Кавказские записки. (на новый конкурз)

Автор: B52 Я ехал на перекладных из Тифлиса. Попутчиком моим был седой штабс-капитан Сан Саныч, видный старик, доживавший свой век на Кавказе. На нем был потертый офицерский сюртук, простреленный в трех местах, черкесская шапка, разрубленная пополам острой шашкой, а затем аккуратно сшитая, и тяжелые кованые сапоги, обычные для русских горных стрелков.
Мы ехали в повозке, запряженной тройкой осетин. Право, лучше бы мы выбрали волов: скорость та же, но на тех хоть не надо было бы тратить водку. Осетины то и дело поскальзывались (подозреваю, что нарочно), и требовали водки якобы в антисептических целях. Ужасные бестии эти азиаты.
Дело близилось к вечеру. Солнце пыталось зайти за хребет, пересекавший долину пополам, но тучи, клубившиеся у подножия Крестовой горы, его как бы не пускали. «Природа Кавказа ни на что не похожа», - подумал я, выбивая о колено пепел конопли из трубки.
- А вы давно здесь служите? – спросил я штабс-капитана, набивая трубку свежей коноплей.
Сан Саныч неодобрительно посмотрел на меня, но виду не подал.
- Да уж лет 20 как.
- И в делах против горцев бывали?
- Да уж бывал конечно,- сказал Сан Саныч и почему-то помрачнел.
Мне жуть как хотелось вытянуть из него какую-нибудь историю. Какую угодно, поскольку в моем состоянии любая история покажется смешной. Я затянулся. Мне не хотелось торопить этого человека, казалось, дай паузу, и шлюзы его души откроются сами, обдав меня потоком воспоминаний, которых, право, наверняка немало у старого вояки.
Так и есть. Штабс-капитан задумчиво покрутил ус, кашлянул, и заговорил.
- Вот было как-то раз дело. Стояли мы на реке Псехупсе лагерем. Я тогда еще подпоручиком был, только приехал на линию. Мимо проходили казаки, гнали пленных черкешенок. А я молодой был, не знавший еще бабской ласки. Ну и говорю одному: продай, мол, вон ту смуглянку. А он мне: «Хуй вам, господин подпоручик, самим нада». И ускакал. Казаки народ грубый, знаете ли, в выражениях не стесняются…
Сан Саныч замолчал. Я ждал продолжения, но тщетно.
Смеркалось. Солнце так и не закатилось, повиснув на краю горы, отчего черное ночное небо выглядело чуть веселее, чем, например, в средней полосе России. Становилось сыро и холодно.
Осетины почуяли скорую ночевку и нехотя тащили повозку, поминутно оборачивались и всячески намекали, что пора делать привал на ночлег.
- Ведь этакий народ, - внезапно заговорил Сан Саныч, - и хлеба по-русски назвать не умеет, а «офицер, привал!» выучили, - Уж татары по мне лучше, те хоть непьющие.
Мы остановились под огромной чинарой, закатив повозку в дупло этого величественного дерева. Эротическое очарование момента, могущего произойти только на Кавказе, потрясло бы самую искушенную столичную публику: ночь, тишина, благоухание редких горных трав и мы, закатываем повозку в дупло… Очаровательно.
Штабс-капитан раскинул свою бурку на земле и любезно пригласил меня прилечь рядом с ним, на теплых камнях.
Наши повозчики побалагурили немного у костра и уснули. Ночь обещала быть интересной, ибо старика мучила бессонница.
- Так что же черкешенки, красивы? – задал я вопрос с желанием продолжить беседу.
- Черкешенки… Да, хороши, чертовки. Вот только любви по любви от них нашему брату не дождешься, только если по принуждению. Хотя был раз случай. Стоял я в крепости за Тереком с ротой. Прислали нам молодого офицера, Енисеев фамилия, как сейчас помню. Хрупкий такой, бледный, как будто из заграничных салонов бандеролью привезли. Но внешность обманчива, спуску никому не давал. Даже солдатам, да. Охоту любил страстно. Бывало застрелит кабана, а потом еще кинжал в него всадит, топором по хребту вдарит и со скалы скинет для верности, такой был затейник.
Штабс-капитан пустил клуб дыма, задумался, как будто ворошил опавшие листья своей памяти, и продолжил:
- Как-то раз пригласил нас местный князь на свадьбу своей дочери. То могла быть засада, а могла и вправду быть свадьба. Отказывать нельзя: горцы народ горячий, от обиды запросто и крепость спалят, и гарнизон на кол попересажают. Что делать, нужно ехать. Выпили мы с Енисеевым литр беленькой на двоих для храбрости и отправились. В ауле местные собаки задрали подо мной коня, но в целом мы добрались без особых приключений.
Нас встретили со всеми почестями и провели в саклю. Свадьба была в самом разгаре. Черкесы, знаете ли, умеют гулять свадьбы. Джигиты с кинжалами отплясывают так, что хочется тут же окоп в полный рост выкопать и притихнуть в нем, а нельзя. Все-таки честь офицерского мундира и всё такое. В общем страху натерпелись – страсть. Хорошо что бузы было много (напиток хмельной), вот только ею и спасали честь офицерскую.
Но Енисеев оказался тем еще прохвостом. Пока я зорко следил, чтобы танец не перешел в рубку, он подмигивал черкесской барышне, младшей дочери князя. И до того преуспел, что они полюбили друг друга прямо там в тот же день. Вы честный человек, надеюсь, понимаете о чем я.
Ну и началась заваруха. Енисеев её украл, привез в крепость. Потом её жених приехал, Казбек. Грозился убить всех, крепость спалить, а меня туркам продать. Она раз за водой из крепости к реке вышла, так он её схватил, украл и убил. Такая вот любовь, настоящая, аж до слез. А Енисеев потосковал-потосковал, и перевели его в другое место, больше мы и не виделись. Веселый был человек. Говорят сгинул где-то в Персии. Наверняка из-за бабы.
Да вот кстати и его дневник, - Сан Саныч достал из дорожного чемодана толстую потертую тетрадь, - я было дело спёр его, когда бумаги патроны крутить не хватало, ну и по нужде если, да так и не извел. Там в дневнике и про любовь его, что я рассказывал, и про то, как он контрабандистов ловил, и про шашни его на курорте в Кисловодске, - штабс-капитан заговорщицки понизил голос, - есть даже криминал: сослуживца убил и со скалы скинул. Из-за бабы опять же.
Хотите – берите себе, мне его дневник без надобности. На подтирки пустить как-то неудобно по отношению к светлой памяти усопшего, а выкинуть жалко.»
Я взял дневник, полистал его при свете луны. Материала хватило бы на целую книгу. Что ж, заберу, пока старик не передумал. Возможно, что-то из этого и выйдет.
Кавказ, 1837 г.