Забыть Кандагар

Автор: Олежег Боланс унд я бля унд глупец Щурится хитро солнце весною
В реку вечернюю блин свой макая
Туловище омывает волною
Хитрое солнце. Скотина такая.
…
Звон. Опять этот чёртов звон в ушах. В глазах всё плывёт и качается. Так. Звенит – значит жив. Выплюнуть ёбаный песок. Руки-ноги на месте. Ёбаная война. Ёбаные духи. И ёбаные их миномёты.
Паша кричит что-то, но как-то тихо, слышно едва-едва.
Раскалился ствол пашиного ПК. Да и сам он разошёлся в горячке боя, раскраснелся. Залил тельник и хэбэ кровью из отрованного миной уха.
- Давай быстрее! – кричит мне, а сам фырчит, плюётся, и пулемёт его плюётся последними пулями, - Цинк тащи! И открывай уже, душара!
А нож как назло скользит по забрызганной Пашиной кровью жести, не хочет впиваться в металл.
Наконец, поддалась.
- Готово! – кричу. – Садись жрать.
Мы с шумом принялись за шпроты.
…
С Пашей я познакомился в поезде. Меня мать везла из Курска на электричках в Москву, чтобы в хорошую часть пристроить. Павла вез патруль. Трое крепких, в штатском, четверо в гражданке, неприметные.
- Опасный, – прошептала мать - В туалет без меня не ходи.
- Да брось ма, пойду, закурю в открытую, отца-то нет в округе.
В тамбуре было пусто, и, облокотившись на стену, я сполз на самое дно вагона. Может, все-таки зря я служить собрался? Хотя, с другой стороны есть великолепный шанс остаться в столице, поступить в институты, осмотреться, жильем обзавестись. Танюху перевозить не буду, на хуй, она шалава. В Москве таких что говна за баней.
- Станция Канаш, - затрещал репродуктор, – Выход из состава запрещён.
Воткнув окурок в пол, я выполз на перрон и потянулся. Следом за мной выкатили конвоируемого.
- По документам одного встречаем-с, - заикаясь, пробубнил коренастый капитан, прогуливавшийся у вагона с двумя викингами в сержантских погонах.
- Плевать! - перекрестился старший конвоир, – Распишешься о получении на обратном пути, бывай.
Дверь захлопнулась. Лязгнули вагонные сцепки и затворы автоматов. Электричка медленно поползла вдоль перрона. Проплыла мимо мать, радостно посылающая нам всем из окна воздушные факи.
- Я отслужу и вернусь, ма! Я вернусь! - крикнул, обернувшись, я
- Да похуй, сынок, я пока бухать буду! - донеслось в ответ.
…
Паша вскочил на холм и застрочил от бедра, словно кинозвезда:
- Это вам за рассветы над Волгой! За туманы и карасячий клёв! За резинку и бредень! – ленты его пулемёта развевались на жарком афганском ветру, - Ай блядь! Ай! Сука! Ёбаный снайпер! – простреленный в трёх местах Павел, размазывая кровь по виску, скатился в яму и передернул затвор.
- Получи, грязный иноземный захватчик, принёсший горе в наши горы! - выкрикнул на афганском из-за укрытия душман-огнемётчик и направил струю огня прямо в воронку, в которой укрылся Пашка.
- Ёбаный аэрогриль! - донеслось оттуда, - Да вы охуели!

И тут наконец звонко ударили по врагу залпы системы «Град». Взметнулись в небо душманьи кишки-ливера.
Моджахеды уныло потянулись к выходу.
…
Когда шли по перрону, Павел строго глянул на меня и спросил глазами:
- Не пидор?
- Нет! – поперхнувшись, ощетинился я.
- Годится - подчеркнул мой новый друг.
У здания вокзала Паша снял с руки Патек Филип и купил мне сладкой ваты.
К вечеру нас и еще человек двадцать-двадцать пять погрузили в огромный крыластый самолёт и дали команду взлетать. Все провожающие поголовно крестились.
Самолёт сначала летел, а потом резко остановился около запылённого ангара.
Мы снова вышли на перрон.
- Сынки! Идет война! Та самая! – Подполковник Ишаков рычал в мегафон – Гибнут наши братья и их братья тоже гибнут, но на тех ссать, на наших не велено…
Так мы оказались в Афгане. В первую неделю службы наша рота, преследуя боевого командира, известного среди местных обсосов как Чёрный Ахмет, напоролась на засаду. Половина сослуживцев разбежалась, крича нам из-за горы, что идут в обход, многие погибли. Мы остались выполнять приказ.
Зверствовал Чёрный Ахмет, лютовал. Лично расстрелял несколько солдат, спиздил новый гранатомёт с дальнего поста и в ночь на новый год проломил хуем горло фельдшеру Нике Самадуллиной, когда та пошла бухая за периметр собирать васильки.
Сущий был злодей и аспид. Никак в прицел не давался. Но мы шли по его стопам неуклонно, как майские груди в тёплые ладоши.
…
Я сидел на горячих камнях в подкопчённом тельнике, курил, протирал автомат и кроссовки не то паклей, не то чьей-то бородой и молчал. Паша, полулёжа, лениво тыкал штыком связанного пленного.
- Где Ахмет? Где этот ёбаный пидарас? Бля, ты на каком вообще лопочешь-то, сука? – друг схватил ваххабита и бросил в ущелье, - Третьего опросили, а всё без толку.
Уже вторую неделю мы гоняли Чёрного Ахмета по горам. Кончилась вода, не хватало съестного и наркотиков.
- В Москву он рвётся, - сплюнул что-то в горячую пыль Паша, - Регистрация там у него и ларьки на черкизоне.
Внезапно налетевшая шрапнель оторвала Пахе правую кисть и кое-что по мелочи из внутренних органов.
- Блядь. – тихо чертыхнулся дружище и потуже перетянул разгрузку.
Нагнувшись, он поднял с камней свою оторванную почку, откусил половину и протянул остатки мне. Я молча стал пережёвывать неподатливую плоть.
- Жажда, - я с трудом сглотнул, - Нассал бы хоть полкаски, а?
- Не могу, брат, - Паша протирал ложе пулемёта бархоткой - В пузыре три дыры сквозные. В сапоги стекает. Как наполнится – попьем.
Мы снова бросились по следам врага. Враг то появлялся где-то совсем рядом, то таял в дымке гор.
Спустилась ночь.
- Кончится война это дурацкая, - я смотрел на мириады огоньков в чёрном южном небе, - Окончу универ и пойду работать в тихое место. Например в банк. И не будет больше в моей жизни ни стрельбы, ни бомб, ни крови.
Я вздохнул и повернулся к Пашке:
- А ты?
- А я, - Павлик перекусил нитку, которой штопал брюшину, - Я писателем стану, буду писать про жизнь в столице приезжих с юга.
Он обернулся в сторону сопки:
- Э! Ахмет! Ты там ещё, пизда ишачья?!
- Щто ти пиристал ка мне, псих?! - раздались оттуда причитания. - Плохие шурави! Злые шурави!
- Утром уходить будешь - не буди, гандон, - Паша откинулся на бушлат. - Днём нагоним тебя.
…
К обеду мы действительно нагнали Ахмета под аулом Тындыргубыдык. Увидев нас, он заплакал и сел, облокотившись на треснутую стену первого из домов.
- Отъебётесь может? А?
- Приказ Ахмет, мы-то под присягой – прищурив одинокий глаз, процедил Паша.
- Дениг дам, дочер дам на месиц – Ахмет шел ва-банк.
- Ебал я твою дочь в учебке. Бревно, да и эстетически нехороша.
- Ублюдьки! – перебирая четки, Ахмет засеменил в поселение.
- Слы, надо нашим звонить, пусть сюда пехоту командируют, сцыкотно по Мытищам этим шароёбиться вдвоем, – я пристально всматривался в аул. Строения из песчаника, узкие улочки, похожие одна на другую, крыши плоские как афганские сиськи.
…
В аул вошли наравне с пиздецом. Стенографистка ошиблась и вместо того, чтобы спокойно зачистить поселение, его вместе с нами накрыли «Градом». Ох, и верещал же Ахмет на другом конце, ох верещал. Всю родню затронул, ВЛКСМ и КПСС, сирот солдатских, даже Гагарина пидарасом обозвал трижды. Как только улеглась пыль, я пополз из укрытия. Посреди разрушенного двора на одной ноге стоял Паша. Вместо другой болтались неприятные на вид клочья. В руках он сжимал мертвого ягнёнка.
- Глаза большие, чёрные, как у моей сестры – я закрыл животному зрачки.
- Ага, у моей тоже такие. – Паша потянулся к ширинке.
- Прекрати брат, не время, ваххабит уходит, – я принюхался, – От тебя смрад?
- Да, желчный вместе с ногой и полужопием вырвало, разбрызгало тут, - друг брезгливо отряхнул форму.
Разговор не задался потому как очередная порция «Града» разъединила нас с Пашей.
…
Я очнулся под крупными каплями дождя. Размежив левое око, я увидел луга, нежно освещенные солнцем.
- Грибной дождь, - прошептал я одними губами, - Совсем как у нас.
Постепенно возвращался слух. Что-то шумело прямо над моей головой. Резко отворив правый глаз, я увидел в упор Пашку. Он нёс меня на руках, крепко обернув в целофан. Из-за отсутствия нижней челюсти тяжелые капли пашиной слюны падали мне на нос и закатывались за уши. На ходу Павло дурным голосом горланил "И полетела бомба, и засверкала молния".
- Где мы? – потягиваясь, вопросил я.
- Курск прошли, - оборвал песнь друг – Бой скоро решительный, а ты не ел 12 дней. Давай-ка слезай, да подкрепись.
И нежно бросил меня возле старого пня.
Пока я разводил огонь, Павел отошел в растения, покряхтел и принес филей.
- Откуда, дружище? - я с радостью нанизал мясо на штык и поднес к огню, - Садись, брателло, с тобой не пропадешь!
- Места знать надо, - прошептал Паша, продолжая стоять.
- Как мы здесь?
- Ахмет по тропам пошел через границу, на Русь. – Паша закурил бросовую никарагуанскую сигару, - Я срезать начал, два блок-поста удачно, третий ползком проходил, ну и растяжку мундштуком задел. Теперь жевать невозможно. Только пью.
- А нога твоя?
- Да саксаул проволокой привязал, - Павлик весело поцокал деревянной ногой. – Лучше старой получилось.
- А Ахмет?
- Ахмет через Винницу идет, сестра там у него, стельками на окружной барыжит. Ну да ничего, в Подмосковье сойдутся наши дорожки.
Паша хотел заскрипеть зубами от лютой злобы, но не вышло. Я понимал друга.
…
Московский гастроном жил разудалой купеческой жизнью. Всякий, и инженер и прораб, позволял там себе дефицитные покупки. И колбасу, и мясное, и жевательную резину. Всюду пестрели нарядные бутылки и сухофрукты. В развес шёл чай и мармелады.
- Не продадут ведь, – очковал в очереди на кассу я.
- Продадут! – уверенно отсёк Пашка. – Есть восемнадцать! И две ленты снаряжённые есть.
- Восемнадцать рублей за две водки! – огласила многогрудая продавщица.
Павел молча снял Патек Филипп и бросил на прилавок.
- Да вы охуели совсем, - устало изумилась тётя, - Дедушка, чурбан старый, зубы золотые суёт, вы – часы валютные.
- Дедушка?! – я медленно повернул голову.
На меня из-под широких мозолистых бровей, испуганно моргая, смотрел Ахмет.
Паша молча прислонил пулемёт к кассе.
…
- Держи его, суку! – хрипел от натуги Павел Эдуардович. – Дай я ему руку сломаю.
Заслышав такие вести, Ахмет принялся волнообразно извивать тело, мычать старинные родовые проклятия, и, изловчившись, расколол ногой Патек Филипп на Пашиной руке.
- Режь падлу! – Павло выкручивал душману руку, упёршись обеими ногами тому в район живота. – Насади басурмана! Крови поддай, рассеки его как говно прутиком! Кишки его покажи мне, умоляю тебя!!
- Ыыырх ! – вскинул я штык-нож.
- Пидарасиии!!! – заорал, сожрав кляп, Ахмет.
- На, сука! Получай! На! Н-на! – замолотил багровым лезвием я.
- Блять! Блять! Блять нахуй, больно же, ёбана! – вторил мне Пашка.
Ахмет насупленно молчал, вытянув голову в сторону служебного помещения
- Эй, дурак, ты чего? – Паша, еле сдерживая боль, влепил старику звонкую пощечину.
- Второй тайм – тихо обронил бородач, кивая в сторону репродуктора, - Сейчас Валерка Шмаров штрафной бить будет.
- Ох. Сегодня же решающий матч! Ну, в футбол! Паш, я же тебе рассказывал правила, помнишь? – я затряс недоумевающего друга. - Граждане! Счёт какой?
Ответом мне был лишь хрип и срежет из треснутого динамика.
- Забил. Победа. – патетически прошептал Ахмет и умер от старости.
- Наша победа! – для верности проткнул его ножиком прослезившийся Павлик, - Наша общая, слышите!
Я стоял и молча плакал, уронив папаху на московский слякотный пол.
Шёл 1989-й год.