Фотосессия

Автор: Иосиф Сталин Отлично помню дату – 10 июня 2008-го года. Хуже – с чего всё началось, и как получилось, что мы с Машей встретились тем вечером. Кажется, я только что вернулся из Минска, и у меня была с собой зачётная ганджа. Помню своё чёткое желание – накуриться вместе с ней. Я слишком часто дубасил за счёт подруги, поэтому мне хотелось вернуть ей немного улыбок. Я набрал её и забился на вечер. Маша была свободна. Кроме того, ей нужно было попасть в какое-то сочное место неподалёку от моего дома, чтобы сделать несколько фоток века. Это было удобно.

Вечером я встретил её и отвёл к себе на флэт, где мы пиздецки нахлобучились. Даже не стали закуривать контрольные сигареты – сразу выскочили на улицу. Погода была редкостной: абсолютной, идеальной. Именно такой, которая запоминается, и о которой потом можно сказать: да, вот была погода так погода! Сухой воздух стоял на месте, размытое солнечное пятно медленно тонуло, приближаясь к бугристому дну. Нас хорошенько пёрло.

Мы взяли по батлу пивасика и пошли снимать. Это были ж/д пути неподалёку от моего дома. Нужно было немного углубиться во дворы, пройти лабиринт кирпичных гаражей и заросли кустарников. Рельсы, рельсы, рельсы. Место казалось мёртвым, как в постапокалипсических фильмах. Все на свете сдохли, оставив после себя уже никому не нужные, непонятные постройки и сооружения. Рельсовое полотно было ржавым. Шпалы – гнилыми. Всего там было, кажется, восемь полос. Восемь параллельных путей, заросших травой и ржой. На самых последних, самых дальних от нас стояла цепочка из девяти-десяти вагонов. Тоже ржавых, тоже давно забытых и брошенных. Вагоны простояли так сотни лет – это было очевидно. Место было красивым. Маша начала настраивать фотоаппарат.

Нас неслабо мазало. Мы сделали несколько снимков друг друга – просто на память. Чтобы запечатлеть секунды наших жизней, когда нам было хорошо. Лето ещё не раскочегарилось, оно пока было ласковым и охуительно дружелюбным. Маша только-только вышла в отпуск. Мы оба понимали, что этот вечер – он настоящий. Сидели на рельсах, фоткались, пили пиво и курили. Было очень тихо. За долгое время по рельсам ничто не проехало. Я, помню, заметил, что больше всего это напоминает даже не мир после конца света, а – за мгновение до. Как будто вот сейчас всё и произойдёт. Это затишье, пустота какая-то. Мы улыбаемся, растекаемся по этому разреженному пространству, вспышка света... и никакой боли – сразу аннигиляция. Маша согласно закивала. Да, странное состояние. Таинственное, будоражащее. Блядь, мы кайфовали, это была меганега.

Решили допить пиво, ещё пыхнуть и залезть на вагоны, чтобы сделать оттуда несколько невъебенных фотографий. Подошли к составу, отыскали лестницу и забрались на крышу одного из вагонов. На уровне наших висков был натянут какой-то ветхий провод. Мы не знали, под напряжением он или нет, но на всякий случай держались от него подальше. Поначалу.

Мы много перемещались по ржавой крыше, подбирая ракурсы. Один раз Маша чуть не задела этот провод головой и немного испуганно засмеялась. Я пошутил: осторожней будь, солнышко, а то вот ёбнет тебя насмерть, а мне что потом делать? Нас крыло новыми волнами, мы ни к чему не относились серьёзно. Всё было нашим, особенно жизни.

Через некоторое время мы перестали обращать внимание на провод и беспечно носились по ржавой, гниющей крыше вагона. Мы были уверены, что это списанный неэксплуатируемый состав.

Последний снимок делала Маша. Она отняла у меня аппарат, отошла метров на семь, выпрямилась и прицелилась, глядя на меня в видоискатель. Я выдавил из себя какую-то полуулыбку и ждал. Готов? – спросила Маша. Да.

Она нажала на кнопку.

Сначала я увидел яркую вспышку возле её лица, а через долю секунды раздался громкий хлопок, похожий на треск молнии, если она бьёт где-то недалеко. Я не мог соображать и делать выводы, зато прекрасно всё видел.

Маша вскинула руки. Она сразу стала как будто темнее. Из её тела пошёл белый дым. Её майка и джинсы превратились в лохмотья. Волосы, собранные в хвост, растрепались и торчали в стороны. Она сделал пару шагов вбок, к краю, наклонилась и, как бревно, горизонтально, лицом вниз упала на насыпь.

Секунды две я только смотрел. Её лицо было зарыто в щебень, зато я хорошо видел ноги. На бёдрах и заднице джинсы лопнули. Майка тоже была изорвана. Со спины и ног слезла кожа. Как при солнечном ожоге, только страшнее. Всё ещё не думая, я прыгнул вниз. Неудачно приземлившись на щебень, ушиб пятку и подвернул лодыжку. Первый шок прошёл, и я начал постепенно осознавать, что произошёл непоправимый пиздец. То есть пиздец всему. Я сидел рядом с ней на корточках, низко нагнувшись, но трогать её не решался. Я видел этот дым, видел облезшую кожу, чувствовал запах горелых волос и ещё чего-то. Она была мертва. Я не паниковал. Мыслей никаких не было, только ясное, предельно чёткое понимание: Маша мертва. А значит пиздец всему. Теперь уже никогда ничего не будет, как раньше. Я встал и пошёл оттуда.

Мне было насрать, какие меня ждут последствия – в тот момент моя собственная жизнь резко упала для меня самого в цене. Я шёл вдоль цепочки вагонов и набирал номер скорой. Мне было похуй. Я оглянулся, Маша не двигалась, всё так же лежала лицом в щебне. Здравствуйте, сказал я диспетчеру неровным голосом, здесь произошёл... инцидент. Тут железная дорога... вагоны... возле вагонов лежит девушка... кажется она без сознания... Дежурная стала задавать мне какие-то вопросы, я бездумно на них отвечал. Я описал им, как добраться. Попросил приезжать побыстрее. А сам прошёл заросли кустарников, лабиринт кирпичных гаражей и вышел к улице, чтобы встретить скорую, когда она приедет. Повсюду были люди, я старался сохранять невозмутимое выражение лица, чтобы не палиться. Это было нетрудно – я ощущал такую пустоту внутри, будто из меня только что нахуй вынули душу.

Я постоял так минут пять, но эти суки не ехали. Я пошёл назад. Не знаю почему. Я тогда вообще не думал, просто совершал какие-то действия.

Когда я вернулся и подошёл к составу, меня ожидал новый шок. И это было даже ужаснее, чем Машина смерть. Она двигалась. До неё было тридцать метров, и я видел, как она неуклюже размахивает чёрными руками, пытаясь уцепиться за что-нибудь. Она хотела встать. Тогда-то во мне что-то надорвалось и меня начало хуячить по-настоящему. Я побежал.

Маша... Маша... Я упал рядом с ней, сделал вид, что обнимаю её. Я боялся к ней прикасаться, боялся, что её кожа под моими ладонями станет сползать с мышц. Она смотрела на меня диким, растерянным взглядом. Что произошло? Скажи мне, что произошло? Почему я здесь? Где ты был? Где мой фотоаппарат? Что со мной? Она смотрела на свои руки: грязные, чёрные, кровоточащие, – и начинала рыдать. А-аааааа, что это? Скажи, что со мной?

По её лицу были размазаны сопли, кровь и сажа, пыль, грязь и макияж. Она пыталась отрывать от себя лохмотья кожи. Маша, нет, не надо, не трогай... Я не знал, что делать. Ещё раз набрал номер скорой. Блядь, ну где вы???!!! Она жива!!! Девушка жива, но ей срочно нужна помощь! Мне отвечали, что они уже едут, уже вот-вот будут. А Маша истошно орала – она начала испытывать боль. Она непрерывно орала. Я сказал ей, что у неё в руках взорвался фотик. Видимо закоротило от провода, хуй его знает. Я сказал, что вызвал скорую, они скоро будут здесь. Скорую? – встрепенулась Маша. – Не нужно скорую. Они же поймут, что я накуренная... Маша, успокойся, им это будет похуй, они будут спасать твою жизнь. Она снова отключилась и стала орать. Я умираюююю, боже я щас сдохнуууу... Разорванная майка открывала одну её грудь, Маша всё время пыталась её прятать. Мне это казалось нелепым. И она не прекращала орать. Я сдохнууууу... Ну где эти врачи?.. Я умруууу... боже, как мне холодно... А-ааа-аааааа... Обними меня, мне холодно... Я делал вид, что обнимаю. Ты не умрёшь, Маша, ты не сдохнешь. У тебя уже был сегодня шанс, но ты его просрала. Теперь придётся пожить. Она меня не слышала. Ей было холодно и больно. Иногда она сблёвывала.

Мы ждали скорую сорок минут. Ёбаные козлы чё-то запутались и никак не могли нас найти. Я звонил им через каждые три минуты и слышал в ответ одно и то же: сейчас, минуточку, уже почти... Сорок минут я слышал Машины вопли. Она лежала у меня на руках, я гладил её соломенные волосы и успокаивал, как мог. Я боялся, что она умрёт у меня на руках, пока скорая стоит на светофоре, как в каком-нибудь дешёвом фильме. ГДЕ-БЛЯДЬ-ЭТА-СКОРАЯ???!!! – орала Маша. Я не знаю, сказали, подъезжает. ГДЕ ОНА??? Не знаю, Маша.

Наконец, я их увидел – развалюху-УАЗик с красным крестом на боку. Идиоты заехали с противоположной стороны путей. Я побежал к ним. Навстречу семенили оранжевые санитары. Не слишком торопливо. Где девушка? Там... И новый пиздец: Маша сама вышла из-за вагона. Она неуклюже переступала через рельсы, размахивая сумочкой. Она была слишком похожа на зомби. Я сорвался в истерику и стал злобно материть санитарку, которая спросила, не сможет ли Маша сама пройти сто метров до машины.

Я помог её уложить. Они побоялись пристёгивать её обожжённое тело. Машину трясло на ухабах, и это походу причиняло Маше невероятную боль. Ей вкололи какую-то ширку. Не помогло. Она умоляла ввести ещё, санитары ссылались на дозировку. Она орала. Когда мы доедем? Уже скоро? Долго ещё ехать? Нет, не долго, вот уже подъезжаем к больнице. Она приподнялась на локтях и выглянула в окно. Не пизди, мы ещё очень далекооооо... Я пытался её успокоить, но она ничего не слышала. Что с ней случилось? – спросили санитары. У неё фотоаппарат взорвался. Они посмотрели на меня как-то странно.

В больнице её вкатили в какую-то комнатку, где стали ножницами срезать с неё одежду, часы, верёвочки. Маша была в сознании. Она сама отвечала на вопросы. Имя, фамилия, возраст, место работы, адрес. Зашёл врач, который, видимо, должен был её оперировать. Что произошло? Фотоаппарат взорвался. Ты что, парень, на солнышке перегрелся? Ты посмотри на неё! Машу увезли в реанимацию. Меня туда не пустили, я остался в коридоре. Позвонил её парню, Жене. Сказал, что нахожусь в больнице, что Маша в реанимации. Чувак знал, что мы курили, и не сразу поверил. Но потом услышал все эти больничные звуки на фоне и врубился, что я серьёзно.

Он приехал через пятнадцать минут вместе со своим корешем Саней. Я рассказал им всё. Они вели себя вполне спокойно. Мы попробовали пройти к ней, но нас не впустили. Только в часы посещений. Женя спросил меня, смогу ли я вспомнить то место. Да. Поехали туда, покажешь. Мы поехали.

Было уже темно. Что-то около десяти вечера. На месте я растерялся. Не мог точно определить, на каком именно вагоне мы были и где именно лежала Маша. Но потом нашли. Женя залез на вагон и увидел на крыше пятна сажи в том месте, где она стояла. Рядом валялись её оплавившиеся очки и цифровая мыльница. Фотик был изуродован: дисплей превратился в шершавое матовое нечто, в деформированный корпус вплавились Машины отпечатки пальцев. Мы затёрли её следы и забрали её вещи.

Мы втроём ехали в Саниной машине, когда мне позвонили мусора. Попросили подъехать, если мне не трудно, в РОВД, чтобы со мной побеседовали об этом случае. Это было некстати. Пять дней назад надо мной вершился справедливый суд по уголовному делу, а сейчас вот такой попандос, который мог обернуться для меня тыльной стороной. Я не хотел усугублять своё положение, но понимал, что возможные проблемы у меня – сущая хуйня по сравнению с тем, каково Маше. Саня позвонил знакомым ментам, которые проконсультировали его о том, как мне себя вести и какие истории рассказывать.

Челы отвезли меня в отделение. Там меня проводили в маленькую пытошную. С одной стороны письменного стола сидел я, с другой – два скучающих мусора. Ну, рассказывай. Я рассказал им сказку, по которой Маша – дурочка, а я просто мимо шёл. Таким образом, ни мне, ни ей не грозило хулиганство, которое нам очень хотели пришить. Менты, ясно, не поверили ни единому слову. Пытались оказывать давление. Я устал, у меня были отходняки, шок, практически психическая травма. Стресс, короче, нехуйственный. Я готов был сломаться и выложить им всё, как есть, потому что и сам понимал, что несу полную ахинею. Но всё-таки набрался сил и продолжал гнать ту чушь. Они вздохнули, собрали кучу экспертов-криминалистов, упаковались вместе со мной в бобик и повезли меня на место происшествия. К тому времени, как мы прибыли, было уже около двух часов ночи. Нихуя не видно, менты дрожат, как дети, шарахаясь от каждой хуйни, потенциально смертельно опасной. Они отовсюду ожидали удара током. Я типа нихуя не знал, и ничем им не помогал, пока они искали. Естественно, они нихуя не нашли. Они отпустили меня после трёх. Я сразу позвонил Жене. Мы встретились неподалёку от моего дома. Решили пойти ко мне пыхнуть то, что осталось, и немного привести нервы в порядок.

У меня дома, когда мы курнули, Женя сказал, что если бы Маша погибла, он бы меня задушил. Я подумал, что не был бы против. Он вертел в руках её фотик. Просто так нажал на кнопку on, дисплей загорелся, замигали лампочки. Мы стали глупо ухмыляться. Он работал! Карта памяти тоже оказалась неповреждённой. Все фотки сохранились. Даже та, последняя, когда Машу ёбнуло всем этим электричеством, даже эта фотка была. Я долго разглядывал этот кадр. В нём было что-то жуткое. То самое, предапокалипсическое, то, о чём мы с Машей смеялись: через одно мгновение произойдёт что-то страшное.

*
*
*

Сейчас прошло уже четыре месяца. Маша поправилась. На лице никаких следов не осталось, только на левой руке и, может, ещё где-то, где я не видел. Недавно мы с ней неплохо голливудили, много курили и вспоминали тот случай. Вместе смотрели фотографии. Нас крыло болезненно яркими воспоминаниями, но мы понимали, что это – прошлое. И всё-таки мы испытывали боль. Каждый свою. Кадр за кадром продвигаясь по воспоминаниям того вечера, мы вновь испытывали всю жесть по-новой. Улыбающиеся, совершенно лайтовые лица, спокойный, мёртвый индустриальный пейзаж. Улыбки пугали нас больше всего. Мы улыбались тогда от всей души, не зная, что не пройдёт и часа, как Маша пропустит через себя гигантский разряд ёбаного тока. И самая последняя: я стою на вагоне, замерев, с разнеженным кошачьим еблом укурка – через мгновение, всего лишь через одно мгновение...

фото здесь _адрес_
***

все фотографии _адрес_