ТАКАЯ ВОТ ИСТОРИЯ

Автор: Гавайская Гитара - Катя-я-я! Кать! Позовите кто-нибудь Катю!
Мордатый вахтер, оторвав зад от стула и приподняв голову кверху, зычно орал, сосредоточенно щурясь для усиления звучности.
- Опять вы кричите, Василий Семеныч. Ну, ей-богу, кто вас услышит на четвертом этаже? Сколько же можно вам повторять, есть же местный телефон. Неужели так трудно снять трубку и позвонить?!- Раздраженная администратоша, так и не дождавшись лифта, зацокала каблучками по ступенькам. - И потом, что вы хотите от Кати?
- Наблевали. Опять наблевали между этажами. Не ходите туда, Светлана Игоревна, лучше лифта дождитесь.
- О, господи, опять наблевали... Кто наблевал, хоть член Союза?
- Не знаю, Светлана Игоревна. Вы уж совсем... Что я, по запаху что ли должен определять, член это блеванул или не член?
- Ну, ладно, будет вам... Сейчас Катю пришлю. - Она закрыла за собой дверь лифта, но тут же высунула опять востренькое личико "второй свежести". - И пожалуйста, Василий Семеныч, не заставляйте меня повторять. Чтобы я больше не слышала этих сельских криков. Мы же - творческий союз все-таки...
Лифт, вздрогнув, медленно поплыл наверх.
Через несколько минут между этажами раздалось кряхтение, бормотамие и шмяканье мокрой тряпки о пол.
Затем по лестнице, приволакивая правую ногу, спустилась сама Катя.
Это было существо лет пятидесяти пяти, с заячьей губой и тонкими "детскими" волосиками, организованными наподобие мужской стрижки "полубокс". Ко всему прочему, у нее не было зубов. То есть, какие-то, наверное, все-таки имели место быть (ну там, резцовые или клыковые, фиг знает), чем-то ведь она все-таки ела. Но говорить не могла совсем.
Точнее - она как раз говорила без умолку всилу веселого нрава и природной общительности, но понять, "о чем спич", было невозможно. В Доме был только один человек, киномеханик Коля, который понимал ее без сурдоперевода.
Катя была уникальным работником, тем самым "кадром, который решает все". Ее посылали на самые трудные участки. То есть, когда все уборщицы дружно отказывались от "нештатной ситуации", а попросту говоря - от уборки особо пахучего говна, звали Катю. Она ругалась для порядка, но в глубине души была довольна: приятно все-таки чувствовать себя нужной людям.
Блевали в Доме Кино много, часто и изощренно. В самых неожиданных местах.
Кроме того, случались отдельные экзотические эпизоды, в устранении последствий которых Катя принимала самое деятельное участие. Например, как-то на открытии сезона член Союза гример Матерков, не справившись с захлестнувшими его эмоциями, схватил мраморную урну за ребристые бока и с криком "Га!" сбросил ее с площадки четвертого этажа. По счастью, лестничный пролет был пуст, иначе художнику Гургену пришлось бы наутро спохмела срочно рисовать чей-нибудь траурный портрет. Остается только гадать, как щуплый Матерков с рахитичными ножками смог оторвать от пола эту глыбу, да еще наполненную водой (члены Союза хабариков не тушат по причинам принципиального характера).
Катя работала в Доме сто лет. При ней менялись первые секретари и их замы, менялась прокатная политика, умирали и рождались новые "звезды", несколько раз перестраивлся просмотровый зал. Вместе со страной пересматривалась и вновь возвращалась на круги своя "алкогольная" политика, а Катя все мела весело шваброй, приволакивая свою несчастную анемичную ногу.
Ее снимали лучшие режиссеры страны, как правило, в эпизодах, связанных с вытрезвителями, тюрьмами или психбольницами.
Катя по-детски радовалась, рисовала себе губки, а потом аккуратно пропивала гонорар тут же, "без отрыва от производства".
Иногда она запивала, исчезала, и Дом тут же стремительно зарастал дерьмом. Кате начинали звонить администраторы, мягко и задушевно, однако с некоторым нажимом, увещевать. Катя в ответ посвистывала в трубку своим дырчатым ртом: расшифровать ее текстов все равно никто не мог.
В Доме было три питейных заведения: бар, ресторан и "Чайный Домик". Ресторан, как правило, пустовал: кинематографисты, замученные новыми экономическими временами и реформами Н.С. Михалкова, вследствие которых даже именитые и "раскрученные" фигуры с трудом наскребали на пол-литра, предпочитали голодание. Делали выбор в пользу пищи духовной: ну, там, двести грамм, триста...
Ресторанные "команды" менялись довольно часто: одни проворовывались, других не устраивал оборот.
На сей раз это было "что-то особенного"...
Педики. Человек двенадцать разных педиков.
Официанты - субтильные совсем молоденькие мальчики с длинными волосами и нежными профилями, менеджеры - крепкие попастые мужички, а хозяин - огромный, невообразимо толстый человек по имени Тамерлан, обладатель "шестимесячной" завивки, сарделечных пальцев и патологически тонкого женского голоса.
Кормили они вкусно, ничего не скажешь. Любители экзотики, гастрономической и плотской, потянулись в ресторан. Он потихоньку стал оживать, наполняться звуками и запахами.
Большинство официантов были провинциалами, только недавно прибившимися к большому городу и пытающихся пустить здесь корни. Бог знает, как и где подбирал их Тамерлан, по каким задворкам выискивал, во всяком случае, "товарный вид" у них был - вполне.
Один из мальчиков, Леша, был чуть постарше, на вид ему было года двавдцать три. У него было простое лицо и южнорусский выговор, но, будучи одетым в униформу с бабочкой и в ослепительный пробор, рассекающий набриолиненную короткую прическу надвое, он превращался почти в денди. Славянского, правда, разлива.
Леша снимал какую-то хибару в пригороде, тратил на дорогу уйму времени, зато выгадывал в деньгах. Ну, ясное дело: большой город, всякие там соблазны...
Он сразу, с первого дня странным образом подружился с Катей.
Сначала они просто хихикали в редкие моменты, когда у Леши не было клиентов, а Катя "простаивала" в ожидании очередного спонтанного извержения вулкана. Затем Леша научился понимать ее речи: то ли по губам читал (хотя какие там, на фиг, губы?), то ли выхватил внимательным ухом какие-то ориентиры в ее шелесте.
Теперь они периодически ели вместе, сидя за боковым маленьким ресторанным столиком. Леша подливал ей горячего чаю из пузатого чайничка, аккуратно опускал в стакан кусочек лимона, "топтал" его ложечкой для большего сокоотделения. Катя млела. Она просто "плыла". Было совершенно очевидно, что никогда... Никто... За всю ее жизнь...
Катя рисовала губки теперь каждый день. Она купила себе новую кружевную кофточку и гофрированную юбку. Из-под юбки нелепо торчали шерстяные гетры в полоску: врач велел держать ногу в тепле.
Катя потолстела, режиссеры перестали снимать ее в ролях деклассантов: “натура” была уже не та...
Ближе к Новому Году Дом Кино сотрясла новость: Леша переезжает к Кате. Жить.
Женщины Дома разнервничались: то она, то другая утаскивала Катю в уголок и "обрабатывала":
- Кать, ну ты подумай сама-то головой, ему же просто квартира твоя нужна, он так скоро и прописаться у тебя захочет. И вообще, он же - голубой. И во внуки тебе годится. Ты что, совсем очумела на старости лет?
Катя что-то шамкала в ответ, но кто ж поймет? Кроме Леши...
Леша, надо сказать, тоже как-то посвежел, его сногшибательный пробор смущал отдельных, продвинутых в вопросах взаимоотношений полов, киношников. Тамерлан начал напрягаться.
После Нового Года Катя с Лешей пришли на работу вместе. Катя носилась по лестницам, приплясывая на здоровой ноге. На ней была надета маска рыжего клоуна с румяными щечками. И она была прехорошенькая в этой самой маске...
"Товарки" по цеху собирались в стайки то там, то сям, образуя из швабр некое подобие частокола. Обсуждали.
Катя ничего этого не понимала и каждый день подбрасывала полешков в костер: то шарфик покажет, который ей Леша купил, то расскажет, как вкусно он приготовил давеча плов.
Раздражение в массах росло день ото дня.
Лешу уволили внезапно и стремительно. Тамерлан прикопался к каким-то "несоблюдениям" и тыкнул своею указательной сарделькой в направлении двери.
Катя огорчилась, но не сильно.
Она вообще никогда сильно не огорчалась, только изредка, в сильном подпитии, впадала в специальное состояние: вдруг начинала плакать навзрыд, сотрясаясь всем телом и размазывая жидкость по лицу нижними частями ладоней, как плачут обиженные дети.
Леша вскорости устроился официантом в гей-клуб. Иногда, когда он бывал свободен от работы, заходил вечером за Катей в Дом Кино. Подавал ей пальто, укутывал ее шею шарфиком и уводил...
Они так и живут до сих пор вместе, мешая карты всех возможных житейских раскладов.
Бывают в жизни такие вот истории...