ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР

Автор: Hunter ЕСТЕСТВЕННЫЙ ОТБОР

«Arbeit macht frei» - труд даёт свободу (нем.)

- Эх, красота! - невольно вырвалось из тощей груди.

- Да, сводит с ума, - справа, в колонне, отозвался лейтенант Зыков. Всегда такой немногословный, серьёзный - находка для любой компании, можно сказать - человечище. Часто меня понукает, не обидно так, подшучивает, учит, поддерживает, как может.

Вокруг бушевала весна:
Цветущие белоснежные вишни, розовеющие цветки яблонь, змейкой изгибающаяся дорога, окрест подворья, лазурное небо, весенний приветливый ветерок, ласкающий закопчённые, ссохшиеся лица моих товарищей. Природа, разбуженная пением птиц, пьянящий аромат весенних цветов, запах зарождающейся новой жизни, перемешанный со сладковатым смрадом горящей плоти, завораживали.

Конвойный грубо посмотрел на нас, разговаривать, во время перехода, строго запрещалось. Самое мягкое наказание за неподчинение – остаться без еды…

- Сводит с ума, - выдохнул Зыков и сжал зубы.

Нас уже гоняли по этой дороге, к площадке, где мы строили бараки, но сегодня особенный день: Управляющий сказал, что нашу группу переводят в основной лагерь и непосильный труд для нас закончился…

«Интересно, сколько времени может прожить человек пока не превратиться в живой скелет? А если его при этом заставлять заниматься тяжёлым физическим трудом и почти не кормить?
Сколько я уже здесь? Месяц, два?
Не помню…
Чувство времени давно покинуло меня. Говорят, здесь долго никто не живёт, наверное…

Мне, почему-то, сейчас, отчётливо вспомнился чопорный немец Фрич, начальник лагеря, брызгающий на станции слюной: «Вы приехали сюда не в санаторий, а в немецкий концентрационный лагерь, из которого только один выход – через трубу. Если это кому-то не нравиться, может, хоть сейчас бросится на проволоку. Евреи не имеют право жить больше двух недель. Если есть ксендзы, то им даётся месяц, остальным - три месяца».

Есть те, кто прожил дольше?! Знаю – есть!
Плюгавый немец Риннер, с зеленым треугольником на робе. Сколько он здесь?
Полгода?
В конце концов, он тоже умрет от тифа, гангрены или воспаления лёгких.
А, вдруг, мне повезёт больше, чем ему?».

Голод - лучшее средство для порабощения и подчинения – известно с глубокой древности. Отличное воздействие на разум, чтобы заставить человека делать то, чего пожелает твоя душа, запугать и морально подавить.
Но когда наступает стадия деградации сознания и человек начинает уподобляться животному, когда попираются моральные устои, достоинство, личность?

От силы характера и моральной устойчивости - зависит очень мало. Кто-то ломается быстро, кто-то выдерживает чуть дольше, но конец один – падаешь в пропасть эволюции, к самому началу мироздания - начинаешь существовать на уровне инстинктов. Цепляешься за жизнь всеми фибрами, подчас, уже животной сути. Человек становится подобным скоту, превращается в тупое быдло: единственной потребностью, которого, становится добывание пищи.

Инстинкт самосохранения подавляет остальные чувства, мозг атрофируется, его буравит только одна мысль – выжить любой ценой. Ценой жизни товарища, соседа, любого, кто стоит между тобой и грудой гнилого картофеля. Чтобы, перешагнув через тело несчастного, убитого камнем несколько секунд назад, заталкивать трясущимися от возбуждения, страха и голода руками, в пересохший рот подмороженные, полусгнившие грязные клубни. Потом, скрипя песком на почерневших зубах, превозмогая боль распухших от цинги десен, проглатывать не пережёванные куски картофеля, пытаясь поскорее набить пустой желудок хоть какой-нибудь едой.
В итоге, выблёвывать проглоченное, потому, что организм, находящийся на стадии последнего истощения, уже не имеет ни сил, ни возможности усвоить, то, что может стать жалким источником калорий, позволив оттянуть ещё на некоторый срок, неминуемый конец.

Поначалу, пока есть силы, ты пытаешься, что-то сделать: выполняешь поручения, трудишься из последних сил «на благо Великой Германии». Если ты немец или поляк и тебе повезёт устроиться на должность «капо» - шансы выжить значительно увеличатся. На худой конец быть главным в блоке – не самая худшая участь – пайка больше. Можно попробовать договориться с эсэсовцем и «организовать» добычу продуктов, одежды и лекарств на складах, но русским туда дорога закрыта. Полученные «привилегии» дают больше возможностей выживать за счёт других, и цель оправдывает средства, ибо цель эта – жизнь!

Теория Дарвина, актуальна, как никогда – начинает работать естественный отбор. Выживает сильнейший. В случае с животными, всё выглядит более благородно: кто сильнее, тот и прав - исход схватки решает только физическое противостояние.
Звери, когда отстаивают своё право обладать самкой или дерутся за добычу, редко убивают друг друга. Исключительный случай – убийство соперника, как правило, происходит случайно.

Здесь всё по-другому…
Я, пожалуй, не вправе осуждать такое поведение человека, но термин зверьё – применяют только по отношению к нам, двуногим. Я никогда не попадал в подобную ситуацию, когда единственной целью твоего бренного существования становится выживание, спасение от неминуемого уничтожения и, как поведёт себя конкретный человек в такой ситуации - не известно никому.

Человек в совершенстве научился пользоваться оружием, во много раз страшнее звериных когтей и зубов – разумом: изощрённым, беспощадным убийцей, воплотившим в жизнь «тотальное уничтожение», поправляющим любое достоинство. Угнетающее воздействие, на психику, унижение себе подобных тварей, ради выживания, в дикой природе, не встречаются, в принципе.

«Может для меня уже наступил момент выбора?» - ряды колючей проволоки, с молочной белизной изоляторов, чавкающая жирная грязь, узники с ввалившимися черными щеками, запах экскрементов. – «Надо только пройти несчастные десять метров, отделяющие от заграждения, пересечь границу, проходящую между жалким существованием человека-скота и вечным покоем, «пойти на проволоку», если застрелят при подходе, будет легче?
Несколько шагов, и конец…
Что лучше: короткая смерть от электрического тока, пули, или длинная и мучительная от непосильного труда, издевательств, тифа, туберкулёза и адского голода?
Собственно, разницы нет, и в том и в другом случае – неизбежная гибель.
Тогда надо поскорее прекратить мучения?
Или жить?!
Несмотря ни на что, подчиняясь тупому инстинкту, почти до основания разрушившему мозг, и получится?.. Выжить?!

Побег? Хорошая мысль. Расстреляют весь блок, но я…
Я буду жить?!
Нет, не могу… Я - коммунист… Я советский гражданин, солдат Красной армии и трус?!
Враг топчет мою страну, где он уже? Наверное, в Москве…

А вдруг не застрелят, если вот сейчас побегу? Тогда, что: поймают, изобьют и, видимо…всё равно убьют.
Только не в каменный мешок и не на двор пыток…

…Еремеев, Дзугаев, Васильев…, всех и не упомнишь – их давно уже нет в живых. Проходит время, и все становятся на одно лицо, исхудалые, измождённые.
Сколько нас было? Человек семьсот, кажется?
Когда счёт умерших пошёл на сотни, я перестал воспринимать потери. Здесь всегда так…

Был ещё один, хорошо запомнившийся мне… сержант Соколов – человек душа, из соседнего блока, голубоглазый шутило, вчера видел в последний раз.
Кровью начал кашлять, бедняга, туберкулёз, наверное,…в «ревир» отправили… Чего-то не видно его сегодня. Ну, ничего, недельку поваляется, придёт в себя, вернётся…
А лейтенант сказал, что застрелили Соколова за бараком. Его и ещё человек десять, больных, и, что мелкокалиберные винтовки у эсесовцев, чтобы убивать бесшумно, незаметно, не сеяв паники.
Врёт…
Зачем немцам нас убивать? Мы работаем на них. Глупо, с их стороны, неправильно.
Сказали – туберкулёз».

«А вдруг, лейтенант действительно прав? Почему тогда он ничего не предпринимает?» -
конвойный немец поравнялся с колонной. – «Может вот сейчас, взять и броситься на него, отобрать винтовку? Навалиться всем хилым весом, зубами вцепиться в кадык, разрывать эту ненавистную рожу. Пальцем выковыривать глаза и грызть, грызть горло. Кровь за кровь, хоть ещё одного гада лишить жизни. Сил, наверное, должно хватить, если только поможет, кто…».

Пришли…
Старый крематорий, обшарпанное здание морга. Двери, обитые железом.

-Товарищ лейтенант,- рука рефлекторно сжала худое запястье, нас медленно, одного за другим, проталкивали в комнату. Он повернул ссохшийся овал головы, со впалыми чернеющими щеками и попробовал наклониться ближе:

-Ну, что земляк, прощай, что ли, – прижавшись к моему уху, прошелестел Зыков бесцветными губами. Я отчётливо чувствовал, как защекотали мочку седые, когда-то пышные, сейчас выгоревшие и огрубевшие усы. Волосы и щетина, через некоторое время истощения перестают расти, перестают обновляться и, постепенно грубеют и выпадают. – Сашка, ты не бойся – ты дыши глубже. Легче будет…

Дверь со скрежетом закрыли. Последним из комнаты вышел эсэсовец…
Темнота и неизвестность. Натянутые, на грани срыва, нервы… Сердце бешено заколотилось.
Стало невыносимо душно и жарко – несколько сотен человек в тесной комнате, плотно стоящие плечом к плечу…

Сверху, на крыше, началась возня, в потолке, один за другим, открылось несколько люков.
Посветлело…
Уф-ф-ф! Дышу!
Вдох-выдох, вдох-выдох.
Наконец-то - глоток свежего воздуха…

На соседа, стоящего рядом, посыпались опилки.
-Газ!- закричал кто-то.
Толпа неистово загудела. Меня несколько раз качнуло из стороны в сторону.
«Конечно газ! Санитарная обработка!» - простучало в дурнеющей голове…

Снова стало темно…

В горле запершило, заскребло бритвой, закружилась голова. Сосед захрипел, затрясся и навалился на меня.… Сзади, кто-то уткнулся мне в спину, от тяжести, со всех сторон облокачивающихся тел, подкосились ноги. Но упасть не получилось, мешали другие:
«Какая горько-сладкая слюна, вязкая,… дышать надо глубже, советовал лейтенант,… как странно сдавливает грудь,…дышать глубже…вот она - сво-бо-да…».