колбасный цех открывается!» -- сообщил он отражению, запивая таблетку экологически чистой курортной водой и надеясь на лучшее. Снаружи скреблась в дверь, упорная в достижении своих целей, местная ведьмочка. С каждой секундой издаваемые ею звуки насыщались и конкретизировались, а ползущий из глубины черепа зрачок заливал, заливал радужку….

Никита застонал. На смену голым селянкам детородного возраста попёрли личности иного рода. Насколько ясным и позитивным представлялось начало эксперимента, настолько же тёмным и развороченным всплывало в пульсирующем мозгу его продолжение. Воспоминания выстраивались в какой-то перекрученный безумием экран, поминутно дробящийся на ворох несвязных, но гадких картинок. На этих, отвратительных в своей недосказанности, свидетельствах вчерашнего позора, он, культурный молодой человек -- паясничал, ёрничал, изголялся и, увы! – извращался. Он кричал, хватался, плевался, пил, блевал; пытался куда-то кого-то волочь; что-то с кого-то стянуть, куда-то кому-то залезть; доставал…. что? У кого и зачем? Ужас! Мало того, что он никогда так себя не вёл, но его никогда так не били. Кажется, били все. И недооценённые мальчиши-плохиши в нарядных палёных костюмах, и явно переоценённые сикалки со своими не по возрасту отросшими железами. Даже труповидная готическая поганка умудрилась остро лягнуть в промежность. Как убежал? Как доехал? Что теперь? Глаза открывать было больно и страшно. Но надо, надо…. Никита открыл.

Утро вообще оказалось богатым на открытия. Америки открыть не грозило, а вот почувствовать себя потерпевшим кораблекрушение, выброшенным на неприютный берег – это пожалуйста.

Денег не было. Трубы не было. Не было лайковой куртки. Было: похмелье, несколько синяков, растерянность и понос.

Пошатываясь, он вышел на улицу. Сидя в лопухах, и испытывая известное облегчение, Никита кое-что вспомнил. С деньгами всё ясно: слишком уж шаловливые ручонки у местных вьюношей. Ну и труба туда же…А вот куртка? В мозгу всплыло нечёткое воспоминание: выплывающая из ночного тумана тачка, неприятное азиатское лицо, судорожные переговоры. Отдал он куртку. Сам отдал, расплатился за доставку на дом. Мудак! По всем статьям опарафинился, хуже, чем в молодые годы! Он чуть не заплакал, сообразив, что в расстроенных чувствах забыл про туалетную бумагу. Злобно сорвал лопух: надо как-то разруливать со всем этим дерьмом!

2

Настороженное уважение в сельской местности получить легко. А вот с благодушным расположением дело обстоит сложнее. С волками жить – по-волчьи выть. Хочешь стать своим в доску – напейся и подерись. Горестная, неуверенная походка, бланш под глазом, выхлоп – столичный бомонд отвернулся бы от подобного инвалида. С неприязнью, презрением и опаской. Здешний мир, напротив, повернулся своим видавшим виды крестьянским лицом. В обычно поверхностных взглядах читалось сочувствие, дряхлые головёнки печально покачивались, в запаленных многолетним запоем мордах проявлялись человеческие черты. К одному из более-менее знакомых, и сообразительных на вид, аборигенов Никита и обратился. Дикаря звали Петей, он был неопределённого возраста, плохо пахнул, но глубоко посаженные внутрь лохматой башки глаза светились жаждой общения.

-- Херово? – поприветствовал Петя подошедшего страдальца, и не дожидаясь ответа, подтвердил. – Знамо дело… самому херово.
-- Слушай, Петя…-- Никита не очень то представлял, как общаться с простым народом, обычно отделываясь кивком или непритязательным «Салют, мужики!» Мужики обычно что-то бубнили наполовину про себя, на чём контакт и прерывался. Но сегодня контакт был насущно необходим. Петя сам разрешил затруднение:
-- Чердак гундит? Надо тебе…это…захерачить…да… Грамм сто, во как!
-- Надо…– стыдясь ситуации прошептал Никита. -- У тебя не будет?
-- Нету ни хера! – громогласно ответствовал почему-то повеселевший селянин. – Ни хера!

Однообразие языкового запаса неприятно угнетало и без того подавленную психику. Поняв, что разговор не сложился, Никита вымученно скривился – извини, мол – и уже стал поворачиваться к Пете тылом, как вдруг тот разродился полезным советом:

-- Тебе к Ивановне надо…этой… Марте, да! У неё, знаешь, всегда, да! Точно говорю – сходи.
-- Это……?
-- Ну, зёма твоя! У ней тут всё схвачено, мазу держит -- будь здоров!
«Ишь ты – мазу! Где слов то таких нахватался, валенок сельский?» Так Никита подумад про себя, а озвучил следующее:
-- Что у неё за имя-то такое юродивое? Немка, что ли?
-- Да хер её… -- открылся было источник языковых красот, но был прерван уже в начале:
-- Ладно, ладно Петь… Это всё ботва. А в долг даст?
-- Тебе даст! И в долг, и просто так! – в конец развеселился бывший орденоносный тракторист. -- Ты ж не я, сразу видать – столица Родины. Лупи, тебе говорю, как бронетёмкин поносец, смело и с песнями – победа будет за нами! Вперёд на танки! Ворошиловским, ети его, стрелком и соколом!

Утомлённый приступом внезапно прорезавшегося юмора, Никита выяснил точные пространственные координаты означенной тёти, и, больше не вдаваясь в подробности, двинулся навстречу счастью. Петя напутствовал его ёмким по содержанию афоризмом, в котором любимое слово в различных вариантах встречалось не менее семи раз. Осмыслить его не было сил, и Никита прибавил шагу. Ватные ноги путались в травах, и с каждым шагом становилось всё хуже и хуже.

3

Выдающаяся во всех отношениях женщина могла бы играть характерные роли в бандитских сериалах. В тот момент, когда Никита просочился в калитку, она безуспешно пыталась извлечь своё шестипудовое тело из пригрядка. Все попытки покрепче упереться в рыхлую унавоженную землю, окончились крахом, и теперь она злобно рвала ни в чём неповинные огурцы, разбрасывая их окрест себя. Сие действие, свидетельствующее о полном упадке душевных сил, московская дама сопровождала гулким речитативом, по сравнению с которым Петино словоблудие выглядело детским лепетом.

-- Вам помочь? – тонким голосом крикнул ошарашенный зрелищем Никита, не решаясь, однако, подойти поближе.

Монолог оборвался, и в сторону нежданного спасателя уставилось чрезвычайно интересное лицо. Создавалось впечатление, что дама увлекалась японским театром «Кабуки» и ухаживала за собой в лучших восточных традициях. На густо напудренном лице были нарисованы глаза, притом так жирно, что на ум приходила мысль о еноте-полоскуне. Брови, напротив, были весьма ажурны, хотя и ассиметричны. От миниатюрного, почти утерянного в щеках носика, резко вниз, к затонувшему в шее подбородку, свисали две бульдожьи складки, между которыми притаилась в засаде ядовито-пурпурная капелька рта.

-- Помоги, молодой человек…. Порадуй, голубь! – как ни странно, но голос оказался напитанным неожиданной для такой ряхи женственностью.
«К чему это она про голубя?» -- насторожился Никита, но, отбросив сомнения, решительно устремился на позывные.
«Ох, нелёгкая эта работа – из болота тащить…» Но это не бегемот, это женщина. Страшноватая на вид, массивная, расшарниренная напрочь, но…. Никита скрипел зубами, тянул, пихал и гнал из головы нецензурные мысли. Раз, два – взяли…! Тянем-потянем…. Потеряв страх он обеими руками вцепился в то, за что обычно хватать не рекомендуется, и путаясь головой в пахучих подмышках, тянул изо всех сил. «Ишь ты!» -- приятно удивился нежный голос, полоснув по ноздрям застарелым перегаром, и дело вдруг пошло на лад.

Вытянули репку.

Было темно в голове и дрожали ноги. Сердце выскакивало. Спасённая дама светилась женской улыбкой, целомудренно запихивая обратно в халат различные части тела. Сценка из греческой мифологии: встреча Адониса с Деметрой.

-- В гости-то зайдёшь, красавец? – низко, но волнительно предложила нетрезвая богиня плодородия. – Умыться… Скушаешь чего, вон ты какой….
-- Мне бы… -- похмельный Адонис замялся, чувствуя, что настаёт момент истины, но вести себя надо тонко и политично. – Я… Просто познакомиться хотел… ну и ….
-- Пошли в дом. – со свойственной небожителям решительностью, богиня обняла героя за талию. Мощная рука оканчивалась маленькой ладонью, а пальчики так и просто умиляли своей миниатюрностью. – Познакомимся.

Направляясь к дому, Никита понимал, что ему повезло, но где-то внутри свербило неясное беспокойство….

4

Женщина была настойчива в своём гостеприимстве. И с каждой следующей рюмкой становилась настойчивей. Уже было доподлинно ясно, что он попал, но спасаться бегством не представлялось возможным. Дорогой гость был насильно усажен на самое почётное место в углу веранды. Единственный возможный путь отхода перекрывала выпяченная навстречу удивительная грудь. Куда бы не направил Никита свой, уже порядком затуманенный, взор – он натыкался на это прицельно прущее на него великолепие. Марта Яновна корнями своими уходила не в сумрачный немецкий, а безбашенный угро-финнский этнос. Посему и пила как конь, не пьянея, а скорее распаляясь от каждой последующей дозы.

-- Ты же дурачок! – утверждала дородная лапландка, не реагируя на слабые попытки Никиты отказаться от очередной рюмочки. – Тут вокруг на сто километров людей нет – одни сволочи! Зачем попёрся?! Куда?!

Он согласно кивнул: что верно, то верно.

-- Что мужики, что бабы… все суки в ботах… шелупень… свиньи вологодские… колхоз вонючий…

Никита чувствовал, что по мозгам проезжает бесконечный товарняк. Он уже порядком набрался, выслушал историю о беспокойной юности, насыщенной молодости, и поре зрелости, не желающей переходить в старость. Истории были насыщены бессовестными подробностями, выдаваемыми на гора с равнодушным цинизмом, свойственным пожилым работникам общепита. Деньги у тётки водились, это было ежу понятно, а вот как бы так ненавязчиво до этих денег добраться…. Дождавшись удачного момента, когда бубнящий рот оказался занятым пищей, он решительно взял быка за рога:

-- Марта…э-э-э…Яновна! Денег займёте? – на глаза собеседницы навернулись слёзы, и он испуганно поправился. – Чуть-чуть! Мне до Москвы добраться, а там я переведу, или привезу….
-- Ух, ядрёный чеснок! – вытерла Марта глаза, дожевав цельную головку. – А чем докажешь, что вернёшь? Вы, мужики, все гады – только «бла-бла», а там…. Залог нужен.

«Вот сука! – обмер Никита. – Залог! Знала бы с кем пьёт, дрянь! Да у меня бабла хватит…»

-- Не, родной… вижу, что денег у тебя -- как у дурака фантиков…. Рожи то не корчи, я всю жизнь в торговле, у меня глаз – сам знаешь…
-- Ну, так чего тогда…! – он обозлился и впал в борзый тон.
-- Не нукай тут мне, ишь! – густо выдохнула тётка. – Чего орёшь?! Молод ещё орать-то! С женщиной разговариваешь, а не просто так!

«С женщиной!» Никита злобно дёрнул рюмку, и уставился в окно. В порядком померкшем сознании промелькнула соблазнительная мысль об ограблении. Ограбление! Это же борец сумо, а не баба! Но деньги в этой паршивой дыре только у неё. Убить мало эту добрую женщину. Он угрюмо покосился в сторону потенциальной жертвы. Нет, её даже не напоишь. Быстрее сам сдохнешь….

-- Телефон у вас есть?

Это был самый хреновый вариант: звонить милому другу и просить о помощи. Плохой вариант. Москва живёт слухами, а такие слухи – просто вилы. Финал карьеры.

-- Нету у меня телефона, кому мне звонить?….. Я женщина одинокая.

Последняя фраза прозвучала как-то не так. Никита внимательно посмотрел прямо в глаза одинокой женщине. Знакомый такой взгляд, с двойным дном. В мозгу вдруг всплыло что-то из пикниковых шуточек, а затем явилась одухотворённая Петина морда и повторила: «Даст, и не в долг, а просто так».

-- Одинокая? – сглотнул Никита, чувствуя, что к горлу подходит спазм.
-- Одинокая. – подтвердила Марта Яновна, поправляя халат на груди, отчего та обнажилась ровно наполовину.
-- И я очень одинокий. – обречённо вздохнул Никита. – Наливай!

5

Без куртки было прохладно. Июль июлем, но поутру уже и туманы случаются. Дожидаясь автобуса, он порядком продрог и теперь безуспешно пытался забыться сном в полупустом салоне. Пованивало бензином, какая-то малолетка названивала по мобильнику своему дурню. В семь утра! Это любовь, не иначе. Любовь! Никита замычал от бешенства. Пейзанка, речка, Ломоносов! Да Винчи, мать его за ногу, гения! Грезил, грезил – вот и получил, герой-любовник! Слава богу, что водка у горячей финской бабки не заканчивалась. Слава алкогольной амнезии! Честь и хвала провалам в памяти! Он зажмурился, мучаясь сразу всем на свете. Спать, спать, спать….И тут из какого то укромного уголка сознания выползло белое лицо. «Как посеешь, так и пожнёшь! – пробулькал глумливо кривящийся кровавый рот. – Ха-ха-ха!» Что-то страшное навалилось, потащило, повело…

Он дёрнулся, стряхивая ужас. Сунул руку в карман: штука. Штука! Никиту на селе оценили в полтинник бакинских!

Соседка с жалостливым интересом смотрела на симпатичного молодого человека. У него явно что-то случилось в личной жизни. Наверное, с девушкой. Какой-то помятый, побитый, несчастный… Вдруг засмеялся, а потом заплакал, отвернувшись к окну.

Автобус как раз переезжал по мосту невнятную речушку, тихо выползающую из ещё сонного леса в июльское утро….