до смерти

Автор: rak_rak Обитатели детского садика номер восемь завизжали как дурные, и попятились назад. Они ещё не понимали, но чувствовали - завтра для них уже не будет.
Те немногие из них, кто останется жить вопреки, потом обязательно сойдут с ума. Так всегда случается после их знакомства со звёздной пустотой смерти, сверкающей на кромке лезвия моего чорного ножа.
Некоторые решили убежать обратно на веранду, продлив тем самым своё существование. Ненадолго.
Я бегаю по территории садика, точно взбесившаяся росомаха, протыкая и вспарывая тела малышей. Мне уже не хватает просто воткнуть в ребёнка нож, я задерживаюсь возле каждого настигнутого мной, и потрошу его прямо на хрустящем от мороза снегу, вспарываю желудок, вываливая на землю массу полупереваренной пищи, исходящей паром на холодном воздухе, и не хватает только одного: глубоко перерезать тонкую шею ребёнка, и, облитый кровью, я устремляюсь за следующим, чтобы подарить ему чуть-чуть своей любви.
Уже несколько малышей повешены на качелях, они висят, дрыгаясь, как марионетки, слегка покачивая свисающими до земли внутренностями, но пока в болевом шоке пребывающими на границе жизни. Маленькая девочка пытается перебежать от веранды к воротам, будто надеясь вырваться из мира Смерти, выросшего из ничего, но, получив ножом в затылок, она обретает свободу.
А Взрослые Люди вернулись с работы, и неистово колотят в запертые ворота, слыша мой бешенный рёв, хрипы, и захлёбывающиеся визги своих убиваемых детей. Они уже знают, что скоро все их чада безвозвратно уснут.
После недолгого отдыха делаю последний круг, разыскивая затаившихся в кустах плачущих ребятишек.
Но что-то изменилось. Раньше приходилось торопливо вскрывать им жилы на горле, резать, кромсать агонизирующее тело.
Ведь все они постоянно торопят меня, кричат, беззвучно раскрывая рот, зовут меня своими чистыми до голубизны, закатывающимися глазами: и я вырезал эти тёплые комочки, всматривался в мёртвую пустоту зрачка, пытаясь заглянуть в будущее, надеясь, что в будущем не придётся бежать.
Но всё начиналось с начала. Свистки, мат, бегство...
Теперь же делать всё это можно спокойно и неторопливо, ибо я знаю - это в последний раз.
Теперь всё проще: удар ножом, и ребёнок шагает в бездну. Он делает шаг, предопределённый мною годы назад, он убегает за круг жизни… Тело девочки дёргается в течение последней секунды своего прошлого, и срывается с лезвия. Она хочет спать, она устала.
Я лечу туда, где скопилось наибольшее количества детей, на веранду.
Десять, девять, восемь, семь.. Огни окон коробки двора глядят на меня, считая убывающие из этого мира невинные души. Они не ведают моего счастья.
…пять, четыре-три, два, один. - И последняя девочка судорожно дёрнулась на острие и уснула.
Люди, орущие в истерики за забором, не понимают, что я дал всего лишь благо их детям, уведя их из нашего безумного, проклятого мира, и в каждой комнате, каждой квартире человек должен помнить, что их жизнь умещается в один грёбаный циферблат. Люди кричат и кричат, матерно взывая ко мне, к человеку, сошедшему с круга.
Я не знаю что такое боль. Я исчисляю смерть не так: «никогда и не дай бог», а - «всегда и везде».
И лишь патологоанатом, уже потом, сшивая распоротые лица детей, соглашается со мной, сам того не ведая, а сейчас, в данную минуту, я стою среди дымящихся, развороченных тел ребятишек, и медленно остываю, потому что не вижу больше смысла дарить счастье этим маленьким неблагодарным свиньям.
А матери и отцы всё бегают, горестно завывая, по территории садика, безнадёжно пытаясь найти среди мешанины изорванных железом пуховичков и плоти своих детей, надеясь на лучшее, хотя и знают, что лучшего быть не может, и с этим они будут жить изо дня в день. До смерти.