Я знаю, как пишется слово 'щщастье'

Автор: skinner - Я быстро!.. - весело прошептала мне на ухо Настя и спряталась в ванной.
Негромко играла музыка. Я быстро-быстро заморгал пересохшими от контактных линз глазами и стал смотреть в окно.
Какой-то мужик в пальто играл на скрипке у входа в метро. Музыки я не слышал, но живо представлял себе, как будто он – это Ян Тирсен. Молодой французский композитор играл что-то тяжелое, совсем не весеннее, но оттого не менее чудесное.
Я думал о книгах. Передо мной на гостиничном столике лежали мой блокнот и ручка. Не так уж легко писать о книгах, вот что. Кто-то пишет книги, а ты – о книгах. Как-то это неестественно, неправильно, что ли. Можно написать краткое содержание книги, можно просто взять ручку и поставить галочку в графе «понравилось». Или наоборот, не понравилось. Аннотацию написать. А вот что-то писать о книгах, чтобы из этого тоже получалось какое-то осмысленное произведение – черт его знает. Я не могу, наверное. Не могу делать это хорошо. Кто-то это читает, ну и ладно.
Про книги нужно писать музыку, снимать кино по этим книгам. А писать про них – кому это нужно?

Четыре дня назад я сидел в кофейне, один. Вентиляция гоняла по просторному помещению свои маленькие зефиры, отчего под потолком тяжелыми химическими грибами качались шаровидные абажуры. Я пил кофе с пивом. Вернее так: я пил пиво, потом кофе, снова пиво, кофе… и так далее. За соседние столики садились армяне, периодически встававшие и, подгоняемые искусственным бризом, не выпуская из рук дорогих мобильных телефонов, шли знакомиться с залетными московскими птичками. Тогда я опускал чашку или бокал на стол и стеклянными глазами смотрел на схватку чего-то с чем-то.
В наушниках играла скрипка, виолончель, пианино еще что-то… Ян Тирсен. Гений. Читать хорошую книгу (что я и делал) и слушать этого парня – значит так чувствовать, так прочувствовать каждую мелочь, которую видишь, слышишь, каждое кофейное пятно на салфетке…
Вот, что нужно делать, если хочешь что-то сказать о книге. Играть на скрипке, например. Такое…

- Это какие такие мысли? – запинаясь, сказала Настя. Я отставил телефон от уха и зачем-то посмотрел на фотографию той, с кем разговаривал. Минус пять дней. Экран уже потемнел, а глаза ее светились зеленым.
- Ну ты же на других парней смотришь как-то, правильно?
- Да, конечно…
- Ничего страшного, короче, я так, что-то понесло, извини.
- Ну ты же на девушек тоже смотришь. Это же нормально, по-моему!
- Смотрю. Нормально.
Кто-то ее позвал на том конце радиоволны. Я потоптался на месте, прислушался.
- Просто я так смотрю, что знаешь... когда думаю, что ты тоже так на них, парней, смотришь, то давлюсь тем, что пью, и выхожу нервно покурить на балкон.
Она улыбнулась.

А шесть дней назад я шел ночью к дому, начало марта, а на улице метель. В треугольник расстегнутого воротника летел снег, отчего содрогалось все тело. Любимая рубашка ни черта не грела, но как же было хорошо! Грела та самая скрипка. Я останавливался под уличными фонарями, задирал голову кверху и ловил покрасневшим от вина языком пушистые снежинки. Озябшими пальцами левой руки я держал в кармане маленькую скрипку, правая бегала в такт музыке, протыкая смычком пальто.

В ванной звенели о мрамор какие-то бутылочки. Три минуты, я бросил ручку. Затихла вода. Настя вошла в комнату, волосы собраны в косу, глаза чуть подведены, губы блестят. Она играла на виолончели, и в колонках тоже играли на этой штуковине. Я поцеловал ее. Она посмотрела на меня огромными зелеными глазами, взяла за руку и просто сказала «пойдем». Вот так просто можно сказать «пойдем», открыть дверь, спуститься по лестнице (ровно семнадцать ступенек, на нижнем пролете одной не хватало. Или это на верхнем была одна лишняя) и оказаться в Париже. Я был практически счастлив.

Три дня назад я взял две рубашки, засунул их в маленькую дорожную сумку и поехал во Внуково. Купил билет, выпил две чашки кофе и через пять часов ехал по проспекту Ленина к Насте. Восьмое марта, такой праздник. Не то, чтоб мне было совсем все равно, но что-то очень близко к этому.
Она взяла чемоданчик и мы улетели.
Я просто очень люблю эту девушку. На улице снег, а в Париже настоящая весенняя погода, люди пьют вино и мужики в пальто играют на скрипках. И мы тоже здесь.

В просветах между домами мелькала та самая башня. Я взял Настю за руку, думал, что мы сейчас взлетим, вот так вот, пролетим между домами и устремимся к самой верхушке. Мы еще летели в самолете, а я себе все так и представлял, когда видел в иллюминатор устремленный в небо шпиль.
Но мы никуда не взлетели. Стояли на тротуаре, зажмурившись, с поднятыми к небу руками.
- Не подглядывай! А то не взлетим! – я увидел, как она приоткрыла один глаз и тут же снова зажмурилась.
Так и стояли.
- У меня рука устала… - пожаловалась Настя.
Я открыл глаза. У наших ног, прямо на мостовой, лежала картонная коробка. На боку ее был нарисован самолет. Красивый небольшой самолет. Я такие только в кино видел, ну, еще пару раз в аэропортах на летном поле. К ним обычно подъезжали большие лимузины или затонированные джипы, и кто-то садился в них, в эти гордые белоснежные самолетики. Не знаю, кто.
Это был конструктор. Маленькие детали нужно было аккуратно приклеивать друг к другу какой-то прозрачной жидкостью, сильно пахнущей ацетоном. Да это и был ацетон, наверное.
Настя зачем-то потушила свет и зажгла свечи, отчего на стенах заиграли странноватые тени. Мы сидели на полу, я подавал ей детали, а она, покусывая чуть опухшие губки, сосредоточенно склеивала какие-то элероны, шасси, турбины…
Когда самолетик был готов, я торжественно откупорил бутылку шампанского. Одна из свечек погасла.

Мы сидели в мягких кожаных креслах с узкими бокалами, наполненными пузырящейся жидкостью. Тихо работали двигатели. Самолетик покатил по направлению к взлетной полосе. Настя облокотилась мне на колено и, с любопытством заглядывая мне в глаза, спросила:
- А мы куда летим?
- Туда, где тепло. В Индию, наверное. – Я выпрямился в кресле и прокричал: - Эй, шеф, нам в Гоа! Остановишь?
- Какие проблемы, дружище! – вслед за голосом пилота в динамиках заиграла скрипка, и мы взлетели. Аэропорт Шарля де Голля становился все меньше и меньше, ярко светило солнце, я прикрыл иллюминатор…
- А там океан теплый сейчас?
- Там он всегда теплый… Всегда, представляешь?

Мы жили в хижине за двадцать один фунт в сутки, плавали, лежали, сидели. Пили. Думали над тем, как пишется слово «щщастье». В моей сумке, меж двух рубашек лежал наш самолетик. В мае мы полетим на Фиджи. В нашем самолете пять мест, и добрый пилот уже пару раз намекал, что «неплохо бы…».
А вы хотите на Фиджи? Тот мужчина со скрипкой у входа в метро знает, где нас искать!