Один взгляд назад. Зима 1989 год

Автор: Унтер-офицерская вдова Один взгляд назад. Зима 1989 года.
Комната в общежитии. Никто никогда не говорит "общежитие", это - общага. Общага, знаковое слово - для тех, кто понимает. Белая голова понимает, уже поняла, сидит на аккуратно заправленной кровати - простыня, одеяло, подушка взбита, сверху ворсистый и клетчатый плед, явно не тутошнего происхождения - не на своей, конечно, не на своей, у белой головы отдельная квартира, отдельная комната, отдельная и превосходная арабская кровать, но здесь - Боб, значит, надо быть здесь.
Напротив - ещё одна кровать, кокетливо убранная вязаным рукодельным одеялом в технике "пэчворк", плодом многомесячного монотонного труда женщин какой-то семьи, может быть, вот этот колючий кусочек вывязывала старушка в инвалидном кресле, а может быть, вот эти кривые фрагменты - дело рук самых маленьких кузиночек, гордых от причасности к настоящему искусству...
У окна - кондовый письменный стол, одна тумба, три ящика, полированная столешница в меру ободрана, исчеркана кривыми и дугами, местами залита малообъяснимой для медицинского института тушью. Два расшатанных стула. На столе - несколько разновеликих гор учебников, тетрадей, просто листы бумаги, местами исписанные, раскрытая косметичка, вытарчивает черный карандаш "Искусство 2м-4м", используемый для рисования глазок, расческа, почему-то щетка для обуви, будильник в неоново-ярком пластмасоовом корпусе, вместо звонка у него петушиный крик, а при нажатии на продолговатую кнопочку он с готовностью скажет: "Двадцать часов пять минут". На гвоздях, косо набитых в стену, висят юбки, две штуки, блузы, две штуки, отдельно белые халаты, несколько, пальто и дубленка, внизу аккуратно сложены туфли, в родных коробках, и сапоги. На окне опять стопки книг, больших форматов, анатомический атлас, граненый стакан с кефиром, похожим на белила, алюминиевая ложка, вилка со скрученной ручкой, полхлеба в полиэтиленовом пакете, неожиданная изящная китайская пепельница с разноцветной эмалью, что-то неопределенное висит в матерчатой цветастой сумке за окном, все. На стене афиша, конкурс молодых пианистов в Риге трехлетней давности, участвовала средне-русая, заняла второе место, она талантливая во всем, и даже ненавистные кости черепа запоминает столбцами с первого раза, от чего сама немного пугается, шумно захлопывая учебник. Весь быт здесь.
Хозяек нету дома, средне-русая голова подрабатывет медсестрой в травмпункте и сегодня дежурит, черная голова отправилась в душ и вот уже приходит, замотанная полотенцем, розовая и довольная.
- Ну ты что как долго, - обижается белая, - я уже замучалась здесь одна. Витечка приходил, передал тебе лекции по химии и шоколадку...
- О!, - черная голова даже подпрыгивает на месте, - сейчас мы эту шоколадку разъедим...
- Да подожди ты, - белая морщит чистый лоб, - у меня к тебе дело на сто долларов. Только не ори сразу, послушай. Обещаешь не орать?
- Опять вместо тебя на лабах по химии отработать? Нееет... Даже не начинай, я уже прошлый раз вся перетряслась, что меня поймают, от страха даже соображать перестала.
- Отстань со своей химией, пожалуйста, - просит белая, - при чем здесь идиотская химия, какая нахрен химия, я ведь люблю его, я умираю.
Черная молча залезает с ногами на кровать, черная - хорошая подруга и всегда готова выслушать, поддержать, посоветовать, если находит, что.
- Я люблю его, я умираю, - с нажимом повторяет белая, - надо что-то делать именно сейчас, надо переломить ситуацию, в которой я для него просто друг, товарищ и брат...
- Homo homini lupus est, - тихо и услужливо подсказывает черная.
- Прекрати со своими шуточками. Думала сегодня три пары подряд...
- Думали мы думали, и наконец придумали, - ещё тише говорит черная, - строили мы строили, и наконец - построили...
- Да! Придумали. У меня отличный план. Слушай...
Черная забирается вглубь кровати и по-ленински грассируя, уточняет:
- Первым делом занимаем почту, телеграф и телефон?
- Я сейчас обижусь, - предупреждает белая, - обижусь!
- Ну ты просто так торжественно сказала - план... есть ли у вас план, мистер Фикс? Есть ли у меня план? Есть ли у меня план? Да у меня три плана!
Белая с подчеркнуто независимым видом встает и снимает с гвоздя коричневую дубленку с аляскинским волком. Черная со смехом дубленку выхватывает:
- Ну все, все, прости засранку... Давай свой план. Как там гадский препод по анатомии говорит: настраиваю свои уши на волну внимания...
Белая оживляется, плюхается на стул, стулова гнутая спинка впереди, ноги на ширине плеч, и начинает рассказывать, выразительно жестикулируя, золотой браслет на левой руке красиво блестит, папин подарок на семнадцатилетие, на браслете тяжеленький брелок: две рыбки, зодиакальный знак.
Черная послушно слушает. Не перебивает. Правильное классическое воспитание.
- И ты должна мне помочь, - заканчивает белая угрожающе, - если ты мне друг, конечно. Товарищ и брат.
- Блин, ну ты даешь, - пораженно протягивает друг, товарищ и брат, растаращив и без того большие темные глаза - это же здравствуй, жопа, новый год! Сумасшедшая ты на всю голову! Трахнутая на всю голову ты, я говорю! Трах-ну-та-я! Боль-на-я! В дурдоме тебя с фонарями ищут. Прогулы ставят. Вся эта фигня у нас не прокатит, не про-ка-тит! Она рассчитана на полных идиотов, а Бобка не идиот, не и-ди-от, он не поверит... Или решит, что ты блядскую поганку завернула... Не знаю, что лучше. Всё - хуже.
- И пусть не поверит! И пусть, что поганку... Ипусть, что блядскую! Я тебе полчаса тут втирала, а ты не поняла нифига. Сама трахнутая. Сама на всю голову. Самой в дурдоме прогулы!.. Мне надо, чтобы он на меня по-иному посмотрел! И увидел! И сказал!
- Да, после такого он точно на тебя посмотрит по-иному. Как на девочку-дауна, вот как... И скажет... Боюсь предположить, что. И мне, кстати, тоже. Как соучастнице. Слушай, у тебя сигареты есть?
Белая кивком указывает на свою сумку, красную лакированную, пряжка со стразами, призывно расстегнутая. Черная, немного порывшись в сумкиных недрах, вытягивает белую мятую пачку:
- "Стюардесса"? Класс!, - черная с наслаждением ее нюхает, как будто бы это были духи, прошлым летом маме подарили Шанель№5, сладкий запах, ничего особенного, недавно белая приносила попользоваться на посвящение в студенты Клима в голубой коробочке, вот это вещь...но лучше пачки сигарет ничего не пахнет, да.
Черная жадно затягивается, мама знать не знает о взаимной любви дочери к курению, а вот и хорошо, вот и славно...
Через десять минут она даст себя убедить, нервно хихикающая белая заляжет под "пэчворк" лицом к стене, предварительно в продуманном беспорядке разложив волосы по подушке, черная потушит верхний жесткий свет (на всю оставшуюся жизнь обе сохранят нелюбовь к люстрам, "как в общаге", будут сварливо ругаться на бесчинствующих с освещением мужей и детей). Черная голова погримасничает перед зеркалом, "Учи слова! , - донесется сдавленный голос из-под "пэчворка", - бабе - цветы, дитям - мороженое, и не перепутай!", несколько раз тяжело вздохнет, наденет общественные разношенные тапочки, подумав, снимет общественные разношенные тапочки, наденет личные сапоги, личное пальто, замотается длинным красным шарфом с кистями, хит сезона, сожмет в руке полученный от белой тетрадный листок в клетку, там всего несколько слов, спустится на один этаж ниже, заколотит в дверь комнаты 407. "Заходи, закуривай в тюбетейке тюлевой!", - как обычно отзовется Бобкин сосед Гоша, мальчик ха-ха, а Бобка вопросительно обернется от письменного стола со знакомой, приветливой улыбкой. Черная подавится словами, с силой и кашлем все же протолкнет их через онемевшее и чужое горло:
- Боб, ммможно тебя на минуточку?..
Через ещё три минуты в темноватом, пахнущим вермишелевым супом коридоре она не глядя сунет удивленному нестандартной ситуацией Бобу чуть влажный - вспотели от волнения ладони - листок, там всего несколько слов, и быстро-быстро проговорит, не окрашивая текст интонациями:
- Вернулась сейчас из душа, на кровати Машка, рядом записка. Три литра воды, марганцовка, промыли желудок, пыталась ее успокоить, сейчас уснула вроде бы.
Боб молчит. Смотрит на краснеющую неровными пятнами черную. Она ещё раз механически проговорит:
- Вернулась сейчас из душа, на кровати Машка... - сама себе напоминая классическое "шел, упал, закрытый перелом, очнулся - гипс".
Боб отыскивает ее маленькую и нервно сжатую в кулак руку, слегка, успокаивающе гладит большим пальцем ладошку, поворачивается, идет по коридору. Высокий, плечи расправлены, подбородок вперед, невыразимо красивый, впрочем. как всегда. Черная смотрит ему вслед малое время. Потом туже заматывается шарфом, прихватывая часть лица, и спускается на улицу. Идей, насчет куда пойти, у нее нет, ничего, придумает что-нибудь.
Ещё через пять минут Боб усядется на пол, чуть придавливая спиной цветастый "пэчворк", согнет в коленках длинные ноги и чиркнет спичкой. Белая совершенно вросла носом в стенку. Если бы умела, она остановила бы временно дыхание. Говорят, йоги так могут. Глубоко вдох-нуть и ннеее дыыы-шааать...
Первая затяжка, хорошшшшо, у Боба сигареты Родопи, болгарские, сестра ездила прошлым летом в Болгарию, в город Варну, на конкурс молодых исполнителей, привезла диплом и медаль. Выдыхает сизое дымовое облако, по форме напоминающее ядерный гриб с агитационных листовок на военной кафедре, где люди с суровыми и спокойными лицами дисциплинированно садятся в автобусы. Надо что-то сказать. Боб говорит:
- Мне тоже Дубоносова рассказывала эту историю про девчонку со Стомата. Типа она наглоталась таблеток из-за своего парня, он приревновал ее к какому-то качку на дискотеке, парень ее нашел с засыхающей блевотиной на физиономии, откачал, простил, и они женились. В прошлую субботу. Невеста была в шляпе с полями. Все их посыпали рисом, монетками и лепестками роз. А в ЗАГС они ехали на сильно пожилом опельке-задроте старосты их курса. Но я... - Боб молчит, подыскивает слова, стряхивает пепел в ладонь, - Я не могу любить женщин. С 11 лет я подозревал, что со мной что-то не так. Это был тяжелый путь, к пониманию себя. Никто не посыпал мне его лепестками роз. Да и рисом тоже. Но я его прошел, кажется. Я люблю мужчин. Вернее, я хочу любить мужчин. Прости, знаю, тебе больно. Я пойду, хорошо?
Боб в одно движение встает, рука с сигаретой на отлете, отыскивает китайскую затейливую пепельницу, вытряхивает кулак, сдувает с пальцев остатки пепла. Подходит к двери, оборачивается: белые волосы продуманно разложены на подушке, "пэчворк" не шелохнется, в открытую форточку залетают, танцуя и возносясь, снежинки. Тоже белые. Красиво.
- Спасибо, - говорит он негромко, - и береги себя...пожалуйста.