Дрессура. Часть 1-я. Обезьяны.

Автор: Дуня Распердяева – Сабачка е? А маупа? – жалобно вопрошал белобрысый хлопчик лет десяти у циркачей, высаживающихся возле клуба из автобуса, – а покажьте маупу (на украинском и польском языках маупа означает обезьяна).
– Афанасьич, тут по твою душу, – закричали внутрь автобуса артисты, к которым обратился мальчик, – предъяви зрителю обезьяну!
Через некоторое время в дверях появился дрессировщик Шамшаев – высокий старик отнюдь не хилого телосложения. И не особенно дружелюбно уставился на пацана. Маленькие бесцветные глазки по-обезьяньи быстро забегали под густыми седыми бровями.
– А-а-а, детишечки, – проблеял Шамшаев неожиданно высоким, дребезжащим голоском, – на представлении всё увидите, детишечки.
Так Михаил Афанасьевич называл всех детей, независимо от их возраста – и детсадовцев, и старшеклассников. И всегда во множественном числе. Вот и сейчас – пацанёнок перед ним один, а он: «детишечки». Несмотря на это обращение и дребезжащее блеянье, малый испарился моментально. Злобные глазенки старика красноречивее слов. Среди артистов ходят слухи, что он забил железными прутьями штук пять плохо поддающихся дрессировке обезьянок. Шанс остаться в живых имели только те маупы, которые легко «шли в дрессуру», как говорят цирковые. Да и то, разве это жизнь? Все время между представлениями животина проводит в тесном деревянном ящике с малюсенькими дырочками на дверце – чтобы воздух поступал.
– Обезьяна в клетке – живая обезьяна, на воле – дохлая! – всякий раз поучал Афанасьич своих жалостливых коллег.
Этот девиз Шамшаев усвоил после того, как его Яшка, оставленный за кулисами на привязи, дотянулся до обоймы с холостыми патронами, приготовленной клоунами к репризе «Бабах!». Реприза нехитрая – при стрельбе из стартового пистолета лопаются воздушные шарики. Пытаясь спасти последний шарик, Рыжий прячет его под пиджак, а потом сам же на него и падает. И все равно получается обещанное Белым «бабах». У макаки Яшки «бабах» получилось что надо: пол морды разнесло в клочья. Умирала обезьяна долго и мучительно.
Шамшаев не верил в разные там приметы, что нельзя называть животное в честь другого – умершего нехорошей смертью. Все последующие макаки именовались Яшками. Если обезьяна не слушалась во время представления, Михаил Афанасьич не тушевался, как другие дрессировщики. Понятное дело, что наказывать на глазах у зрителя нельзя. Шамшаев озабоченно цокал языком и обращался к публике:
– Отчего это Яшенька не хочет работать, дитешечки? – при этом ласково гладил обезьянку по загривку, нацеливаясь покрепче схватить своими огромными узловатыми ручищами.
– Я понял, в чем дело, детишечки, – нежно приговаривал старикан, поднимая животное за шкирку – Яшенька хочет водички попить, сейчас наш мальчик сходит – водички попьёт и к детишечкам вернется.
За кулисами дрессировщик соединял вместе все четыре руки примата. И, взявшись за них как за рукоятку хлыста, с размаху трижды хреначил обезьяной об стенку. Затем тащил обратно на сцену.
– Вот, детишечки, – торжественно сообщал дрессировщик, – теперь, когда Яшенька водички напился, он с радостью покажет вам все, что умеет делать.
Яшка, у которого после экзекуции перед глазами все плыло, старался работать идеально. После каждого случайно выроненного из дрожащих лап колечка или мячика бросал на хозяина испуганно-умоляющий взгляд: «Пощади, я не нарочно!»
Старый хрыч отличался не только отменной жестокостью, но и завидным здоровьем. Он не курил и никогда не принимал участия в традиционных ночных попойках. Повсюду таскал за собою огромный неподъемный деревянный чемодан, набитый песком. Чемоданчик предназначался для хранения сырой моркови в первозданном виде. Три раза в день, в определенное время, Шамшаев извлекал на божий свет пару морковок, терку и эмалированную миску. Ему было плевать, где он в этот момент находился – за кулисами, в цирковом автобусе или на вокзале. Очистки от овощей, чтобы не выбрасывать, пихал Яшке в клетку – «сожрет с голодухи». Затем мельчил морковь на терке и, тщательно пережевывая, поглощал с аппетитом. Шамшаев, сохранивший к шестидесяти годам полный комплект зубов, теркой пользовался, чтобы «лучше витамины усвоялись». Не знаю, жив ли он сейчас. Но не сильно удивлюсь, если Афанасьич до сих пор продолжает хавать тертую морковку, уверенно шаркая к своему девяностому дню рождения.

Другой жестокий дрессировщик – это Георгий Тамарели. На самом деле у него какая-то труднопроизносимая грузинская фамилия, Тамарели – сценический псевдоним. Он не только не жалел своих питомцев, но и умел заработать на них, как никто другой. Отработанных, то есть состарившихся и не способных выполнять сложные трюки обезьянок, Георгий сбагривал начинающим дрессировщикам. Пользуясь тем, что на глаз возраст животного определить так сразу нелегко.
Первая обезьянка, которая появилась у нас дома, звалась Джуди. До этого радостного момента крошечная яванская макака с длинючим крысиным хвостом верой и правдой служила Тамарели. Расставаясь с обезьянкой, Георгий сообщил, что ей отроду пять годиков. В энциклопедии «Мир животных» сказано, что макаки этой породы живут около тридцати лет. Наша Джудька, судя по всему, была глубокой старухой. Лет двадцать девять, или чуть меньше, она уже промучилась на этом свете. Все её движения не имели ничего общего с обезьяньими повадками. Мы прозвали Джудьку «тиха маупа» за неспешные заторможенные движения и еле слышный тонкий голосок. Неподвижно, как изваяние, она часами просиживала в уголочке. И, словно четки, перебирала своими малюсенькими черными ручонками звенья цепочки, к которой была пристегнута. Наблюдая за этим действом, мы заметили, что на каждой лапке у животинки не хватает двух пальчиков. Возможно, и даже, скорее всего, их отсекли когда-то удары железного прута, коим пользуются особо «сердобольные» цирковые дрессировщики. Поначалу малышка Джудька с опаской брала предложенную ей пищу и от любого резкого движения пригибала голову, испуганно закрывая её лапами. Но постепенно освоилась и даже стала пытаться шугать другую животину, обитавшую в нашем доме – дрессированную черно-белую болонку Пушу. Всякий раз, когда Пуша приближалась к углу, где обезьянка восседала на старом кресле, Джудька издавала грозное стрекотание и корчила злые рожицы, воздевая вверх свои трехпалые ручки-лапки. Увы, такова обезьянья натура. Все до одной ужасно агрессивны. И не пытаются напасть только на тех, кого считают сильнее себя.
Бедняжка Джудька честно отработала уготованные ей три месяца гастролей в Польше. А затем перешла в совершенно другую жизнь – гораздо лучшую, чем цирковые будни. Нет, она не умерла. Макака была продана в Гданьске одному далеко не бедному поляку. Он приобрел её на забаву своему девятилетнему сынишке. У мальчика было больное сердце. И пожилой отец уж и не знал, чем еще развлечь своего единственного позднего, и почти всегда грустного ребенка. Они как нельзя лучше подходили друг другу – измученная долгой суровой жизнью обезьянка и бледный, задумчивый малыш с печальными глазами.
– Не бойся, я не стану обижать тебя, бедная маленькая маупа, – сказал мальчик, когда Джудька попыталась цапнуть его за палец.
Она сделала это, повинуясь инстинкту – нападать на тех, кто кажется слабым. Трижды пацану пришлось отдергивать руку, но всякий раз он возобновлял попытку погладить купленную отцом живую игрушку. И Джудька сдалась – покорно подставила под маленькие ладошки свою серую, с искорками седины, обезьянью голову.
А тем временем артисты, устроившие эту сделку, от души веселились, диктуя хозяину большого трехэтажного дома список продуктов, которые должна была теперь ежедневно потреблять Джудька.
– Бананы, киви, манго и мандарины – желательно без косточек, – говорил один.
– Виноград тоже без косточек, – добавлял другой.
– Кашку ей надо варить непременно на свежем молоке, и масла сливочного добавлять, – вносил свою лепту третий.
– О, конечно, я распоряжусь, – отвечал новый владелец макаки, вписывая Джудькино меню в блокнотик, чтобы не забыть.
Знал бы Тамарели, какой пенсион получила его обезьяна, которую он всю жизнь кормил исключительно нечищеной картошкой с морковкой, черствым хлебом да зуботычинами.

Итак, Джудька осталась в Польше. И больше мы её уже никогда не видели. Потом были другие обезьянки: шумная, как стадо макак, собакоголовая обезьяна-павиан Лорка; свирепый бесхвостый медвежий макак Микки; серебристая крохотулька Чита, с судьбой еще более жестокой, чем у Джудьки; и, наконец, шустрый мелкий Джонька, которого некоторым привелось лицезреть в «Апшу». И не только лицезреть, но и … в общем, КОШКИ 2шт, звиняйте еще раз!

Лорка.
Это «тиха мапаупа» Джудька могла спокойно часами заседать в старом кресле. Лорка же распотрошила его сиденье не хуже одержимого бриллиантовой лихорадкой отца Федора. А то, что осталось от кресла, с грохотом возила по полу туда-сюда. Интеллигентная пожилая соседка Дора Савельевна чуть не каждый вечер звонила в нашу дверь:
– Девочки, умоляю – сделайте что-нибудь, чтобы было не так шумно.
Сжалившись над Дорой Савельевной, мы «сделали что-нибудь». Вернее, не совсем мы. Соседский алкаш дядя Толя соорудил вполне просторную вольеру для буйной маупы из нашего старого серванта, обретавшегося доселе на балконе, и стыренных с дяди Толиного родного завода железяк. Павианиха прожила у нас чуть более года. Отравилась крысиным ядом. Наверное, вытащила его из какой-то щели в клубе, где работала накануне. Ветеринары на улице Юннатов отказались спасать травленую обезьянку: «Не наш профиль, вот если бы кошку, или собаку…» На отчаянные уговоры «помочь хоть чем-нибудь» не поддались, да еще и поинтересовались на прощанье, не отдадим ли мы потом труп животного на опыты. Обзвонив всех цирковых, нашли ветеринара-частника. Чтобы услышать от него «уже поздно». Промучившись с болезной тварью два дня и две бессонных ночи, мы не вылечили её, как доктор Айболит в аналогичной ситуации. С утречка потащили закапывать в ближайшем к дому скверике. Встретили вертающуюся из булочной Дору Савельевну.
– Вы с обезьянкой гулять? – кивает она в сторону свертка.
– Ага, ага. Ну, в общем – да, что-то в этом роде.

Микки.
– Какая прелесть! – так говорили все, кто знакомился с новоприобретенным обезьянчиком.
Он был мелкий, вертлявый, большеглазый, лопоухий и бесхвостый, словно медвежонок (очень удобно памперсы надевать). Его то и дело тетешкали на руках, кормили всякими вкусностями и захваливали за необыкновенную сообразительность. Малыш Микки враз изучил всю концертную программу своих предшественниц и, не останавливаясь на достигнутом, осваивал все новые трюки. Вся эта красота продолжалась четыре года. А потом Микки начал стремительно расти, матереть и свирепеть. Из малявки, весившего пару кило, бесхвостый макак превратился в пятнадцатикилограммового зверя, похожего на героя мультфильма «Красавица и Чудовище». Пришлось сдать его в зоопарк. Потом ходили на него смотреть: «Вот он! Нет – вон тот, или этот». Не разберешь, медвежьих макак в вольере несколько и все похожи, как яйца в инкубаторе.

Чита.
Весьма напоминала Джудьку. Разве только хвостик другой – короче в два раза и не лысый. А так – та же тиха маупа с серебристой шерсткой. Джудька была старушка, а Чита нет. Чита даже не была взрослой особью. Искалеченный ребенок. Жертва контрабандистов, которые везут отловленных обезьяньих детенышей на продажу. Обкалывают какой-то дрянью, чтобы спали, набивают битком в контейнеры и везут. Половина, правда, по дороге дохнет, но все равно прибыльно. Ни до, ни после этого нам не приходилось видеть такой покладистой, дружелюбной и трудолюбивой обезьянки. Её могли гладить дети после концерта в садике. Чита прекрасно работала даже без подкормки и без понуканий. Выучила наизусть свою программу и, как только включали рабочую музыку, сама запрыгивала в колечко, в котором её выносят на сцену.
Когда у Читы начались проблемы со здоровьем, ветеринары при осмотре только удивились, почему обезьянка до сих пор жива. Во время контрабандной перевозки ей повредили позвоночник в двух местах. Он сросся в виде вытянутой буквы Z. Ребра (все!) тоже переломаны в двух местах. Но самое страшное – последствия черепно-мозговой травмы. Детский черепок обезьянки тогда, во время перевозки, просто хрустнул, как яичная скорлупа. Болезнь развивалась, как и предсказывали эскулапы Айболиты: эпилепсия, паралич, летальный исход.

Джонька.
Его ниоткуда ни в каких контейнерах не везли. Он – продукт отечественного бизнеса. Родился в неволе, до пяти месяцев кормился мамкиным молоком. Поэтому Джонька здоровый, резвый малыш с блестящими любопытными глазенками-пуговицами. В меру хулиганистый, но сообразительный макак. Еще какой хулиганистый – стянул недавно втихаря из хозяйского кармана пятьсот рублей и разгрыз на десять аккуратных кусочков. И еще какой сообразительный – через сутки после того, как его купили, отработал свой номер на твердую четверку. В общем, такой же, как Микки в детстве. Скорее всего, он тоже через несколько лет станет огромным и свирепым, как все самцы резусы. Так что на смену Джоньке подрастает Лялька. Про неё можно сказать только, что она очень маленькая, весит всего полкило. Даже обычное яблоко кажется огромным по сравнению с обезьянкой Лялькой – маленькой обезьянкой с большими цепкими ручонками.

Чита, Джонька, Лялька http://foto.rambler.ru/users/dunyaras/_photos/