Триатлон, интроверсия и любовь. Часть 1. Плавание.

Автор: Бабука В жизни человека должно быть хотя бы одно дело, которое он по-настоящему любит. Которое поглощает его полностью и заставляет забыть о времени. Занимаясь которым, человек чувствует, что проближается к совершенству, к некой не выразимой словами истине, к абсолютной красоте. Которое дает ему ни с чем не сравнимое ощущение гармонии и покоя. Такое дело должно быть. Но у огромного большинства людей его нет. Их жизнь – нескончаемая череда проблем, забот и обязательств, безрадостных и, в конечном итоге, бессмысленных.

Мне повезло. У меня целых два любимых дела: моя работа и спорт, которым я уже много лет занимаюсь. Триатлон.

Для широкой публики триатлон – это экстремальные по длительности и интенсивности нагрузки, демонстрация почти нечеловеческой выносливости, своего рода фокус - долгий, не очень зрелищный и всё же удивительный. Для профессионалов - это способ заработать на жизнь, тяжелый и, по сравнению с гольфом или теннисом, не слишком доходный. К счастью, моя любовь к триатлону не отравлена денежным интересом: источником дохода для меня является другое любимое дело - написание компьютерных программ.

Для меня триатлон – это медитация. Во всех религиях мира достижение просветления и душевного покоя связано с физическими испытаниями, крайним напряжением сил и воли, торжеством духа над плотью. В этом смысле, триатлон превосходит плавание, езду на велосипеде и бег, взятые по отдельности, поскольку переход от одного вида к другому, перемещение нагрузки между различными группами мышц, делает возможной бОльшую общую продолжительность, а значит достигается качественно более высокий и чистый уровень.

Триатлон создан для интровертов с их самодостаточностью и умением не тяготиться своим собственным обществом. Уже через несколько десятков минут я погружаюсь в подобие транса, поймав некий ритм – моего сердца и, наверно, сердца всей Вселенной. С каждым гребком, поворотом педалей, шагом - чистейшая, без примесей и замедлителей, долгожданная, драгоценная энергия заполняет легкие, проникает в поры кожи, наливает усталые мышцы упругой и радостной силой. Мозг освобождается от утомительных мыслей. И вот я уже не думаю ни о чем, ничего не знаю и ничего не помню. Я абсолютно счастлив.

Мои тренировки подчинены довольно сложной схеме, в которой нагрузка постепенно увеличивается, а потом опять несколько снижается, чтобы дать организму возможность восстановиться. В зависимости от месяца года, я занимаюсь от десяти до двадцати пяти часов в неделю. Тренировочные циклы построены так, чтобы прийти к сезону на пике формы. Я стараюсь участвовать в основных гонках, но при этом не соревнуюсь. Звучит несколько парадоксально, но это правда. Если мне удается улучшить свой личный результат на всей дистанции или её этапах, я бываю доволен, если нет – не огорчаюсь. Я знаю, что никогда не выиграю Айронмэн на Гавайях или гонку в Ницце, даже в любительском разряде. Меня это вполне устраивает. Для чемпиона его спорт - прежде всего соперничество, борьба, способ что-то доказать миру и самому себе, а значит – постоянное беспокойство. Я не чемпион. Дух соперничества мне чужд, как и желание коллекционировать призы. Приз мне нужен только один, и он мой, первым я приду к финишу или последним.

Плавание – самый лёгкий из этапов триатлона, по крайней мере, для меня. Я занимаюсь плаванием с семи лет, и успешно: в своё время мне пришлось выбирать между учёбой в настоящем, нефизкультурном институте и сборной страны. Триатлонист может не быть суперпловцом, но хорошим быть должен - и технически, и тактически. На этом этапе всю гонку выиграть нельзя, но можно проиграть. Важно сохранить силы. В современном классическом кроле ноги работают интенсивно, на один цикл – два гребка – приходится шесть ударов ногами, по крайней мере, меня когда-то учили именно так. В триатлоне же при плавании ноги задействованы минимально: их надо беречь для следующих этапов.

На соревнованиях, которые обычно проходят на открытой воде - в море или озере - нас слишком много, в воде тесно, спортсмены толкают друг друга, выходя на позицию и огибая буи. Со стороны мы, должно быть, похожи на гигантскую стаю пеликанов, которая пытается взлететь, но не может и бежит по воде, махая крыльями.

Другое дело тренировки – никто не мешает, и ты просто скользишь по поверхности воды. Привычные, давно доведённые до автоматизма движения, бесконечная полоса на дне бассейна, пятьдесят метров в одну строрну, разворот, пятьдесят в другую, разворот, и так снова, и снова, и снова – десятки раз. Мне никогда не надоедает. Когда я плыву, мое сознание безмятежно, как летнее небо. Лишь иногда, прозрачными облаками пробегают смутно знакомые силуэты – из другой, будто и не моей жизни. Одно облако появляется чаще других. Марина.

Я познакомился с ней ещё в институте. Марина училась на другом факультете, была младше меня на три курса, и я ни разу её не видел или не замечал до того дня, когда мой сосед по комнате в общежитии Дима объявил, как всегда растягивая слова и ухмыляясь:
- Надо бы на ликёоорчик скинуться. Я тут с крыыысой одной познакооомился. Сегодня вечером загляаанет с подружкой на огонёоок... Хехехе...
Всех девушек близкого нашему возраста, независимо от их внешних и любых других данных, Дима называл крысами. Он вообще был большой романтик.

Подружка, по Диминому замыслу предназначавшаяся мне, оказалась русой девушкой в очках по имени Света. Она была бы вполне ничего, если бы не мучительная серьёзность на её лице, которую не смогли рассеять ни алкоголь, ни подобранная моим приятелем музыка с характерными вздохами и вскриками, ни мои собственные чары. Света вовсе не строила из себя недотрогу, напротив – она пыталась казаться весёлой и даже легкомысленной. Но чем больше усилий она прикладывала, тем получалось хуже. Она сама это понимала и от этого делалась ещё скованнее, смех её становился резче, а движения угловатыми. Наблюдая, как Света изо всех сил старается казаться не тем, кто она на самом деле, я испытывал любопытное чувство – смесь неловкости и сострадания. Я подумал, что если вольно или невольно я увеличу количество боли в жизни Светы, мне будет трудно это себе простить. Я прекратил попытки залезть к ней в трусы, и она постепенно расслабилась и долго и путано рассказывала мне о каких-то художниках. На художников мне было наплевать, но я вежливо слушал, то и дело поглядывая на знакомую моего соседа.

Это была кареглазая брюнетка, с очень звонким смехом, который она выплескивала охотно, в ответ на любую шутку, какой бы старой и плоской она ни была. С первого взгляда Марину трудно было назвать умной, как, впрочем, со второго и с третьего. Если ещё точнее, её трудно было не назвать дурочкой. Вряд ли стала бы она и королевой красоты в наш век, предпочитающий измождённых безгрудых подростков. Марина была невысокой, круглолицей, с ямочками на щеках. В контурах ее тела отсутствовали прямые линии – все было округло, мягко и мило. Увидев её, я сразу же почувствовал прилив теплой и доброй энергии. Мне хотелось слышать её голос и смех, смотреть на неё, прикасаться к ней, как бы случайно. Скоро мне стало ясно, что мой интерес взаимен. Я знал, что у моего приятеля в отношении Марины были определенные планы, и мне было неловко их нарушать. Но в жизни есть вещи поважнее дружбы. Все это знают, хотя мало кто решается сказать вслух.

Мы с Мариной поженились через месяц после того, как я закончил институт. Я много раз слышал, что после нескольких лет или даже месяцев совместной жизни супруги надоедают друг другу. Мне же Марина с каждым годом казалась все интереснее. Чем больше я её открывал, тем большей загадкой она для меня становилась. Из-под неизменной, почти глуповатой улыбки Марины временами, будто против её желания, проступали и воля, и гордость, и ум, и постоянное стремление развиваться, и удивительная для её возраста, cлегка пугавшая меня взрослость.

Однажды, когда я разбирал ящик со старыми вещами, мне на глаза попалась толстая тетрадка. Открыв её, я увидел, что это старый дневник Марины, который она вела ещё до замужества. Не удержавшись, я прочитал несколько страниц и был поражён и расстроган. Каждое слово звенело острым желанием счастья и любовью – ко мне.

Я был абсолютно доволен свой жизнью. У меня была хорошая работа, достаточно денег и женщина, которую я обожал. Едва начав жить, я выиграл главный приз, и теперь оставалось только беречь его, поставив в самый красивый угол и смахивая с него пылинки. Мы почти не ссорились. У нас были друзья, не очень много, но это были люди, которых я действительно был рад видеть. Слишком шумные компании меня утомляли. Периодически мне было необходимо уединение, и Марина не нарушала, а скорее дополняла его. Плавая в бассейне или наматывая круг за кругом по стадиону, я думал о Марине. Даже после пяти лет жизни вместе от одной мысли о её теплом, отзывчивом теле моё сердце начинало биться часто и сильно. Мы оба хотели детей. Но для Марины было важно сначала немного утвердиться профессионально. Я не возражал.

Как все офисные сотрудники, Марина время от времени задерживалась на работе или участвовала в корпоративных мероприятиях и вечеринках, на которые супруги иногда приглашались, а иногда нет. Возвращалась она очень возбужденной и хотела, чтобы я разделил её радость. Я старался, шутил в ответ, но видел, что у меня не всегда получается попасть с женой на одну волну и что она немного разочарована моей реакцией. Однажды, когда ей не удалось меня растормошить, Марина вдруг сделалась серьезной, даже грустной и сказала: «А ты, оказывается, тяжелый человек...» С тех пор я иногда ловил на себе её взгляд – непривычный, оценивающий. В прочем, это случалось редко. Марина была такой же, как всегда – весёлой, немного загадочной и неизменно желанной.

Когда кто-то из знакомых сказал мне, что видел мою жену с Максимом, я не очень удивился. Максима я хорошо знал: мы вместе учились. В институте Максим был одним из солнечных мальчиков, группы из примерно десяти молодых людей, красивых, модно одетых, державшихся уверенно и по отношению к остальным несколько высокомерно.

Девушки обожали их. Почти для любой девушки отказать солнечному мальчику было делом невозможным. Мальчики часто меняли подружек. Брошенные девушки, наверно, горевали и даже плакали. Но понимали, что по другому, в принципе, быть не может. Бывшие подружки были благодарны солнечным мальчикам: факт связи с одним из них был самым большим комплиментом, который девушка могла получить. Мальчики, не стесняясь посторонних, обсуждали достоинства и недостатки своих подружек и сравнивали ощущения от одной и той же. Девушки не обижались. На солнечных мальчиков невозможно было обижаться.

Завидовал ли я Максиму и его друзьям? Нет, не завидовал.. Внешне я мало чем им уступал, а физически, с детства занимаясь спортом, был значительно сильнее любого из них. У них было больше женщин, но я знал, что мои женщины всегда будут лучше качественно. Мое интеллектуальное превосходство было очевидным, как и умение достигать практически любой поставленной цели. Мальчики чувствовали, что конфронтации со мной им следует избегать. Вся группа поддерживала со мной приятельские отношения, а при индивидуальном общении я замечал, что все они передо мной заискивали.

И всё же, уже тогда, в ранней молодости, я понимал, что эти люди и подобные им – мои враги. Именно они. Не тупые и жестокие гопники. Не продажные чиновники – душители талантов. Не корпоративные упыри. Они, солнечные мальчики – поверхностные и неагрессивные. Я чувствовал, что у них есть то, чего я никогда, никакими способностями и усилиями, никаким напряжением воли получить не смогу.

Я не следил за Мариной. Просто, повинуясь внутренней команде, стал в обеденный перерыв наведываться в район, где она работала. Когда я увидел свою жену с Максимом за столиком ресторана, ничего предосудительного они не делали. Максим стал полнее, его кудрявые волосы заметно поредели. Он что-то рассказывал, а Марина смеялась, хохотала, вздрагивая всем телом и время от времени закрывая рот рукой. Несколько минут я стоял с другой стороны окна, возле которого они сидели. Стоял во весь рост, не прячась. Они меня не заметили.

Вечером я завел разговор об институтских знакомых и вскользь упомянул Максима, надеясь услышать что-то вроде: «Кстати, ты не поверишь, кого я сегодня встретила». Но ничего подобного я не услышал.

Я решил разыскать Светлану, подругу Марины, ту самую, с которой я увидел свою жену в первый раз. Я знал, что нравлюсь Свете. В институте, не делая никаких шагов к сближению, я всегда обращался со Светой обходительно и даже нежно. Её восхищение стало для меня источником странного удовольствия. Мне нравилось видеть себя её глазами – таким, каким я не был или, во всяком случае, был не всегда. Таким, каким я мог бы быть, но почему-то не хотел.

Изобразив радость по поводу нечаянной встречи, я предложил Свете зайти в кафе и через пять минут спросил, глядя ей в глаза:
- Скажи, а у Марины с Максимом давно?

Света поперхнулась кофе, уронила чашку, долго кашляла, а потом убежала в туалет и не выходила оттуда минут десять. Я был невозмутим и настойчив. В конце концов, Света, вздохнув, сказала:
- Ну, раз ты все знаешь... У них роман, месяца два уже...

Я затрудняюсь описать свою реакцию на эти слова. Это не был шок: я получил подтверждение тому, о чём давно догадывался. И все же это была однозначно самая сильная и сложная эмоция, которую мне приходилось испытывать.

- Но почему? – спросил я. – Объясни мне. Я люблю ее. Забочусь о ней. Верен ей. Не пью. Прекрасно зарабатываю. У меня замечательные перспективы. С остальным тоже все нормально. И почему Макс? Вечный сейльзреп на казенной «Дэу», с двумя детьми и женой. Я не могу этого понять.

Света опустила глаза.
- Я ей о том же говорила...
- А она?
- А она... Сережа, ты только не обижайся, ладно? Марина сказала, что с Максимом весело, что он – жизнь, а ты... а ты....
- Говори, Света, не бойся, - сказал я мягко.
- А ты – мертвый....
Светлана была готова разреветься.
- Ты тоже думаешь, что я мертвый? – спросил я.
- Нет! – вдруг почти выкрикнула Света. – Ты живой!
- Живее всех живых..., – почему-то добавил я, усмехнувшись.
- Не смейся! Да! Ты живее их всех! Я знаю! Только по-другому... По-настоящему...

Я смотрел на её раскрасневшееся, влюблённое в меня лицо и ничего не чувствовал.
- Спасибо, - сказал я.
- А что ты собираешься делать?
- Не знаю. Но мешать чужому счастью не буду.
- Ты сможешь её отпустить? – спросила Света, блестя полными слёз и надежды глазами.
Я думал минуты три, прежде чем ответить.
- Да, смогу. Без сцен. Пусть наши последние дни вместе будут лёгкими, как она любит.
- Какой ты... великодушный, - взволнованным шёпотом сказала Света и коснулась моей руки, – Великодушие так украшает мужчин. Жаль, что почти никто из них этого не понимает...

Через два дня я объявил Марине, что купил билеты в Коста Рику. Культурная программа предполагала неделю интенсивной ночной жизни в столице Сан-Хозе и – для контраста и единения с тропической природой – четыре дня серфинга в селении Доминикаль на Тихоокеанском побережье. К некоторому моему удивлению, Марина сразу же согласилась.

Сан-Хозе – город по-латиноамерикански некрасивый и малоинтересный, к тому же в сентябре там дождливый сезон. По улицам мы почти не гуляли, зато каждый вечер ходили в клубы и дискотеки, где у меня неожиданно обнаружились способности к сальсе. Принуждая себя отправляться в эти шумные и душные места, я, сам того не заметив, освоил основные движения и уже через пару дней ловил одобрительные взгляды местных «тикас» на себе и снисходительно-недоумённые на Марине, которая постоянно путалась и наступала мне на ноги. Она, впрочем, мало этим смущалась и продолжала выделывать нелепые па чуть не до утра. Утомленные пляской, мы отправлялись в один из многочисленных баров в районе Гринго Галч и поглощали там пугающих размеров чаши с маргаритой в компании говорливых американских туристов.

В одну из таких наполненных музыкой и алкоголем ночей Марина прижалась ко мне и сказала:
- Сережка, ведь всё ты можешь, когда захочешь!
- Могу что, когда захочу? – не понял я.
Вместо ответа Марина взяла мою руку, сунула её себе под юбку и прошептала:
- Я люблю тебя!

Доминикаль оказался деревней на берегу океана, с единственной неасфальтированной улицей и без всякой ночной жизни вообще. Нашим инструктором был Грег – американец лет сорока, желтоволосый, с белозубой улыбкой и телом юноши. Когда-то, ещё студентом, он приехал сюда на каникулы, да так и остался, зарабатывая на жизнь разведением коз и уроками серфинга для туристов. Марина по-английски говорила плохо, а испанского не знала вообще, и первое время я был их переводчиком. Потом Марина и Грег стали понемногоу понимать друг друга, общаясь, в основном, жестами и улыбками.

После инструктажа, мы приступили к занятиям. Уже с третий попытки мне удалось встать на доске и прокатиться на волне. Вероятно, пригодились многолетние занятие плаванием и отсутствие лишнего веса. Чтобы быть по-настоящему хорошим серфером, таким как Грег, и выделывать на волнах разные фокусы, надо заниматься постоянно. Но для дилетанта у меня получалось вполне сносно. В принципе, это не сложно. Выбрав подходящую волну и подпустив её на несколько метров, нужно развернуть доску к берегу, лечь на неё и, оглядываясь через плечо, начать грести, сначала легко, а потом, когда волна подойдет совсем близко, сильнее и чаще. И вот ты уже на вершине водяной горы. В этот момент, если успеваешь набрать достаточную скорость, чувствуешь, как ладонь океана подхватывает тебя, и когда она начинает закрываться, бросая тебя вперед и вниз, нужно вскочить и, падая в волну, вывернуть чуть в сторону. А потом - летишь легко и стремительно, несомый могучей и вечной силой.

Я катался самостоятельно, в то время как Грег возился с Мариной, то подталкивая её доску, чтобы придать дополнительную скорость, то буксируя её вместе с бордом за линию ломающихся волн, норовящих закрутить и отбросить новичка назад. В конце концов, Марине всё же удалось несколько раз встать. Я успел сфотографировать её водонепроницаемой камерой – красивую, хохочущую, со вскинутыми вверх руками и волосами, летящими за ней тёмным мокрым шлейфом. Довольный Грег хлопал в ладоши и улюлюкал.

В наш последний день в Доминикале, простившись с инструктором, мы гуляли по пляжу. Моросил теплый дождь, вокруг не было ни души. Я предложил Марине искупаться нагишом. Она, смеясь, согласилась. Почти на всем протяжении пляжа волны были слишком высокими для купания, но в одном месте мы нашли относительно спокойный участок шириной метров в сто. Мы разделись. Глядя на свою жену, я в очередной раз поразился тому, как, в общем-то, далёкое от совершенства тело может быть настолько желанным и родным.

Я поднял Марину на руки и побежал в тёплый пенный океан. Когда вода была мне чуть выше пояса, я опустил Марину. Она, хохоча, ударила ладонью по воде, обдав мое лицо брызгами, и вдруг закричала:

- Сережа! Я не могу стоять на месте. Меня уносит! Уносит!

Я схватил Марину за руку, пытаясь удержать, но мои ноги начали сами собой двигаться, быстрее и быстрее. Не в силах остановиться, мы бежали прочь от берега, в океан. Потом дно кончилось.

- Плыви! – крикнул я Марине и выпустил её ладонь из своей.

Мы изо всех сил плыли к берегу, пытаясь выбраться обратно на твердое дно, но нас относило всё дальше.

- Держись! – кричал я Марине. - Нас должны заметить! Должны!

Бурлящая вода разделила нас. Я видел, как Марина боролась с волнами. Она неплохо плавала, но течение было слишком мощным. Нас вынесло за линию прибоя, на глубину. Неумолимая сила, скрытая под спокойной, теплой водой влекла нас всё дальше и дальше. Я попытался оценить расстояние до берега. Метров четыреста? Семьсот? Ещё немного, и будут видны только верхушки пальм. А если скроются и они, что делать? Куда плыть?

Я обернулся назад, туда, где только что была Марина, и ничего не увидел, кроме бирюзового, как на обложке рекламной брошюры, океана. Я звал Марину, снова и снова, мне никто не ответил. Подплыв тому месту, где ещё две минуты назад была моя жена, я нырял, задерживая дыхание насколько мог, и смотрел, смотрел не мигая в сине-зелёную толщу, пытаясь разглядеть бледный силуэт.

Наконец, выбившись из сил, я перестал сопротивляться и позволил течению нести меня в океан. Я плыл прочь от берега, загребая немного вправо. Когда земля почти совсем пропала из вида, я вдруг почувствовал, что стал двигаться гораздо медленнее – течения больше не было. Я был так утомлён, что не смог ни удивиться, ни обрадоваться моему спасению – просто развернулся и поплыл назад.

Через час я был в полицейском участке Доминикаля. Старший полицейский, низенький пузатый индеец, вскидывал вверх пухлые ручки, ахал и ежеминутно поминал в суе весь католический пантеон:

- Санта Мария! Какая ужасная беда! Разве инструктор не объяснил сеньору и сеньоре опасность береговых течений? Разве он не говорил вам, что бороться с течением бессмысленно, и что плыть нужно не против него, а поперек? Нет?! Хесус, Мария, Педро и тодос лос сантос! Как же так?! Грег такой опытный инструктор... Какое несчастье, Диос мио!

Марину выбросило на берег на следующий день. Бюрократический кошмар с оформлением документов на транспортировку тела занял почти две недели.

На похороны пришла Светлана. Когда она, заплаканная, обняла меня, я вдруг почувствовал сильнейшее возбуждение. Я притянул Светлану к себе и поцеловал в мягкие, покорные, солёные от слёз губы. Светлана, задышала мелко и часто, но вдруг выскользнула из моих рук и вскоре, не простившись, ушла. Она всегда была немного странной.