ПЛЕОНАЗМ (1)

Автор: дервиш махмуд В квартире было две комнаты, но не было ни столов, ни стульев. То есть поначалу они, конечно, были, но потом - категорически нет. Последний стул я сломал сам лично ударом об пол. Это чтобы не бить кой-кого по голове. Стол же развалился сам. От усталости. Было бы неплохо, если бы он сам и собрался, но – нет, не собрался. Стол заменяли плоским куском дерева, который клали на картонную коробку, утяжелённую энциклопедическими словарями. Коробка частенько подламывалась, проседая одним бортом. Бутыли и корм скатывались на пол. Тренированные, мы успевали бутыли поймать, судьба всего остального уже не заботила. Конструкцию восстанавливали до её функциональной ипостаси по мере сил и времени. Стулья мы заменяли, чем могли.
Мы жили там вдвоём с моей Милой (имя такое), но даже по ночам нечасто оставались наедине. Секс приходилось отодвигать на второй план. Мы любили общество. Общество любило нас. Множество гостей посещало сию обитель. Они сидели на старом ухайдоканном диване или на полу, они расползались по всему дому, как черви. Блатным отводились места на тумбочке и на телевизоре. Тумбочка и телевизор номинально тоже были парой, но сходиться друг с другом им случалось так же редко, как и мне с моей мадам. Телевизор, к тому же, почти никогда не включали в сеть. Так что он спал один во всех смыслах. Мы все много смеялись тогда и много разговаривали. Мы пили всё, что придётся. Чаще всего простую, как воду, водку. Мы старались закусывать. С переменным успехом. Что-то Мила приносила от любящих её родственников. Мясо. Сардельки. Сыр. Иногда в морозильной камере в слоях мерзлоты зарождались пельмени, вареники, части птицы. Мы пытались произвести термическую обработку. В большинстве случаев пища сгорала или разваривалась, превращалась в кисель. Алкоголь размазывал внимание и устранял чувство времени. Впрочем, чувство голода он тоже устранял.
Состав участвующих варьировался, обновлялся и менялся ежедневно, иногда ежечасно; колода произвольно тасовалась обстоятельствами. В наш отстойник попадали разные элементы. Неизменной была лишь она - хозяйка квартиры, моя Мила, ну и я на правах любовника был более-менее константной величиной. Гости хозяйку боялись и любили. Желая польстить, они называли её Милая Дама, иногда ещё Графиня. Она была, конечно, истеричное чудовище, капризное и прекрасное. Она считала этот мир своей личной собственностью и приходила в демоническое бешенство, если что-то шло не так. Связаться с ней было поступком самоубийцы, но я был неумный и молодой. Мила очень любила выпить. Впрочем, мягко сказано. Точнее будет - бухала не просыхая, и мне оставалось одно – не отставать. В трезвом виде я не был способен на контакт с этой особью, она доводила меня, человека мирного, до истерики. Или я впадал в ступор. Кажется, даже седел. Она была невыносима. Её стихией была война. Но стоило мне выпить, догнать её, диссонанс исчезал. Объективно с ней не становилось легче, нет - боевые действия продолжались с удвоенной силой, но менялось моё отношение к ситуации. Да и вообще - мне самому в тот период своей жизни нравилось напиваться. Хотя, не имея такой партнёрши, я бы всё-таки наверно ограничивал объёмы потребления продукта… Здравые мысли не пользовались спросом в этом доме. Я подписал договор с дьяволом. Пить или не пить - такой вопрос не стоял на повестке дня. У нас было много единомышленников. Мы все, конечно, были маргиналы. Будущее нас не заботило. Его у нас и не было. Как не было в нашем доме нормальной мебели, штор на окнах, чашек для чая и туалетной бумаги в туалете.
По утрам нам всем было плохо… очень плохо. Но быстро находился герой из оставшихся заночевать, который бежал за пивом вниз, в гастроном. Мы жили на седьмом этаже и лифт, слава богу, всегда работал. Герой-гонец покупал обычно только одну двухсполовинойлитровую бутыль, огнетушитель, как мы это называли. Ну да, нам надо было потушить этот внутренний огонь, эту жажду. Мы говорили по утрам слабыми виноватыми голосами о лечении, о поправке здоровья. До этой первой дозы мы искренне хотели всего лишь привести себя в чувства, рассеять туман, унять тремор, перестать беспокоиться и начать жить. Не продолжать вчерашнее, нет, ни в коем разе не продолжать. Это был священный самообман. Эта первая бутылка выпивалась быстро и с жадностью, потом брали уже две или три - на сколько хватало денег. Божественная сила вливалась в наши души с каждым глотком…
Потом деньги заканчивались и начиналось самое интересное. Это был сложный и ответственный этап дня. Приходилось звонить, умолять, угрожать, упрашивать, врать, врать, врать. Деньги находились почти всегда. Тот или иной способ срабатывал. Жажда обостряла наш разум. Мы вырабатывали идеи пачками. Если бы мы могли направить эту энергию в мирных целях, мы бы выиграли любую войну. Нельзя было позволить всем этим придуркам потратить деньги на ерунду. Что мы только не предпринимали, дабы не остановиться, не уткнуться лбом в холодную бетонную стену голой правды жизни… Мы занимали, перезанимали, инсценировали переломы рук и ног, чтобы нам подкинули на лечение, устраивали ложные наводнения и пожары… В самых крайних случаях мы посещали ломбард. У Милы было поначалу много золота. Потом стало меньше. Но оно всё равно было. И выручало. Иногда мы искали по всей квартире заначку. В пьяном угаре у Графини была замечательная привычка - прятать деньги в разные места, а потом забывать напрочь все координаты. Это было как спорт, как азартная игра. Мы искали их по полдня, потом отчаивались. Потом искали опять. Процентах в 30 случаев мы находили! Я сам лично нашёл после суток поисков пять тысяч! Они были приклеены скотчем к обратной стороне настенного зеркала. И ещё один раз две пятисотки отыскал в старом сапоге на антресолях. В книгах, которых был полный шкаф, искать было муторно, но тоже небезнадёжно. Улов бывал в пару сотен. И то хлеб. Остатки былого великолепия.
Свои многодневные забеги мы всегда начинали, имея неплохой стартовый капитал. Откуда, спросите? Папа Графини был богатый человек и любил дочку, это во-первых, а во-вторых- в коротких перерывах между одним трипом и другим я ходил на работёнку. Работа у меня была подходящая, непыльная. Я помогал одному видеопирату в его чёрном деле. Тот был рад моей помощи в любой день и в любом количестве и платил всегда налом.
Да и гости к нам приходили редко когда пустые. Они были люди конченые, но правила хорошего тона знали - без товара не беспокоить, если не пригласили лично. Кое-кто, однако, пренебрегал. Были и любимцы публики, точнее, моей дамы, ибо она здесь правила бал, командовала парадом, держала 51% акций в своих холёных ручках. Главным блатным был Дурачок Вольдемар. Бесполое такое существо, по её словам, родственник. Я его не переваривал. Мне он был как кость в глазу. Поначалу я ставил ультиматумы, много раз открыто посылал нахлебника нахуй, грозил разбить лицо. Всё без толку. Ничем было не пронять этого извилистого хуилу, и он всегда ошивался, сука такая, где-то рядом. Дело в том, что моя милая не любили женского общества и предпочитали в друзья мужиков (боязнь конкуренции, видимо), однако потребность поговорить с кем-нибудь о своём, о женском сохранялась, вот тут-то и пригождался вечно улыбающийся гермафродитичный дебил Вольдемар. Они делились друг с дружкой всяческим интимным гавном, шептались и хихикали. Я считал этого полубратца пидором и однажды чуть не прибил тем самым последним стулом. А Мила прощала ему даже то, что периодически он пиздил у ней телефоны и прочую мелкую хахуру. Впрочем, бывали у нас и женщины - не так часто, но бывали. Да и кого там только не бывало.
«Приветствую вас, господа! Будьте бдительны, убивая это прекрасное время»- такими или подобными словами я обозначал по обыкновению ту стадию веселья, когда понимал, что начинаю терять себя в беспредельности неизвестного. Иногда мы по неделе не выползали из логова на божий свет, окромя как до киоска. Потом приходилось - мне идти на работу, ей - добывать деньги у папы или других родственников. Мы решительно разгоняли тогда свиту, и давали самим себе временную команду стоп, дабы не уйти в окончательное путешествие. Мы брали тайм-аут.
Мир приходил в себя примерно за пару-тройку дней трезвости, привычно втискивался в ячейки сознания и стоял там, громоздкий и понятный. Он был неудобен, этот твёрдый трезвый мир. Он докучал. 48 часов его хватало с лихвой. Нам приходилось начинать раскачивать и взбалтывать его снова, превращая цемент в рыхлый студень и далее - в прозрачную свободную воду. Вода выливалась. Мир рутины схлопывался сам в себе и улетучивался. Мы приходили к себе домой. Всё становилось цветным, прекрасным и непредсказуемым. Жизнь мельтешила привычным калейдоскопом. Нам нравился этот фильм о безумии, снятый безумцем. Снова собиралось наша тоталитарная секта. Приходил старый чёрт Степаныч, самый опытный из нас, открывший нам настойку боярышника и ещё одну штуку - не помню уж сейчас, как называлось…типа аминазин. Это была такая лечебная хрень, применяющаяся при шизе что ли, которую надо было в определённой пропорции смешать с водой и «пока оно мутное и пузырится» хлопнуть залпом. С приходом штучка. И никакого запаха. На старые дрожжи ложится как надо. Но опасная. Это на крайний случай. Это когда совсем… Приходил толстый Жоржик, человек, прокирявший за три года три квартиры, но не потерявший оптимизма ни грамма, стойкий герильеро невидимого, с порога приятным голосом затягивал какую-нибудь патриотическую песенку из Гражданской Обороны… Он был директором фирмы, фирму он тоже пропил; широк, широк душой русский народ… Выползал откуда-то вымудень Вольдемар, подруга моей Милы. Шумно заявлялся мой самый близкий друган Шурпетов, бурят, шаман и артист. Приходили другие, и они улыбались, и они разговаривали. И серый туман отступал. Реальность набирала обороты.

В тот зимний вечерок всё было именно так. Движущийся праздник шёл нужным курсом. Курились благовония. Сандал смешивался с сигаретным дымом и водочным выхлопом.
-…первая мировая война произошла до нашей эры ещё,- доказывал я кому-то,- называлась Махабхарахта, бля. Документально подтверждено, между прочим. Применялись танки, авиация, возможно, даже, ядерное оружие. Цивилизация была стёрта с лица.
-Кришна там воевал ещё,- влез Шурпетов.
-Ну, типа того. Не Кришна только, а Арджуна… это типа пророк, но неважно… Так вот…
всё было утрачено, все достижения, а там даже унитазы и телевизоры были в их древнеиндийских… квартирах…
-Выпьем, господа?- перекричала всех Мила, перестав перешёптываться с педрильным дружком Вольдемаром, оглядев всех хозяйским взглядом, уже изрядно косая и совершенно демоническая (длинные ногти, которых я всегда боялся, аристократически постучали по поллитре).
-Был такой китайский философ Хуй Ши, так вот он говорил…- рыжий толстый Жорж
опрокинул рюмочку, пальцами, похожими на сосиски, взял с блюдца сосиску, обмакнул в горчицу, куснул, - он говорил…очень трудно искать в чёрном городе белую водку, особенно, если все магазины уже закрыты…
-Эт ты к чему?- спрашивал, симметрично выпивая, Степаныч.- У нас пока есть кой-чего. Когда кончится будем немножко думать… Ты слушай, чо щас расскажу. Я в семьдесят бог его знает каком, может пятом, в Анголе работал. Служил, воевал я в Анголе, короче. Мы туда прилетели, на хуй, на самолёте, помогать прилетели, пизды дать кому-то надо было, короче. Но пока долетели, политическая обстановка изменилась нах, и нам, значит, сказали сидеть молча до особого распоряжения, с замаскированного аэродрома ни ногой, соблюдать нейтралитет и вообще сдохнуть на время, как будто и не было нас. Так! Жратва-то у нас была, ну там, консервы, концентрат, хуё-моё, а бухануть у нас не было ни грамма. Посылали разведчиков в деревню ближайшую, там, конечно, нихуя. Там война блядь! Да и Африка бля кругом ваще! Лимпомпо, ёбана! Но-солдатская смекалка всегда при нас! Что мы сделали? У нас в самолёте иллюминаторы, значит, и они двойные нахуй, а между ними жидкость нахуй, спирт! Бортмеханик раскололся. Это чтоб не замерзало на большой высоте. Открутили, сцедили! Неделю не просыхали, ептить! А потом приказ, в бой бля! Черножопых мочить! Заруба была, я скажу! Огнедышащие воины, бля! Куда там Арджуне!- Степаныч рассмеялся в седую бороду и даже вроде всплакнул.
-Плеоназм какой-то,- сказал Шурпетов.
-При чём тут плеоназм?- спросил я.- Ты хоть знаешь, что это такое?
-Плеоназм он и в Африке плеоназм,- уклончиво ответил Степаныч и ткнул локтём Шурпетова.-Наливай, хули, бурятская морда!
… Дальше у меня был небольшой провал… Я очнулся, когда Шурпетов показывал нам очередное своё представление, новую пьеску из репертуара своего абсурдистского театра. Новый номерок он показывал нам, называлось «вызов духов». Шурпетова часто, очень часто заносило в собственное подсознание(или может в бурятское коллективное бессознательное), и он подолгу перед нами пел, танцевал, декламировал, разыгрывал миниспектакли. Гнал, говоря короче, гусей. Народу нравилось. Шурпетов был, как я уже сказал, артист- в широком смысле слова. И вот - вызов духов.
Шурпетов велел вырубить во всех комнатах свет и зажёг толстую свечу. Комната погрузилась в мистический полумрак. Умел, сукин сын, создать обстановку. Он надел на себя длинную женскую шубу, нахлобучил на глаза капюшон, налил в пластмассовый таз воды, сел рядом со свечой и тазиком и стал горланить утробные звуки. «Во даёт инородец»-шепнул мне Степаныч.
Я был не в себе, а точнее- бухой в сиську, и мне всё это показалось жутковатым. Я находился в некотором трансе.
Всё вокруг вибрировало и мерцало, как мозг. Я сфокусировал, чтоб лучше. Передёрнуло и знобило. Шурпетов-молодой бурят с волосьями до середины спины сидел около тазика с водой и раскачивался, и горловое пение. В один момент он наклонился к воде, будто что-то высматривая, и продолжая петь, погрузил еблет в воду. Раздалось диковатое бульканье и клёкот, как будто он захлебнулся и умер. Свеча погасла- то ли от брызг, то ли потустороннее… Мила выматерилась- она, когда выпимши была, могла, и смачно, и врубила электри… мы увидели, что Шурпетова нет на прежнем своём месте у тазика с водой, а он лежал у стены, завёрнутый в шубу, в жуткую шубу, а он что-то бормотал не своим голосом, женским что ли. Глухие звуки, вроде как ругательства, и выпутывался. Я сделал шаг к шубе, и тут из-под неё вылезло на свет. И лежало и шевелилось. Это было не Шурпетов. Это было незнакомая седая полноватая старушка. На ней были цветастый халат и тапки, в волосах гребёнка. Лицо доброе, глаза голубые и ясные-ясные, ясные-ясные… Домашняя такая старушечка…
«У меня белочка»-сразу подумал я и вроде бы даже протрезвел.