Самарра.

Автор: yakov Он повел себя гулять в парк. Заботливо поддерживал, чтоб не упасть. Купил себе мороженое. Усадил на лавочку – греться. Слушал музыку из репродуктора. Все глазел и глазел по сторонам, – чтобы в глазах не темнело, – отвлекал. Поил себя лимонадом. Порывался расколотить бутылку об асфальт, но запретил себе строго-настрого.
Наконец, наступила кульминационная часть: он затащил себя на карусель.
Меланхолия не казалась в эти минуты особенно неприятной штукой – он тыкал пальчиком в воздух, строил гримасы, раскачивал сиденье. Даже загыкал.
Продолжал кататься, еще и еще. И вот снова накатило. Да так, что подступило к самому горлу. И не остановилось. Мороженое. Лимонад. Музыка из репродуктора. Все смешалось. И нужно было быстро уходить оттуда, пока не заставили мыть. И он ушел. Но безуспешно.
Мыл – делал это в забытьи. Задел какие-то провода, где всегда искрило... А потом ушел. Навсегда.
И на прощанье обернулся. Окинул взглядом карусель… Она показалась ему чужой, словно он не провел здесь огромную часть своего бесконечного детства. Она показалась ему чужой, и даже не живой, как будто это была лишь тень карусели, уже ушедшей из этого мира.
Наверное раньше – от предчувствия этого – ему и стало так плохо. Вестибулярный аппарат расположен совсем недалеко от сердца… В этой точке решилось, что лучше всего ему покинуть город и перебраться куда-нибудь по соседству. Где нет памяти. Где ничего нет… В соседний городок, например. Ему, наверное, понравится… Почему-то он там не был ни разу …
И когда эта мысль прожила, он еще раз оглянулся. Из любопытства. Узнать, как выглядит карусель после того, как с ней попрощались навеки.
Карусель дымилась. Ее пытались потушить. Кажется, безуспешно.
Люди, схваченные меланхолией, без сомнения, опасны для мира.

Сказались недавние проклятые события, каждое – словно электрошок.
Первое: потеря друзей.
У него было всего два друга, Дима и Виталик. Они дружили с тех доисторических времен, когда по утрам в школу их приводили родители. Дима и Виталик были герметично закрыты. Они жили в своем собственном мире, одном на двоих. В контакт с остальным, чужим, миром они вступали только по принуждению. Ничего живого вокруг себя не замечали.
Это не удивительно, такие ребята были и есть в каждой средней школе, в каждом дворе. Тип хорошо знакомый детским психиатрам. Живут такие дети, как правило, на верхних этажах, подальше от земли. Смущают родительский покой. Возводят игрушечный замок вокруг своей души, не догадавшись пока, на что она им. Никто не знает, что там зреет внутри.
В их узкий круг он проник незаметно. У него был очень мягкий характер, почти воздушный – его не замечали, будто он был прозрачным. Он не мешал им – потом они привыкли.
Он тоже был замкнутым ребенком. Но в отличие от друзей, всегда это чувствовал. И знал, что замкнутость его – временное явление. Пока она нужна, для чего – он не знает, но нужна, а потом пройдет. Этот тип детскими психиатрами изучен гораздо хуже.
Диме и Виталику, похоже, на подобные чувства было наплевать. Они были проще.
Общение с ними – вот что было интереснее всего. Оба непредсказуемы. Полны оригинальных идей, которые были не более чем приколами, картинками. Но разложи их в ряд – и увидишь в нем некое движение. Только неизвестно, в какую сторону.
…В выпускном классе эта неразлучная пара не на шутку увлеклась арабистикой и исламом. И раньше обоих гуманитариев влекло куда-то в этом направлении – они переболели индуизмом, средневековой схоластикой, древнегреческой натурфилософией и, Бог весть, чем еще. Но последнее увлечение захватило их всерьез. Настолько, что они регулярно стали посещать местную татарскую мечеть.
Нужно отметить, что этим лишенным рефлексии подросткам догматический характер ислама пришелся весьма по нутру. Ему же все это оказалось чуждо, и они стали отдаляться друг от друга. Вскоре после окончания школы Диму и Виталика забрали в армию, его же освободили по состоянию здоровья.
Оба попросились в Афганистан. Боже! Он понял, что они собираются уйти к своим, стать перебежчиками. Это означало, что больше он их никогда не увидит
Вот таким необычным образом он потерял друзей. И примерно в то же время он потерял свою единственную любовь.
С этой девушкой он учился в одном классе, как и со своими друзьями. У него даже получилось создать с ней какое-то подобие дружбы. Во всяком случае, она спокойно относилась к его обожанию. Без каких-либо эмоций – очень флегматичная девочка, хорошистка.
Если бы не ее красота, и ее самой бы не существовало. Вокруг них всегда царила тишина. Он мог часами монотонно рассказывать что-то из столь любимых им древней и средней истории. Она никогда не прерывала его. Его душа витала в облаках, ее – отдыхала в их тени.
Дружны они были до последнего дня в школе. Через два месяца после выпускного вечера она вышла замуж. Его сердце не было разбито. Оно онемело. Отныне в нем навеки поселилась легкая грусть.
После призыва друзей в армию он зашел к ней в гости – посидеть, поговорить, излить печаль. Явился муж – пьяный, с наколками на руках – не разобрался – и разбил ему лицо. А он первый раз в жизни обратил внимание, насколько мир равнодушен.
И тогда страшная прозрачная меланхолия окутала его.
Он больше никогда не пойдет на работу в краеведческий музей, где служил лаборантом. Ему стало нечем дышать. И он повел себя гулять в парк…

…Он шел по парковой дорожке. Погода вдруг испортилась. Стало прохладно и пасмурно. Накрапывал дождь. Он поежился. Затравлено осмотрелся по сторонам. Удивительно – люди вокруг были веселы и беспечны, как будто ярко светит солнце. Бегают детишки, брызгаются водой – как в жару. В шортиках, майках, панамках. Люди прикрывают глаза рукой – чтоб не слепили яркие лучи. Кто-то загорает на травке. Это в такой-то холод!
Его совершенно парализовало изнутри. Но снаружи все работало исправно: ноги шли, глаза бегали, мысли неслись мощным непрерывным потоком. Мозг лихорадочно обдумывал идею отъезда. В ней имелся большой изъян. Не находилось объективной причины такому резкому поступку, - считал мозг. – Фактически, никакие обстоятельства не вынуждали его к переезду.
“Но мысль эта, похоже, была внушена свыше!”
“Cпорно…”
Он поднял голову и вопросительно посмотрел в небеса. Как всегда – они были безмолвны. Тучки разбегались в разные стороны от него.
Он опустил голову. Земля рассыпана по асфальту. Размыло газоны во время недавней бури. На пнях сидели птицы, искусно вырезанные из дерева. “Как же мне быть?” Он подбросил монету. Она не возвратилась. “Не понял. Решка, что ли?”
Мешала напряженная работа сердца. “Отдохни! Зачем ты мне!“ Мозг честно искал мотив. Зудели кости. Да, снаружи все работало на пределе. А внутри – вот только не понятно где – парализовало.
И он решил воспользоваться своим, с недавнего времени излюбленным, средством – успокаивающими таблетками. Ноги сами привели его на вокзал. Не мудрено, - мозг не сходил с темы ”ехать – не ехать”. Таблетки начинали свое действие. Он спрыгнул с платформы и, клюя носом, поплелся вдоль составов. “Так ехать или нет?” – спросил мозг. “Ч…что?” – еле переспросил он.
Он залез в один из вагонов какого-то товарняка и отключился.

Той ночью товарный состав перегнали на соседнюю станцию. Когда наш герой проснулся и выглянул наружу, он улыбнулся – ему стало легче дышать. Затем наступил шок – он понял, что в другом городе. Когда же он выяснил, что оказался именно в соседнем городке, куда собирался, - он расхохотался, вспомнив вчерашний свой мозг, что так жестоко изводил его. Мозг умер этой ночью. И больное вчерашнее сердце тоже. Вот так удачная поездка.
Сразу стало понятно, куда нужно идти. Конечно же, в местный краеведческий музей, устраиваться на работу. Лаборантом, как раньше. Какой смысл оставлять любимое дело?
И он пришел в музей. Хорошо, что документы он всегда носил с собой. Людей нигде не хватает, а тут явился лаборант с опытом. Милый неуклюжий юноша.
Ему устроили небольшой экзамен и приняли на пол-ставки. Музейный историк Трофимов – сутулый долговязый человек тридцати лет, с грустными глазами – пригласил его в свой кабинет, предложил сесть. Он послушался и сел, достал из-за пазухи курицу, яйца, хлеб – всю ту снедь, что купил утром на перроне и к которой не притрагивался. Положил на стол. “Угощайтесь.” Трофимов снял с носа и протер очки. Складки на его высоком лбу разгладились. Он улыбнулся и убежденно сказал: ”Вам понравится у нас!”
Трофимов принялся прикладывать всевозможные усилия к тому, чтобы молодому лаборанту и в самом деле понравилось. Он водил его по городу, объясняя на местности тактику красных, белых, и различных казачьих банд, использовавшуюся при захвате города. Он клялся, что этот городишко был абсолютным чемпионом по количеству переходов из рук в руки. Двадцать один раз менялась здесь власть.
Оказывается, до революции далеким предкам Трофимова – уездным дворянам – принадлежало немало городских зданий. Историк чувствовал себя хозяином здешних мест. В духовном смысле, конечно. Других смыслов он не понимал.
Трофимов показал древние городища, курганы и могильные надолбы. Он пылко пересказывал довольно мрачные поверья, связанные с этими осколками древности. Местные жители боялись их, обходили стороной, приписывали им дьявольские свойства. Кто спал в кургане – получал силу, так считали в народе. “Разве не великая философия?” – спросил Трофимов, загадочно улыбаясь.
Он показывал музейные хранилища, переполненные останками доисторических существ. Самым потрясающим из содержимого хранилищ был остов огромного существа, по виду напоминавшего динозавра. Но из объяснений, которыми захлебывался Трофимов, следовало, что по своим параметрам это существо могло быть единственно драконом, мифическим зверем, причем однозначно китайской разновидностью. Смешно: Трофимов почему-то величал этот секретный экспонат “антисоветчиком”.
…Вечером они сидели в архиве. Здесь историк работал с материалами для своей книги о хазарах. Он утверждал, что Поволжье – стык Запада и Востока – одно из благодатнейших мест для исторических исследований. Хотя бы потому, что наименее изучено.
Здесь же он рассказал загадочную историю о том, как городок превратился в арену кладоискательской лихорадки.

Около пяти лет тому назад в местные органы обратилась одна местная жительница преклонного возраста. Незадолго до того умер ее дед. На смертном одре он открыл ей, что в тридцатые годы спрятал под памятником Ленину сокровища, накопленные несколькими поколениями его предков. Очень много денег – шептал он в предсмертной агонии. Еще старушка поняла из его бормотания, что клад лежит в том месте, на которое указывает рука статуи.
Была создана следственная комиссия, в задачу которой входило выяснить насколько рассказ о кладе соответствует действительности. В расследовании участвовал, конечно, и Трофимов. Дело было нелегким, но Трофимов был опытным архивистом-аналитиком. Пришлось сделать множество запросов в секретные архивы КГБ.
В целом рассказ женщины совпадал с реальным положением вещей. Старик этот, как выяснилось, был потомком богатейшего рода, единственным наследником огромного состояния. После революции ему удалось выжить лишь с помощью обмана – он жил по поддельным документам. Но от лагерей это его не спасло – он попал туда, если так можно выразиться, “в общем порядке”. Он провел на Севере почти двадцать лет, чудом выжил.
Параллельно Трофимов выяснял и судьбу сокровищ этой семьи. После революции эти сокровища бесследно исчезли – как в воду канули. Никаких зацепок. Ни у нас, ни за границей. Так что история, рассказанная старухой, имела право на жизнь.
Тогда приступили к поискам. И сразу же наткнулись на сильнейшее препятствие. В городе был всего один памятник Ленину. Казалось бы, это сильно облегчает задачу. Но ни одна из его рук не указывает вниз. Старуха клялась и божилась, что ее дед так прямо и сказал: куда указывает рука Ленина.
Все перекопали в радиусе двадцати метров вокруг постамента. Привлекли саперов. Произвели радиоанализ. Никаких сокровищ не нашли. Проверили все остальные памятники в городе. Пустота. Суглинок. Ничего. Пришлось закрыть дело.
Но тут в городе прознали про клад. И началось. Асфальт на площади вокруг памятника был разворочен, не успевали класть новый. Все было обкопано, памятник осел. Рядом с площадью постоянно дежурил наряд милиции.
Когда подтвердилась причастность милиционеров к незаконным раскопкам – стало понятно, что ситуация вышла из-под контроля. Вокруг остальных городских памятников народ тоже проверил почву. Потом случилась сенсация – прошел слух, что кто-то все-таки нашел деньги. И это было правдой. Один из кладоискателей действительно обнаружил большую пачку червонцев шестьдесят первого года выпуска, но от переживаний получил нервный срыв и попал в больницу.
- Вот, собственно, и все, - сказал Трофимов. – Ну как, впечатляет?
- Ничего себе история, - изумленно прошептал наш герой. И пошел смотреть на траншеи собственными глазами.
- …Как пройти к памятнику Ленину? – спросил он у какого-то забулдыги.
- К маятнику? К какому маятнику? Не понял я вас что-то, - переспросил забулдыга.
“Боже, - подумал наш герой, - да здесь все сошли с ума. Да, это мой город…” Но памятник нашел. И правда: Ленин указывал правой рукой вперед – в светлое коммунистическое будущее – левой же держался за лацкан пиджака. Вокруг памятника вся почва была испещрена гигантскими кротовьими норами.
- Надо же, какую красоту испортили! – в сердцах воскликнул он.

Трофимов, знавший каждый закуток в городе, легко нашел ему место для ночлега. В одном из музеев-усадьб было удобное подсобное помещение, имевшее к тому же черный ход.
Он разделся, потушил свет и лег в кровать. В окно светила Большая Медведица. Он размышлял о кладах. “Странная история. Клад лежит там, куда указывает Ленин, а он тычет в небо. Вот у нас в городе на центральной площади стоит Ленин – одну руку он тоже вперед выбросил, а вторую вниз опустил. Только при чем тут наш Ленин? Ни при чем. Хотя, может быть, старик не успел сказать, в каком городе – умер быстро. И потом, наш город – областной центр. Вероятность больше… Господи! Какая еще вероятность? Что за бред я несу! Засыпать надо скорей…
А все-таки это было бы красиво. Я приехал в другой город, - фантазировал он, - узнал, что здесь зарыт клад, понял, что он зарыт в моем городе, возвратился к себе, и вырыл его. Это ужасно напоминает суфийскую легенду из книжки, которую мне давали читать Димка и Виталик. Там в одной из легенд человеку снится сон, что в соседнем городе у ворот зарыт клад. Человек едет в соседний город, и у ворот его спрашивает стражник, откуда он прибыл. Тот отвечает, что из соседнего города. Ха, - говорит стражник, - охота людям ездить в такую даль! Мне, - говорит, - на днях сон приснился, что в вашем городе во дворе у такого-то зарыт клад, так я и то не еду. Путник, услышав свое имя, разворачивается и едет обратно – выкапывать клад, зарытый в его дворе.
Красивая легенда. Наша ситуация, конечно, чем-то похожа, да не совсем…”
“Но что-то я расфантазировался, пора бы и спать”, - подумал он. Однако сон упорно не шел. Может быть, из-за Большой Медведицы… Он стал вспоминать Димку и Виталика, потом книжку суфийских легенд, которые жутко ему нравились. В них часто фигурировал ближневосточный город со странным именем, похожим одновременно на Содом и Гоморру. Как же он назывался? А, Самарра.
Он буквально подпрыгнул на кровати. “Но, ведь… мой-то город называется Куйбышев! И это ведь не настоящее его имя! Настоящее – Самара! САМАРА! Это что, по-вашему, не знак? И потом, этот дед, что его закопал, был, скорее всего, образованным человеком – кто знает, не имел ли он в виду… нет, это слишком сложно. Нужно проверить…”
Сон ушел навеки. Он стоял у окна и размышлял. Над ним висела Большая Медведица.

“В Куйбышеве больше двух дней оставаться не буду. Проверю – и обратно к Трофимову. Вот так.”
…Когда он вышел из вагона поезда, город еще не проснулся. Весна вязла на зубах. Небо еще не обрело самый синий из своих оттенков, и скромничало солнце. Когда он шел по перрону, на него навалилась старая боль, дала в кости, мышцы, пробудила волю к жизни, и проснувшийся мозг сказал:
- Да. Это, конечно, любопытно. Это ужасно интригует. Но правильно ли, вот так, с бухты-барахты, идти на центральную площадь и рыть там землю? А если там везде асфальт – разве я смогу под него прокопать? А сколько еще препятствий может возникнуть…
Под этот несмолкающий аккомпанемент он добрался до интересующего его места. Площадь заасфальтирована. В метре от памятника – люк. На его крышку указывает опущенная рука…
Мозг еще шептал всякие глупости – про люки, про государственные законы, но боль – оставила его. “Мне нужен знак? – спросил он свой мозг. – Добрый знак? Я правильно понял? Ну что ж, настало время проверять”.
И он приехал к ней. Позвонил в дверь. Открыл муж, который буквально только позавчера участвовал в опознании его тела, после пожара на карусели в парке. Как только он увидел призрак, ему стало плохо – человек он был пьющий, сердце слабое. Он слегка осел на пол. А гость перешагнул через него, прошел вглубь квартиры…
Не знаем, что там дальше произошло, но из дома он вышел с огромной лопатой в руках.
“Какие еще добрые знаки мне нужны? Или хватит?” – мысленно воскликнул он, обращаясь к вражескому предмету у себя в голове.
“О! Хватит знаков,” – отчеканил мозг и пропал среди зданий.
…Когда он купил газету, сел на лавочке в каком-то сквере, и раскрыл ее, - он понял, что насчет знаков можно было не беспокоиться. В газете сообщалось о выводе советских войск из Афганистана. “Ах, как хорошо, - бормотал он, читая газету, - наконец-то, исправлена ошибка…” Он имел в виду не ту ошибку, которую совершило советское правительство, развязав захватническую войну против свободного народа. До этой ошибки ему не было никакого дела.
Он имел в виду ту досадную ошибку, которую допустила Судьба (Провидение, Фатум, Нечто), забрав у него друзей ради абсолютно его не устраивающего вплетения их судеб в абсолютно его не устраивающий мировой план – который, как известно, ни к чему хорошему не ведет.
А ночью он пришел к площади, вооруженный лопатой, поднял крышку люка, и стал выкапывать песок…

В соседнем городке рухнул подрытый со всех сторон Ленин. Перестройка входила в зенит. Наших героев это не интересовало, потому что их не интересовали чужие судьбы – оттого они и стали нашими героями.