Последний сеанс

Автор: Беzобраzная Эльzа - Гляжу, новенький? Ничего, пообвыкнешься, время есть. Вечность, чтоб ей лопнуть. А что жопа от лавок в мозолях, дык, это посетителя проблемы. По глазам вижу, согласен ты. Первый раз? Вон как кипешуешь, издергался весь. Не надо паники, земляк, все будет нормуль. Тут все всегда нормуль. Даже противно порой. Да ты скоро и сам поймешь.

Я здесь, считай, постоянный посетитель. Удивлен? Я, когда преставился, тоже думал - регистрацию пройду и аля-улю, куда пошлют. Потом только пронюхал, что прошение подать можно, карму сменить, опять же, от грехов на мойке сполоснуться. Тут по понятиям все устроено. Вот только телятся долго. Вечность, блин.

Слышь, ничего, что я на «ты»? Нам тут долго сидеть, «выкать» язык устанет. Я Серега, а тебя как звать-величать? Дай-ка угадаю. Сашок? Димон? Блин, всегда же угадывал. Ну, бог троицу любит. Толян, точняк? Ёптеть! Знаешь, Толян, рад нашей встрече, ох как рад. Кругом людей море, а поговорить по-человечьи не с кем. Одни фанатики да сектанты, все издерганные какие-то, или погорельцы смердят, хуже цыган. Сегодня-то спокойно, а по праздникам такая давка, вот-вот кишки выдавят.

Ты, Толян, гляжу, человек сурьезный, молчаливый. Поди, бизнесменом при жизни был? Или этим, блин, как его, секьюрити? Нет? Ну ладно, фигня. Старые должностя тут не канают, братец. А что тихаришься, так это правильно. Уши и здесь погреть не дураки. Ну как, ляпнешь ересь какую сдуру, а потом с регистрацией рамсы, беготня лишняя, объяснительные, опять же, писать не переписать. Так что – уважаю, Толян. Держи краба!

А я вот по дурости сюда влетел, прикинь. Надо ж было быть таким лошарой! Купился, как пацан на голую титьку. Тьфу! Сам же бабу свою шпынял, чтоб не верила лохотронам всяким, даже в глаз ей разок засветил, за телелотерею. На семьсот рубликов счет телефонный пришел, етить-колотить! И на тебе! Вышел с утра за пивом, в ящик почтовый по привычке заглянул. Зелененькое что-то мелькает. Никак, агитка за очередного мордатого кандидата? Хуй наны. Конверт. Имя-фамилия мои указаны. Достал, распечатал. Внутри бланк официальный, с печатями. Пиздец, думаю, настучал кто-то про коленвалы. Я же в сборочном пахал, мы там шедевры автопрома клепали. Ясен день, зарплата маленькая, а жить надо, ну и тырили мы те железяки всей бригадой. Автомастерские охотно брали, цену мы не ломили. Вот и решил, как печати увидел - сдали нас суки какие-то. Аж под ложечкой засосало от страха. Только-только жить вроде начал, стеклопакеты вон вставил, машину на родном заводе в кредит взял, Маринка из ларька не сегодня-завтра в койку лечь готова, а тут такая подлянка. Потом глянул внимательней: печати не ментовские, и бумага получше будет. Рискнул прочитать. «Уважаемый Сергей Митрофанович!» Это я, значится. Папашку моего Митрофаном звали, светлая ему память. «Спешим уведомить Вас…» О как – на Вы! «…об огромной удаче, выпавшей Вам волею провидения». Что за хрень, до сих пор не понял. «Согласно результатам последней лотереи…» Вот тут бы мне насторожиться! «…ваше имя попало в список кандидатов на получение грин-кард, с правом на бесплатный въезд и вечное проживание в высшем мире №001 (Рай). Будем признательны, если вы в ближайшее время обратитесь в ваш районный офис Небесной канцелярии…» Тут я глаза тереть начал. Ясен день, с похма штырило, конечно, но не до такой же степени! «…расположенный по адресу…» И адрес нашего ЖЭКа, натурально.

Сунул я бумагу в конверт, конверт в карман, репу почесал и за пивом двинул. Стою в очереди у ларька, а сам мозгами раскидываю. Интересно, кто так шутит в нашем ЖЭКе? Взял пару кружек, с Лехой Хромым поболтал, полюбопытствовал осторожно. Леха-то, хоть сизый по жизни, по молодости лет в институте преподавал, литературу всякую, а спился уже потом, когда в перестройку баба его к коммерсанту ушла. И поведал мне кореш, что есть такая лотерея грин-кард, по-нашему «зеленая карта». Правительство штатовское таким макаром народ к себе заманивает. Блин, думаю, а ЖЭК-то наш тут каким боком? Или уже и там штатники окопались? Етить-колотить! За базаром взяли по крайней, осушили, малость посветлело внутрях. Поплелся я домой, телек смотреть. Завод-то наш остановился по поводу кризиса, работяг в отпуска бесплатные разогнали. Хорошо, пяток коленвалов в гараже успел заныкать, а то б и похмелиться не на что было. Дома тихо, баба в своей парикмахерской, волосья дурам всяческим красит. Включил ящик, газетку вчерашнюю взял. Мама дорогая! Самолеты падают, свиньи чихают бессовестно, людишки друг друга крошат, почем зря. И президент ряшкой сверкает всюду. Муторно как-то. Смысла нет, руки опускаются. Выпить тянет. Понимаешь, Толян, когда все вокруг хуево до ужаса, начинаешь просекать - никому ты не нужен в этом мире. И баба твоя только ради бабок да писюна колбаской с тобою спит. Детишкам, им только капусту отслюнявливай, да в дела их не лезь, ибо лох ты старый и мудак. Мне сынуля так и заявил, когда я за двойки компьютеру провода пообрывал. Лох я, Толян. Не знаю, как ты по жизни шел, может и не был лохом, морда у тебя умная, а я вот только воздух зря коптил, понимаешь. Короче, накинул я куртец, выгреб последние рубли-копейки из заначки и снова за пивом. У ларька все те же топчутся, рожи пропитые, трясутся с похма. Глянул на свое отражение в витрине – а я чем лучше? Алкаш, даром, что без синяков. Растолкал пиздобратию хмельную, взял «Баварии» бутылку. Маринка чуть муху не проглотила от удивления, а я крышечку свернул, глотнул, да еще разок-другой. А потом ка-а-ак бахну стеклом об асфальт. И в ЖЭК пошел. Ежели наебка гнусная эта грин-кард лотерея, хоть в торец кому-никому засвечу. И то хлеб.

Пришел, в кабинет ближайший сунулся. Сидит фифа, ногти красит. «У меня обед, - говорит, - ждите в коридоре». Сучка перекормленная. Уселся на стул, конверт в руках кручу, трещины на потолке считаю. Вскоре загоношились тетки, дверями захлопали, телефонами затренькали. Отобедали, бляди. Сунулся по второму разу, фифа рта открыть не успела, я ей бумажку свою в нос напудренный: «Говори, где тут грин-карды выдают!» Фифа, как увидела печати, с лица осунулась, носом зашмыгала, извиняться принялась. Ты, блядь, извиняться перед мужем будешь, что глотать не хочешь, а мне информация нужна. Конкретно скажи, к кому обратиться за призом? Черканула она на бумажке номер кабинета, извинилась опять, а сама глаза старательно отводит, будто спиздила у меня чего и спалиться не хочет. Точняк не глотает, знакома мне эта порода.

В кабинете, что мне фифа указала, даже мебели не было. То ли нищета наш ЖЭК одолела окончательно, то ли завхоз закрысил. Конторским ведь тоже зарплату маленькую дают. Встретил меня мужик в костюме, вежливый. Поздоровался, по имени-отчеству назвал. Странно мне стало, я его впервые вижу, а он про меня в курсях. Бумажку с печатями мужик забрал, папочку с подоконника снял, подколол мое извещение к стопке. Ага, думаю, не я один счастливчик. Может, и вправду - не наебка? А мужик тем временем телефон мобильный достал, и ну названивать. Дозвонился, зачирикал по-иностранному. Тут я духом воспрял. Коли по-ненашему шпарит, выходит грин-кард мне настоящая отломилась, етить-колотить. Ладненько, жду, пока он наговорится. Мужик протрещал минут пятнадцать, у меня уже ноги гудеть начали, стула-то ни одного, а на подоконник садиться некультурно, особливо в конторах. Тут, слава богу, телефонный разговор закончился, мужик обо мне вспомнил. «Когда думаете воспользоваться своей грин-кард?» - спрашивает. А когда можно, задаю резонный вопрос. «В любой момент, - отвечает мужик, - хоть прямо сейчас». Что, и даже паспорт не нужен? «Не нужен, - улыбается мужик во все зубы. - Мы и без паспорта знаем, кто вы есть. Так когда, все-таки, переходить собираетесь?» Куда переходить? «Куда-куда, в высшие миры, естественно. Или вас и здесь неплохо кормят?» И глазом мне подмигивает. Надо же, в Штатах наши мультики знают. Или это переводчик простой? В институте балакать наловчился, приоделся вон, зубья надраил, а сам из Рязани?

Шутки шутками, а вопросик мужик правильный задал. Не далее как пару часов назад я сам размышлял – нахуй мне такая жизнь? Коленвалы пропью, а дальше что? Баба мне даже на пиво не даст лишний раз. А на шару я не привык. Печальная перспектива, мать ее за ногу. Тут у меня отрыжка пошла, в нос шибануло, стыдобища живая. Представил я себя со стороны: небритый, куртка на локте драная, перегаром воняю на весь ЖЭК. И это - моя жизнь? Да нахуй она мне такая не обосралась!

Давай прям сейчас, чего тянуть, говорю. Прям так и ляпнул, пока приступ стыда не кончился. Сказал и жду - что дальше будет. Страшновато в высшие миры переходить, особливо с бодуна. Мужик кивнул, приборчик какой-то из кармана достал, не больше телефона, с кнопкой посередке. «Приложите палец, Сергей Митрофанович», - говорит. Зачем палец, спрашиваю, что, без пальца никак? «Никак, - губы поджимает. - Отпечатком пальца вы удостоверяете акт добровольного согласия на переход и активируете грин-кард. Нажимайте, чего тянуть, у меня рабочий день уже минуту, как закончен». Вот же сыч, думаю, по телефону пиздеть надо меньше, тогда и посетителей подгонять не придется. Плюнул я на пол в отместку, приметился да и ткнул пальцем дрожащим в кнопочку.

Видал, как телек гаснет, когда свет вырубают? Вот так же и я. Дотронулся до кнопочки - и погас. Нету меня. Даже испугаться не успел.

Глаза открываю: етить-колотить, где это я? Ты, видать, тоже охренел по-первости, а, Толян? Да ладно тебе, не стремайся. Не каждый день в высшие миры переходишь, не мудрено, если фляга течь даст. Кстати, не так уж тут и сложно все, обычный конвейер, как у нас, в сборочном. Только вместо кузовов и шасси – лавки с посетителями, тихо да пыли нету. Скоро вон свет погасят, спать уляжемся. А конвейер будет нас к вратам тащить, малым ходом. На вратах-то ребята посменно работают, день и ночь. Еще б они чаи не гоняли да не перекуривали так часто, может и пошустрее бы дело шло, а не по метру в день. Кстати, Толян, как ты думаешь, что они отсюда крысят? Или у них такая зарплата, что и ни к чему?

Молчишь. Ну, молчи, дело твое. Я в первую ходку сюда тоже молчал. В таком ахуе был, что стыдно рассказывать. Все думал, что там с моим телом сейчас творится. Прямо из ЖЭКа меня в морг оттарабанили или подбросили куда под забор - мол, с перепою гикнулся дядя? И про Маринку думал. Я ж ей так и не присунул, все ждал, пока созреет, чтоб не по синему стосу было, а добровольно, с понятием. Вот и дождался, блин. А стерва-то моя законная, поди, не шибко убивалась. Если в гараж за машиной сунулась, то коленвалы по-любому нашла. Пять штук, в смазке. Как раз на гроб должно было ей хватить. Если, конечно, тяму хватило в автосервис толкнуть. Ну, она баба ушлая, такая и в ЗАГСе стопудово лишней минуты не стояла, за справкой о смерти. Хоть в этом повезло, сволота конторская ее всегда побаивалась. Бабенка она невысокая, а весу - за центнер, и голосище, что пароходная сирена. Собака соседская раз на коврик нам насрала, паскуда, так моя такой концерт по заявкам устроила – весь подъезд ее перлы конспектировал. А на шестом этаже стекло треснуло, сам ходил смотреть. Так что черти кабинетные ей не страшны. Интересно, если она сюда попадет – на общих основаниях к вратам двинет или буром попрет?

Забыл спросить. Толян. Ты как, тоже через грин-кард пролез? Или реально праведничал всю дорогу? Ну ты матерый человечище, респект тебе и увага, как мой шкет выражается. Хотя, по большому счету, зема, развели тебя, как последнего лоха. Не веришь? Думаешь, не зря хрен на узел завязал да от синьки зашился? Зря зема, все зря. Кидалово сплошное, это я тебе говорю, Серега Карманцев. Я вот тоже в первую ходку радовался, дурилка картонная, как же, в рай на чужом горбу въезжаю. Въехал, етить-колотить. Поверь мне, Толян, все, что в библиях понаписано – туфта откровенная. Кущ никаких, и белых сарафанов не выдают. Там, зема, все больше телогрейки да валенки в ходу.

Свой первый день в раю до конца вечности не забуду. Подошел я к вратам, отпечатки оставил, энцефало-что-то-там с меня сняли, расписаться в семи местах заставили. На посошок кагора плеснули, для храбрости, да и отправили с напутствием: «Не простудись, браток!» Шутники, етить-колотить! Шагнул я за порог и едва глаз не лишился – кругом снега ослепительные, как у нас на Севере. Чалился я там по малолетству. Вдохнул воздуха – аж закашлялся. Студеный, что весь пиздец! По моим прикидкам, градусов 40 морозу, не меньше. А на мне куртка весенняя, джинсы да кроссовки стоптанные. Струхнул малость, обратно ломиться пробовал, да бестолку, ясен день. Не поверишь – заплакал впервые в жизни, так обидно стало, что провели меня, как кутенка слепого. Проревелся, слезинки замерзшие с ресниц пообломал, успокоился. Курить охота, а сигареты отобрали, гады. Гляжу, в километре примерно дымок струится. Люди! Тропинку заприметил, снегом ее слегка подзасыпало, но разглядеть можно. Сунул руки в карманы и к жилью скорым ходом, пока обморожение не случилось. Минут за десять доскакал, пальцы на ногах поморозил мальца, а так все нормуль. В избенку низенькую постучался, вошел, ноги у входа о полотенчико чистое вытер. Знакомо все, на малолетке тоже так прописывали. Будьте здравы, бродяги, говорю. Я Серега Карманцев, счастливый обладатель грин-кард, чтоб ей лопнуть. А вы кто такие будете? А в избенке шконки двухярусные, натоплено жарко, и рожи у местных страшнее моей сраки. Урки да и только, волосами заросшие, по пояс голые. «Здорово, земеля! - говорят. - С прибытием тебя. Заходи, грейся». Чифиря налили, сала настругали, хлеба. Сел, подкрепляюсь, молчу. Почти как ты сейчас, Толян. Молчу, а сам озираюсь – куда щемиться, если прессовать вздумают. А щемиться некуда, на улице стемнело, мороз давит, аж бревна в стенах трещат. Ну, думаю, будь что будет. Поел, чифиря хлебнул, хозяев поблагодарил, курить спросил. «Нету, - говорят. - Курить вредно, браток, бросай, раз сюда попал». Вижу, не злые люди подобрались, с понятиями. Начал расспрашивать, что да как в раю. Слушаю их байки, и диву даюсь. То ли фуфло тележат, то ли в самом деле жопа неминучая. Чудны дела твои, Господи.

Короче, со слов местных, рай устроен очень просто. Круглый год колотун, если минус 20, то это считается лето. Жрачки навалом, но без разносолов. Хлеб, сало, заварка, овощи какие-никакие. По средам макароны с рыбой, по субботам зразы с гречкой, а в воскресенье компот дают или кисель клубничный. Курево запрещено, бухла нет. По слухам, пытался кто-то бражку на киселе бодяжить, не вышло, бактерий там не водится нужных, жратва неделями не гниет, даже хлеб не черствеет. Вот чиф – тот пожалуйста, пей хоть ведрами. Да не торкает он. Жилья хватает, если кому места в избе не достанется, по соседству шустро новую строят. Потому теперь от врат до ближайшей избы недалече, а в старые времена приходилось километров десять брести по сугробам. Грин-кард ввели недавно, как допетрили, что праведников на Земле днем с огнем не сыщешь. «Зеленых», как тут карточников обозвали, не глумят, но и авторитета никакого. Ну дык, понятное дело, халявщиков нигде не любят. Из развлечений в раю только шашки, хоровое пение и баня. Я, конечно, спросил, как с бабами дела обстоят. Мужики залыбились сперва, потом в голос заржали. Отсмеялись, сопли утерли, объяснили, как тут с бабами. Толян, в натуре говорю, зря ты праведничал на Земле. Прикинь, какую бяку учинить умудрились. «Штаны-то сними», - кто-то из старожилов предлагает. Зачем, спрашиваю. «Сам увидишь. Снимай, не ссы, петушить не будем». И снова ржут. Я джинсы приспустил, на мужиков смотрю – и что, мол? «Теперь трусы снимай, - говорят. - На жопу отвечаем, не подъебка». Ну думаю, раз на жопу ответили, значит не западло. Взялся за резинку, оттянул… Мать моя женщина! Хуя-то с яйцами нету! Гладко, как у пупсика из «Детского мира». Стою, пастью клацаю, а мужики от смеха по полу катаются, ногами сучат. А у баб как, спрашиваю. «И у баб так же», - говорят. Ну хоть сиськи-то остались? «Сиськи остались», - отвечают, – да толку-то с них. Подержишься, а вставить нечего. Одни психические расстройства и ментальный онанизм». Ладно, говорю, а чем еще вы тут занимаетесь? Это же от скуки сдохнешь: ни тебе вмазать, ни поебаться. «Работаем, - говорят. - С утра до ночи пашем, как папы карлы». С хуя ли вы тут работаете, удивляюсь, это же рай? «Рай, рай, - головами нестрижеными кивают. – Да вот дрова в гуманитарный набор не входят. Так что, хочешь-не хочешь, а поутру пилу на плечо и скорым маршем в ближайший лесок». А если я рогом упрусь и не пойду? «А упрешься рогом - спать будешь за порогом», - поясняют доходчиво. Да сколько тех дров надо-то, упорствую в заблуждении, за день можно на месяц нарубить, чего ж тогда напрягаться так? «Э-э, браток, - улыбаются старожилы, - ты самого интересного еще не знаешь. Мы ж тут не одни, в смысле, люди. Кто-то ж должен за порядком приглядывать, рамсы разводить по понятиям да хавку обеспечивать. Правильно?» Ну да, соглашаюсь, верно, смотрящий нужен. «Вот смотрящий и просит нас, вежливо так, по пять дней в неделю лес валить. Себе мы за день дров наготовим, а в остальные дни валим деревья заранее помеченные. Другая бригада бревна шкурит, третья в администрацию на лесопилку тащит. Там тоже бригада, но это придурки, на лесоповал не ходят, все больше бревна пилят да по хозяйству шуршат». А на хрена администрации столько леса-то? «А вот придет завтра Фима, ты у него спроси, глядишь, и ответит». Спрошу, спрошу, уверяю я смеющихся мужиков. А Фима этот, он и есть смотрящий? «Серафим он. Сам что ли не догадался? Ватник бери, под голову подстелешь, белье с одежонкой у Фимы завтра получишь. А сейчас спать пора. Подъем в 7 утра. Лампу задуй, правдолюб».

Керосинку я загасил, на шконке улегся. Мужики храпят вовсю, а я лежу, маюсь. Сон не идет, сука, и пустота внутри такая, будто с мудями вместе душу вынули. Плакать не плакал, но слезы текли, тихие, горячие. Ведь наебали же, а? Наебали, наебали!!! Зубами скрипел, аж крошиться начали, ватник кусал от обиды, стену скреб. Вот жопа, так жопа. Концлагерь «Небеса обетованные», срок – вечность. С тем и уснул, носом шмыгая.

Утром, едва будильник зазвенел, мужики повскакали, суетиться начали. Меня - кулаком в бок, вставай, мол, Серега, арбайт пора. Я спросонок попутал, где я, думал, пригрезилось. Етить-колотить… Не сон это был, Толян, не сон. Делать нечего, парни мне вчера внятно разжевали пользу ударного труда, пришлось вставать. Хлеба поели, чайку похлебали, пилы точить принялись. Вот тут-то и пришел Фима. Я сперва струхнул мальца. Детина, ростом метра два с половиной, кудри, что у биксы модной, до лопаток вьются-золотятся. В сандаликах на босу ногу и хламиде белой, навроде ночнушки, что моя стерва в молодости надевала. Нахрена ему дрова, думаю, когда он в мороз голяком форсит. Не-е, в натуре, дело нечистое, наябывают нашего брата. А Фима меня заприметил, в улыбке ощерился. «Здравствуйте, Сергей, очень рад! Спасибо, что вы к нам присоединились». Да не во что, отвечаю, делов-то. «Не скромничайте, Сергей, - от улыбки вот-вот щеки треснут, - вы решительный человек, думаю, вы способны принести нашему сообществу немалую пользу». Лечит меня, короче. Не-е, думаю, я сосны валить не нанимался, уж найду лазейку свинтить из вашего небесного Магадана. Как мне вас называть, спрашиваю. «Зовите меня Фима, можем на «ты» перейти, мне будет приятно». Фима, беру быка за рога, мне б одежонку по сезону, да переобуться, а то копыта откину в первый же день. Смеется. «Тут не умирают. Болеют, страдают, но не умирают. А одежду я принес, у порога, в сидоре. Распишись-ка в ведомости». И талмуд из-под хламиды вынимает, страниц на полста. Етить-колотить. И тут бумагу почем зря переводят. Хотя, леса много, не жалко. Где расписываться-то? «Там галочками помечено. Ручка – вот». Подмахнул я, не глядя, где указано, переодеваться начал. Кальсоны напялил, тельняшку ношеную, штопаную, штаны ватные, телогрейку, зековского фасона. Ноги в валенки сунул прям в кроссовках, богатырские мне валенки достались. Рукавицы за пояс, ушанку набекрень. Веди, говорю, бригадир, подвигов трудовых шибко жажду.

Деляна наша от жилья километрах в десяти была. Пехом туда, считай, часа три переться. Шел я в колонне, по сторонам любопытствовал, вроде все нормально, идти не тяжко, руки не мерзнут, а вот не хватает чего-то, и хоть ты тресни. И так и сяк шурупил, чуть мозг на хрен не сломал. Доперло, наконец – конвоя с собаками нету. Непривычно как-то, страшно даже. За думками не заметил, как добрались. В напарники мне дали Авдеича, из коренных староверов. Он в раю не так давно кантовался, лет пять всего, а на Земле до ста лет в тайге сибирской дожил. По всему видно, не привыкать деду пилой ширкать. Подучил он меня с часок, матерком для понятливости кроя, и начали мы, аки братья родные, сосны валить – дружно и споро. Распарились, ушанки поскидывали. На обед отрядный повар Скопидомов, как его по имени-отчеству, до сих пор не знаю, суп с перловки спроворил, салом заправленный, жирный. Поели, снова за работу. Не успел оглянуться, уже вечер, пора обратный путь топтать.

Вернулись в избу, Скопидомов к печи метнулся, ужин гоношить, а мы на шконки попадали. И такая истома охватила меня, не опишешь. Мышцы с непривычки гудят, голова пуста, как волчье брюхо, жопа под кальсонами от пота свербит - а я лежу и млею. Не заметил, как задремал. Спасибо ребятам, разбудили к ужину. «Это всегда по-первой так, в сон клонит, - поясняют, - потом привыкнешь, мышцу качнешь, зарумянишься. Воздух тут чистый и еда без нитратов. Цени, зеленый!»

Пришлось ценить, Толян, деваться-то некуда. Только чую, кирдык мне скоро придет, если не срулю из этого рая куда подальше. Лесоповал - фигня, к нему привыкнуть можно, особливо, если бацилла калорийная. Но как прикинешь, что вечность впереди – волком выть хочется. Или вздернуться. Мужики говорили, один пытался, да не вышло. Фима пришел, руками поводил над жмуром, подул. Хуяк – ожил покойничек. Потом, правда, год в штрафной избе жил, одной картошкой питался. В назидание, ибо нехуй промысел господень нарушать. Вот я и терпел, ночами плакал, лотерею эту сраную словами грязными клял. А потом решил – либо пан, либо пропал. Пойду-ка с Фимой поговорю. Обещался же мужикам разнюхать, нахера мы столько леса валим почем зря. Взял да и пришел в субботу ближайшую к серафиму в избу. Кстати, ничем она от нашей не отличалась, поменьше только. Очко жим-жим, конечно. Сам посуди, Толян, куда мне, мужику обычному, в рай на халяву попавшему, со смотрящим на равных трещать. Да только невмоготу мне было, один хрен с катушек съеду вот-вот.

Фима меня за стол усадил, кофе налил. Я и не знал, что в раю кофе есть. Сижу, из кружки прихлебываю, думаю, как разговор начать. Фима на меня смотрит, глаза у него васильковые, добрые, мудростью так и светятся. Все он понимает, прикидываю, чего тянуть-то? Фима, говорю, вот ты, высшее существо, растолкуй мне, дурню темному, почему рай не похож на тот, каким его попы в церквах расписывают. Вздохнул Фима, волосы ладошкой пригладил: «Понимаешь, Сергей, все и просто, и сложно. Двумя словами не объяснишь». И смотрит лукаво: буду я дальше вопросы пулять, или утрусь. А мне терять нечего. Объясни, как сумеешь, говорю. Что пойму, то пойму. А остальное, значится, не моего ума дело. «Лады, - соглашается, - короче, дело обстоит так».

Лечил меня Фима долго, я кофею литра два вылакать успел. Сижу, ссать охота до ужаса, но не перебиваю, уважение выказываю. Столько мне Фима порассказал - уши опухли. Понял я из его базара немного, но хватило, чтоб скумекать, как из рая свинтить по-шустрому. Толян, ты не уснул часом? Если телега моя не катит, ты скажи, я хайло заткну да тоже подремлю. Молчишь? Молчание знак согласия, хе-хе. Слушай, слушай, авось, пригодится когда.

С фиминых слов выходило, что высших миров – как говна за баней. Давным-давно, хрен пойми сколько лет назад, боги, которые и не боги вовсе, я не въехал, Фима сказал, можно богами звать для простоты, так вот, удумали они поделить промеж собой весь мир. Разрослось семейство ихнее, тесновато стало. Кидали жребий они, или на спичках тянули, неважно. Короче говоря, нашему богу, который за добро награждает, имя не помню, еврейское какое-то, достались северные земли. Северные, с людской точки зрения, ибо нету там ни севера, ни юга, но так удобнее, как Фима пояснил. А на Севере, Толян, всегда холодно, и не растет ни хрена, кроме мха. Лес, который мы рубили, он нарочно посажен, во времена незапамятные. Тогда людей и в помине не было, другие праведники вкалывали, мерзлоту долбили, саженцы окапывали, вся фигня. За миллиарды лет тайга разрослась нехилая, сам прикинь. Ну а когда людишки в раю появились, им волей-неволей пришлось избы себе строить, чтоб не поморозиться на хрен. Тут я Фиму и озадачил – на фига ж мы столько лесу переводим, когда на отопление всего-ничего уходит? Замялся серафим, а деваться некуда, надо колоться, раз уж в сознанку пошел. «А лес мы на экспорт гоним, - смущенно так признается. - Бартерная сделка, древесина в обмен на продовольствие. Думаешь, откуда тут сало, хлеб и прочая перловка? Бог создал? Может, бог и умеет хавчик создавать, да только вас-то вон сколько, а он один. Некогда ему. Проще лес продавать. И казне профит, и праведники при деле. Вот скажи, Сергей, не скучно тебе у нас, в раю?» Не-е, говорю, тоскливо, это да, а скучать некогда. «То-то и оно, - улыбается, - что некогда скучать. Все неприятности от безделья. А так – наработался человек за день, поел плотненько и спать до утра. Тишь да гладь сплошняком».

Я от всего услышанного в легком ступоре, голова гудит, ссать опять же тянет нестерпимо, но железо кую, покуда не остыло. Слышь, Фим, говорю, а есть способ свинтить отсюда? Не через побег, а законно, типа, на УДО выйти? Фима репу златокудрую почесал, похмыкал. Вижу, мнется серафим, признаваться не хочет, но и врать ему не с руки. Все-таки высшее существо, не хухры-мухры. «Есть, - говорит, - один способ. Но очень непростой». Я аж вскинулся. Говори - как? Спросил, что нож к горлу приставил. Тут Фима спекся и выложил мне все, как на духу.

Вышел я на воздух. Стемнело, звездочки перемигиваются, бревна в стенах трещат. Ширинку рассупонил, штаны спустил, сижу, ссу, и такая лепота на душе. И от того, что узнал, как из рая откочевать, ну и от ссанья, само собой. В избу отрядную вернулся, пожрал без аппетита и спать увалился, чтоб утро скорее настало. Великие дела меня ждали, Толян.

Ты вот не поверишь, но дошел я до самого господа Бога. Саваоф его кличут, вспомнил. Лично с ним не калякал, не допустили, понятное дело, но по райской администрации набегался, етить-колотить. Я ж у Фимы командировку исхлопотал. Он сам мне идейку подкинул. Мол, пиши заявление. Так и так, готов предложить на рассмотрение Совета Архангелов рацуху, как леса больше добывать. Дык мне ж и предложить-то нечего, говорю. «Ты не понял, - поясняет, - тебе главное до администрации добраться. А там, пока тебя в очередях будут мурыжить, напишешь новую заяву. С прошением о выезде на ПМЖ в другой мир». Что за ПМЖ, спрашиваю. «Постоянное место жительства, валенок, - скалится Фима. - Ты же этого хочешь?» Этого, сознаюсь. Только этого и хочу. Аллергия у меня на холод. «Вот и действуй. Только я тебе ничего не советовал, Сергей». Заметано, отвечаю.

Таким макаром я и добрался до администрации. Шел долго, недели три в палатке ночевал, чуть дуба не дал. Хорошо, Фима прилетал, хавчика подкидывал. Им-то, серафимам, ништяк, они мгновенно перемещаться могут. Не пересекая запретку, само собой. А я своими ножками добирался. На лыжах. Лыжи смастерил наутро, после разговора с Фимой. Мужики увидели, чем я занят, ржать начали, подначивать: «Лыжи навострить решил, зеленый?» Не-е, говорю, покататься хочу, разряд у меня лыжный. Фуфло толкаю напропалую, из спорта я только футболом по телеку увлекался. Поржали ребята, да в баню пошли. А я Скопидомова перехватил, по ушам ему проехал, сидор продуктами набил. Не идти же натощак. Это пока еще Фима прилетит. Хавчик и палатку серафим на вторую ночь только притаранил, кстати.

Все вышло как по маслу. Заявление куда надо отдал, правда, в очереди пришлось два дня просидеть. Пока сидел – накропал прошение о выезде, в отдел миграции снес. Там очереди не оказалось, видать, не допетрил никто про лазейку эту. Сунулся я в кабинет, а там та же фифа, что в ЖЭКе нашем была, ногти полирует. Ну, может, и не та, может, сестра ее, или просто похожа. Все они на одно лицо, фифы кабинетные. «У меня обед, - говорит, - ждите в коридоре». Вот же стервь, даже отмазки те же самые! Пришлось ждать. Присел по старой привычке на корточки, хлеб достал, лучок. Дай, думаю, тоже пообедаю, чего зря время терять. Перекусил, по администрации пошлялся. Лепота, хоть из бревен неотесанных сколочено. Через часик снова в кабинет сунулся. А фифа уже пуховик напяливает: «Рабочий день окончен, гражданин, приходите послезавтра, прием с 13-30 до 14-00». Э-э, нет, думаю, подруга, так дело не пойдет. Завтра у тебя совещание, послезавтра еще что-нибудь, потом неприемный день. А у меня харчей на сутки, не больше. От Фимы помощи ждать нечего, ему тут палиться никак нельзя. Красавица, говорю, не в службу, а в дружбу, прими прошение, не будь такой злюкой. А сам в кабинет просочился, дверку прикрыл за собой, стулом для верности подпер. И на колени бухнулся. Влюбился в ваши прекрасные глаза, говорю, с первого взгляда. Не губите, позвольте побыть с вами рядом хоть миг. И откуда только слова такие взялись, сам не знаю. Я-то мужик, пускай без причиндалов, из себя видный, с бородой опять же. А баба, хоть и с дыркой зашитой, бабою остается. Гляжу, глаза у фифы повлажнели, румянец на щечках вспыхнул. Продолжаю атаку. Вы сразили меня наповал, краше вас я нигде не видал! Говорю этот бред, и не въезжаю, как это у меня выходит, стихами-то. Не иначе, Фима нашептывает. Ну да пофиг, некогда сомнениями терзаться. Подполз на коленках к фифиным ногам, глаза закатил, руку к сердцу прижал, другой пытаюсь ладошку дамочкину схватить, чтоб поцелуй захуярить, как положено. Растаяла фифа, будто сахар. «Встаньте, говорит, немедленно. Извините, не знаю, как звать». Серега я, Сергей то есть, а как ваше имя, сударыня? «Марина», - отвечает. Я от удивления чуть не матюгнулся, вовремя рот рукою зажал. Вот везет мне на Марин, Толян. Очень приятно говорю, Мариночка, ничего, что я так вас называю? «Нет-нет, отчего же, зовите, я не против».

Не стану тебя грузить, земляк. Ты ж, поди, и с бабой-то не был? Не зыркай буркалами, не в обиду. Короче говоря, прошение мое фифа взяла, подшила к делу какому-то. И так, видно, истосковалась бабенка по мужику, что сама предложила мне у нее пожить, покуда прошение рассматривается. Кто бы на моем месте отказался? Жилье у Маринки оказалось не ахти какое, зато без соседей. Кантовался я у дамочки сердца моего с месяц, пока прошение не утвердили. А как прощаться пора пришла, гляжу, слезы у Маринки, да и мой мотор неровно колошматит. Вот ведь думаю, всем хорош бабец, симпатичный, фигуристый, не в пример моей бывшей, характер покладистый. Но нет счастья даже в раю, етить-колотить. Прощай говорю, Маринушка, не поминай лихом. А то – поехали со мной? Отказалась. Ясен день, привыкла, опять же, место хлебное, кабинет, квартирка. Ну, дай бог ей здоровья, может и свидимся когда.

Вот таким макаром, Толян, я и оказался снова на конвейере. Первым делом, конечно, в трусы полез, проверить обстановку. И ты знаешь, хозяйство на месте оказалось. Смекаю, не во всех мирах холостят нашего брата, есть и поинтереснее места. Ты вот не спрашиваешь, сколько таких миров, а их, брат, не перечесть. Про них я тебе опосля расскажу. Глянь-ка, ужин вроде развозят, значится, скоро свет погасят. Хотя, пока до нас дело дойдет, можно и натощак уснуть. Так что я еще побалабоню, если не против.

Меня, когда из рая выпускали, пытали, куда переехать собираюсь. А я в непонятках, что ответить. О мирах мне Фима-серафим рассказал, да вот названия запамятовал я. Кроме ада, ничего путного в башке. А от меня ответа ждут, очками сверкают сердито, того и гляди, в выезде откажут. В ад, говорю, собираюсь. Захмыкали хмыри канцелярские, закрякали, но визу нарисовали: «выезжает на ПМЖ в высший мир №666 (Ад)». И печать шлепнули для порядка. И хоть бы одна сука счастливого пути пожелала…

Вторая ходка прошла веселее. Тут тогда все больше грешники гужевались да девчонки разбитные. Перетер я с братвой, что да как, повынюхивал. Ни одного нету, кто бы второй раз этапом шел. Прикинул я так и сяк, и не стал колоться, что второход. Мне вон никто не подсказывал, кроме серафима, да и того я на слабо взял. Нет, думаю, братишки, сами крутитесь, а Серега вам не горсправка. С тем и подъехал к вратам. Глядь, а врата не те, что по-первой были. Да и конвейер, кстати, тоже. Мы вот с тобой на голых лавках чалимся, а на адском конвейере диваны дерьмантином обшиты, чтоб помягче было. Пекутся о грешниках, черти. На вратах меня опять пропальцевали, железками потыкали, расписаться кругом и всюду заставили. Процедура знакомая, чего уж там. Кагора, правда, не налили. Сунули пачку таблеток каких-то, вроде аспирина, и пинком под зад попрощались.

Вышел я за врата. Етить-колотить! Город огромадный, здания белоснежные, трава зеленая, воздух прозрачный. Вот тебе и ад, думаю. И тут попы фуфло толкают. Никому веры нет, натурально. Да и хрен с ними, главное, дымом не пахнет и черти полосатые не скачут. Мне только чертей не хватало для полного счастья. Потоптался я с минуту у врат, помялся, да и рванул в город. Жить-то где-то надо.

Ад мне, Толян, сперва проканал. И знаешь чем? Из меня не стали делать пупсика. В трусы-то я сразу за вратами заглянул, ученый уже. Все на месте оказалось, даже выросло с виду, хотя и так было нормуль. Шагаю я себе дорожкой асфальтовой, песенку насвистываю, солнышко меня греет. Утро, а припекает вовсю. Жаркое место, я потом убедился.

Вот с жильем в аду напряги. Народу много туда ломится. Потому и дома в городе высоты немереной, небоскребы штатовские рядом не стояли. Квартирку я нашел ближе к обеду. Шел, по сторонам глазея, объявление увидел: «Квартиры для грешников», ниже адресок. Поспрашивал у прохожих, куда идти, большинство меня нахер послали, но нашлись люди добрые, указали путь. Кстати, Толян, людишки в аду мне сразу не глянулись. Все какие-то сгорбленные, хромые, коростой покрытые. Глаза слезятся, у половины морды марлей замотаны. Только и слышно со всех сторон, что чих да кашель. Эпидемия у них тут, думаю, что ли. Как бы не заразили, суки гриппозные. Надо поскорей на квартиру встать, чтоб промеж хворых поменьше болтаться.

Квартирка оказалась что надо. Малогабаритная, но мне много места ни к чему. Есть, куда кости швырнуть, и то хлеб. Спросил у хозяйки, чем и сколько платить надо. Думаю, хорошо если натурой, денег у меня нет, но болт знатный, такой и в аду не у каждого болтается. «Новенький, что ли?» - захихикали хозяйка. Ага, говорю, последним этапом пришел. «Ничего ты мне, дядя, не должен, - говорит. – Тут вообще денег не водится». Я, натурально, не поверил. А как же тогда, спрашиваю, без денег-то? Неужто даром? «Даром, даром, - кивает хозяйка, - коммунизм у нас тут». Врешь, поди, над новичком издеваешься? Какой тебе профит даром жилье сдавать? «Да какие враки, Христом… тьфу, Сатаной клянусь! Только в управу сходи, дядя, на учет встань, карточку социальную получи. И наслаждайся жизнью, сколько влезет. А про мой профит сам скумекаешь, коли не дурак». Чувствую, брешет тетка, глаза у нее хитрые, лисьи, и хихикает мерзопакостно. Ладно, думаю, не буду гнать коней, сам распробую, во что вляпался. Узнал у хозяйки адресок управы, да и рванул, времени не теряя.

Топал долго. Хозяйка советовала автобусом добраться, но без карточки меня не пустили. Без этой картонки сраной, друг Толян, в аду живется хуже, чем у нас без паспорта. Ну да где наша не пропадала, до управы доплелся. Семь потов с меня сошло, труселя под джинсами насквозь промокли. Жарища в аду жуткая, мог бы кожу снять с себя – снял бы, зема. Ближе к вечеру дотопал. Тыкнулся, мыкнулся по кабинетам, везде очереди, грешники от жары осатанелые, потасовки то и дело, кашель, аж стены трясутся, пол от соплей скользкий. Ад, да и только! Ладно, я пацан тертый, двинул локтем, кого следует, другому на ногу наступил, третьего куда подальше послал. Так и пробился к участковому демону по соцработе.

Демон оказался фраером козырным. На улице - пекло, а в кабинете лепота, воздух прохладный, мебель сосновая, пахучая. Не иначе, в раю втариваются. Интересно, что они в обмен дают? Со жратвою тут вряд ли ажур, вон, сколько рыл грешных по улицам лоботрясничает. Пока я озирался, демон ждал, лапой когтистой рога почесывал. Терпеливый попался, другой уже пену пускал бы, что время отнимаю, а этот с понятием, уважаю. Здрасьте, говорю. Мне тут к вам порекомендовали, за карточкой. «Здравствуйте, здравствуйте, дорогой Сергей Митрофанович!» И лапу тянет, здоровкаться. Пожал я лапу когтистую, чудно мне – с демоном ручкаюсь, а страху ни грамма. Пообвыкся.

Снял демон с полки гроссбух толстенный, полистал, от усердия на пальцы поплевывая. «Ага, - лыбится, - Вот! Репатриант, если не ошибаюсь?» Карманцев я, отвечаю, валенком на всякий случай прикидываюсь. А ну как здесь не шибко ренегатов жалуют? «Репатриант, - повторяет. – Вот и чудненько. Возьмите, пожалуйста». Стопку бланков на стол кинул, пухлую, оранжевую. «Заполните печатными буквами, не выходя за клеточки. В трех экземплярах, пожалуйста. Каждый необходимо заверить у нотариуса». У меня денег нет, сознаюсь честно. «Ни у кого нет, - клыки в улыбке обнажает. - Ближайший нотариус находится тут, - адрес мне на бумажке чиркает, - добраться можно автобусом… ах да, вы же пока не на соцобеспечении. Вот, возьмите мой проездной. Жду вас завтра. И постарайтесь ошибок не наделать, а то придется переписывать». Встал, лапу мне протягивает. Понял, не дурак, спасибо, что не послал, думаю. Хотя, душевный человек попался, даром, что демон. Проездной одолжил, за руку прощается. Поблагодарил я соцработника и ушел, хлебавши несолоно.

Дорогой к нотариусу я все за местные порядки мозгами раскидывал. В городе бардак неимоверный, грешники туда-сюда шатаются, а пьяных нету, и мусоров не видно. Кругом чихают и кашляют, через одного калеки увечные, а на рылах улыбки. Никто не работает, все едят. Как только про еду подумал, понял, насколько жрать охота. В последний раз меня на конвейере кормили, до выхода за врата. Кстати, Толян, вот и похавать. Овсянка, етить-колотить. Скоро заржу, аки конь. Не-е, я понимаю, колбасы на такую ораву не напасешься, но могли бы для разнообразия пшенку давать иногда, или рис. Ладно, зема, приятственного тебе аппетиту. Ты это, не задумывался, отчего мы вроде померли, а жрем, как живые? Я над парадоксом этим порядком голову поломал, пока допер, что почем. Подсказать или сам скумекаешь? Понял. Уважаю. Хотя ничего сложного, тоже мне, кубик-рубик.

Знаешь, Толян, как я мечтал об овсянке, когда к нотариусу шпарил? Э-эх… Голод, он не тетка, пирожок не поднесет. С тех пор гастритом и маюсь, по ходу. Угробил желудок на хрен. У нотариуса опять давка километровая. А рабочий день в аду короткий. Чтобы время не терять, я очередь занял, а сам на подоконник, бланки заполнять. Пиздец кромешный, по сравнению с адом райская бюрократия – тьфу на постном масле. Вот нахрена, спрашивается, этим демонам знать девичью фамилию мамаши моей? Я за нее вообще не в курсе. Подумал, щетину поскреб, вписал «Иванова». Захотят проверить – пускай. А размер хуя для каких целей указывать? И таких вопросов – хренова гора. Пока накарябал, в трех экземплярах, очередь моя подошла. Отодвинул плечом доходягу какого-то одноглазого, в кабинет вломился. Здрасьте, это я…

А нотариус, Толян, оказался такой дьяволицей сочной, аж слюнки потекли. Сиськи – во! Глазища синие в пол-лица, блондинка. Земные фифы с таким тюнингом за прынцев выходят. А в аду, прикинь, пашут на общих основаниях. Хотя, пашут-то демоны с бесами, да гастарбайтеры. Коммунизм, чтоб ему лопнуть. Пока я слюни пускал, нотариус пальчиками пощелкала, заворковала: «Что у вас?» Анкеты, говорю. «Какого цвета?» - спрашивает. Оранжевые, а что? «Да ничего, - подмигивает. - Репатрианты у нас нечастые гости. Давайте бумаги, присаживайтесь, вот здесь». И коготком рубиновым на стул указывает. Я на краешек сел, от сисек глаз не отвожу. А она, сучка, над столом наклонилась, под блузкой лифчик черный мелькнул. Недаром в аду не холостят. Чую, есть контакт в труселях!

Мог бы я тебе, зема, насвистеть, что трахнул чертовку прям на столе. Мог бы, да не стану. Хотя хотелось, чего скрывать. Нотариус бумажонки подмахнула скоренько, печатями перекрестила, мне тянет. «Желаю удачи», - на дверь глазами указывает. Прикинь, Толян, я так раком из кабинета и вышел, на кралю пялясь. Тут же падла какая-то ножку мне подставила, покатился я кубарем, только бумажки оранжевые запорхали. Хорошо, не проебалась ни одна, а то опять к соцдемону переться пришлось бы. Вышел на улицу. Ад! В тени градусов 50, не меньше. Людишки идут-шатаются, штабелями в обморок падают. И как они в таком пекле простывать умудряются? Бред полнейший. Пристроился я в подворотне, анкеты по экземплярам раскидать. Глядь, малява промеж листков. Почерк с завитушками. «Марина. Жду вечером». Везет мне на Марин, говорил же. И номерок указан. Ага, клюнула, сучка. Еще бы не клюнула, я в анкете габариты болта без наебки указал. Ну, держись, Марина! Мне б только с голодухи до вечера не подохнуть.

До квартирки своей уже в сумерках добрался. Хозяйка, добрая душа, краюху хлеба на стол положила. Зачавкал, водой из-под крана запил. Вода говняная, Толян, бактерии без очков разглядеть можно. Горло жжет, паскуда, из-за хлорки, видать. Перекусил, сполоснулся слегка, бороду поскреб в раздумьях. А пофигу, думаю, буду мачо небритое, авось, не побрезгует. Трубу телефонную снял, номерок набрал. «Алле, - мурлычет, - алле, это кто?» Я это, Серега Карманцев, вы мне сегодня анкеты оранжевые заверяли. «Сергей, - радуется вполне натурально, - что же вы так долго не звонили, я вся извелась. Приезжайте немедленно, мне одиноко». Приеду, говорю, адресок сообщи. Как же, одиноко! Таким бабцам одиноко не бывает, потому как наружностью они начало кобелячье в мужиках будоражат. Ладно, лишь бы дала, зачах без женской ласки, а лысого гонять впадлу.

Ох, наелся я у Маринки! Она не обиделась едва, когда на заигрывания ейные мычал я с набитым ртом, вилкой в тарелку тукая, как дятел последний. Но баба с понятием, знает, стервь, что мужика накормить сперва надо, а потом уже дать. Она и дала. Знойная женщина, как Бендер в киношке выражался. Всю ночь на мне скакала, шляпу чуть не до крови стерла. Я тоже в грязь лицом не ударил, ясен день.

Ты, гляжу, закуксился, земляк. Не любишь, когда про это? Прости, увлекся. Тем паче, аукнулась эта ноченька скоренько, на третье утро. Ох, и аукнулась - весь квартал проснулся, когда я поссать пошел. Вот тут, Толян, врубился я, что в аду за порядки. В поликлинике хорошо думается. А ежели ушки на макушке держать, слушать, о чем болезные треплются, много просечь можно. Вот и просек я, что в аду куда хужее, чем на райском лесоповале. Рай что, в раю образ жизни здоровый, физическая работа, кормежка от пуза. И стрессов никаких по причине отсутствия яиц. Ад страшнее, в аду со здоровьем как раз напряги. Согласен, работать не надо, гастарбайтеры пашут, сплошь китаезы из буддистов. У них перенаселение, а работы нету, потому как созерцанием занимаются. Дело, видать, непростое, не всякому мудрости с терпением хватит. Просветленным что, есть-пить они не просят, в нирване сутками прутся, а остальным без горстки риса не протянуть. Вот и ломятся тамошние куда угодно, лишь бы кормили. В рай их, правда, не пущают, мужики говорили, в свое время они лес под корень едва не свели, браконьеры узкоглазые. Зато в аду от желтомордых не продохнуть. И карточки у гастарбайтеров такого же цвета. У тех, кто законным путем в ад загудел, они красные, мне, репатрианту, оранжевую дали. Уважают нас в аду, прикинь. Местные демоны трудятся в офисах, карточки у них черные, как положено. В поликлинике я и понял расклад адский.

Медицина тамошняя развита нехило. Я проспекты в поликлинике читал. Тут тебе и грязелечение, и окуривания серой, и ванны горячие из масла оливкового, и прочий ультразвук с микроволнами. Да только лажа это, реклама, пиздеж голимый. Брел я как-то мимо стоматологии. Бормашины гудят – уши закладывает, от зубов выдираемых хруст, грешники орут благим матом. При мне фраер какой-то из окошка сиганул, с воплями, весь в кровище. Не хотел бы я там зубы лечить. Видать, наркоз при коммунизме не всем положен. Да и прочие процедуры - наебка голимая. Меня лично от триппера каплями в залупу лечили. С детства не плакал, веришь? А от венеролога домой брел, слез не стыдясь, жуть, как больно. Вот для чего эти суки муде оставили, чтоб одной болячкой больше было, чтоб поглумиться над грешниками вволю.

Жрачка тамошняя - херня, суррогаты сплошные да химия. Схомячишь, бывало, пачку лапши, навроде доширака, такая изжога начинается - сода не помогает. Бухло сплошь паленое, я раз выпил, в реанимации сутки лежал, уколами всю жопу искололи. Курить можно, но от махорки тамошней легкие выплюнуть - как за здрасьте. От пива понос, от овощей запор, от сладостей зубы нахуй вылетают. Жуть, хоть и бесплатно. И развлечения в аду стремные, шоу трансвеститов да бои петушиные. Не-е, думаю, пока от поноса атипичного на говно не изошел, надо когти рвать оперативно. Способ знакомый, вряд ли тут контора иначе устроена. Поперся я в адскую мэрию.

Сатана - вольный бродяга, Толян. К Саваофу райскому меня не пустили, если помнишь, а вот у адского пахана понтов поменьше. Ручкался с ним, зуб даю. Как просек перстаки, на лапах его набитые, скумекал сразу - тертый калач, отрицалово. Интересно, где он чалился? Спросить не рискнул, за базар языка лишиться можно. Вот ты мне не веришь, зема, а зря. Приперся я в мэрию на заре, по холодку, в аду плюс 20 - зима почти. Очередь занял, к обеду до проходной дотолкался. Там карточку мою отсканировали, кого видеть хочу, спросили. А я никого и не знаю, окромя Сатаны. Так и сказал: хочу, мол, с паханом вашим перетереть. Охранники плечами пожали и пропуск выписали. К Сатане очередь небольшая толклась, рыл двадцать. Двигалась, правда медленно, кренделя одного, так вообще в наручниках с разбитым таблом из кабинета вытащили. Бузил, видать. Аккурат после обеда подошла моя очередь. Очковал, не скрою. Рога представлял, крылья, всю фигню, которой нас на Земле пичкали. А на деле встретил меня средних лет дядька, в костюмчике сером, с лысиной. Рога, те были, но аккуратные и не страшные вовсе. Если бы не наколки на пальцах – вовек бы не поверил, что пред самим Сатаною стою. Улыбка у него располагающая. Да и сам он душевный вполне, хоть и жопой чуется, что за добротой его – воля стальная и черти ада. «Ну, здравствуйте, Сергей Митрофанович, - приветствует. – Присаживайтесь». Мнусь, гадаю, как мне звать-величать его. На столе табличка, кинул взгляд, ага, оно. «Сатана Саваофович Диабло, владыка Ада». Просто и со вкусом. День добрый, Сатана Саваофыч, говорю. Заулыбался пахан, фиксами стальными засверкал. А я что, я уважительно, как положено. Но без подхалимства.

Протележили мы с Сатаной Саваофычем часа полтора. Он меня за земную жизнь расспрашивал, особливо грипп свинячий его заинтересовал, он даже пометки в блокнотике черкал. Потом за рай потерли, посетовал дьявол на жадность ангелов, ломящих цены за второсортный горбыль. Ад обсудили, я даже рискнул, посоветовал фильмы ужасов в киношках почаще крутить, чтоб психиатры без работы не сидели. Таким макаром добрались до цели моего визита. «Стало быть, Сергей Митрофанович, не глянулся вам ад?» – спрашивает в упор. Да все путем, отвечаю, с продуктами не хуже, чем на Земле, развлечения те же, китайцев столько же. Жара вот с ума сводит. Я ж в Сибири родился и вырос, мне плюс 50 – верная смерть. Да и бездельем маяться не могу, силы куда-то девать надо. «Что ж, Сергей Митрофанович, - отвечает, выслушав, - вижу, не дрейфишь ты, и понятия у тебя правильные. Стал бы юлить да мазаться – живо бы в цех мартеновский закатал до окончания вечности. А коли ты такой герой – пиши заявление. Референт тебе все объяснит».

Блин, и что у меня за натура дурацкая? Вечно приключения на жопу ищу. Из рая свинтил дуриком, нет бы, успокоиться на этом. Решил другие миры посмотреть. А Сатана - урка матерый. Раскусил меня и подляну с улыбочкой сделал. Я ж на радостях готов был любую бумажку подмахнуть. Очнулся, когда ко мне двое чертей в хаки приперлись. Вам чего, мужики, спрашиваю, а они мне повестку под нос – распишись. Не буду, говорю. Я свое в прошлой жизни отслужил. Замялись черти, с начальством по рации связались, потрещали, на меня уставились, улыбаясь нехорошо. Вот и вышло, Толян, что за наивность мою снова меня же в парашу с головой. Та бумажка, что я в мэрии подмахнул, оказалась прошением о вступлении в Иностранный легион.

Ну, а коль бумажку подписал, стало быть, отказ от службы является дезертирством. Собрал я манатки и потопал под конвоем на сборный пункт. Таких лохов, как я, там с десяток набралось. Все хлеб, с земляками службу тащить веселее. Перезнакомились, погадали, что да как. Потом покормили нас, велели на медосмотр проходить, по одному. Я б тебе, Толян, живописал, как там осматривают, да гордость не позволяет. До сих пор вздрагиваю, когда перчатки резиновые вижу. Изуверы, блядь, а не медработники. После осмотра построили нас на плацу. Черт в погонах удачи нам пожелал, отправить велел немедленно. Я думал, кнопку нажимать придется, или, как в раю, на конвейер через дверь попаду. Хуй наны. Вышли черти с калашами, сержант скомандовал «Целься!», и меня, в числе прочих добровольцев, торжественно расстреляли. Больно, сука. Обидно.

Военный конвейер от обычного только распиздяйством отличается. Лавки изрезанные, кормят редко и хреново, каждое утро построение с перекличкой. Даже губа имеется. По слухам, там полная жопа. Одна радость, двигались быстро, уже через неделю я врата Вальхаллы проходил, строевым шагом.

Если ты, зема, служил, должен представлять, какой это долбоебизм – армия. Если не довелось - просись на Вальхаллу, скучно не будет, мамой клянусь. Не успел за врата выйти, мне в харю гном какой-то в кольчуге слюной брызжет: «Пачиму чест ни атдаешь старший па званию, ишяк?» Хотел я ему в ухо засветить, да сзади напирали, только сплюнул со злости. Построилась команда наша, вышел отец-командир, Тор Хлодвигович. «Бойцы! - от крика на землю ворона дохлая шлепнулась. - Поздравляю с прибытием в доблестный Иностранный легион Вальхаллы!» Ура-ура-ура! «Сейчас вас отведут в баню, потом выдадут обмундирование и распишут по отделениям. Нале-во! Шаго-ом… марш!»

Етить-колотить, и стоило из рая тикать, чтоб в таком гиблом месте очутиться? Ведут нас мимо казарм, а из каждого окошка вопли знакомые: «Духи, вешайтесь!» Вот уж хрен вам, я свое в 84-м отвешался, в стройбате под Кемерово. В баню привели, вода ледяная, обрили вкривь и вкось, форму выдали на размер меньше. Советская армия два, чтоб ей лопнуть. Только вместо узбеков и азеров – гномы да эльфы. Я одному такому в первую же ночь табло отрихтовал. Прикинь, Толян, услуги кой-какие оказать просил, урод остроухий. На другой день они меня всем кланом в умывальнике прессанули, но и я в долгу не остался, до сих пор шрамы на костяшках. Короче говоря, через пару недель от меня в роте, как черт от ладана, шарахались. А потом на войну нас отправили.

Кто с кем воевал – хоть убей, не знаю. Вальхалла тем промышляла, что армию свою другим высшим мирам внаем сдавала. Вооружили нас, етить-колотить. Я под тяжестью ПКМ пыхчу, а Ульф, которому я пятак по прибытии начистил, с луком вышагивает. Гномы мечами бряцают, китаезы да япошки, те вообще с голыми пятками наперевес. Зато форма на всех цвета силоса и лычки золотые на погонах.

С Ульфом мы скентовались, нормальный мужик оказался. Я у него спросил как-то, откуда он. На Земле-то эльфы не водятся. Ульф как начал шпарить родословную свою, загрузил капитально. Единственное, во что я въехал - низших миров, навроде Земли, тоже много. А почему, спрашиваю, эльфов с гномами в раю не видно? «Рай с адом – чисто человечьи миры, Серега. Эльфы, как ласты склеят, валят на дальний Запад, гномы – в подземные Чертоги». Хрен его знает, как там под землей, а на Западе, со слов кореша, шибко тоскливо. Песни печальные хором тянут да героев, не пойми каких, оплакивают. А ему, Ульфу, в детстве медведь на ухо наступил, ему песни выть не то что впадлу, а даже вредно, слушатели то и дело отбуцкать норовят. Оттого и рванул в легион. За гномов ничего не скажу, с гномами я не общался, они все больше своим гамузом, жратвы наварят, в кружок сядут и чавкают дружно, только бороды мелькают. Чурки и есть чурки.

Мир, куда нас послали, звался Вигвамами предков, там сплошняком индейцы отирались. Хрен знает, что у них за рамс вышел, только два враждебных племени арендовали по батальону каждое. Воевал я недолго. В первом же бою томагавком промеж бровей прилетело. Прикинь, Толян, лежу я весь такой, с башкой пробитой, чую, окочурюсь вот-вот, а сам думаю – мудило грешное, не спросил командира, что бывает со жмурами после боя.

И что ты думаешь? Очнулся на конвейере! Башня гудит, на лбу шишка с кулак, на груди орден позвякивает. Етить-колотить! Да устаканюсь я уже где-нибудь, или так и буду по мирам шлындать? Орден я потом на свинью выменял, когда у папуасов жил. Уж больно сала захотелось. По глупости к ним влетел, ясен день. В мире индусском спиздил я у Вишну слона, покататься, а слон возьми, да ногу сломай. Вишну, он по жизни добрый, но вспыльчивый, сука синяя. Полдня орал на меня, а потом такого пендаля отвесил, что я по конвейеру очередному мячиком скакал, папуасы только уворачиваться успевали. Из врат пулей вылетел, и прямым ходом в болото с крокодилами. Сожрать не сожрали, но пообкусали порядком, гады. Да что там говорить, я столько миров облазил, со счета сбился давно. Самое обидное, Толян, везде одна хуйня: очереди, кабинеты, и никому до тебя дела нет. А ко всему тому - то жарища, то зусман полярный, то жрать нечего, то вкалывай за пайку. И чего мне на Земле не жилось, скажи? Ничем Земля не хуже, зема, ничем. Блядью буду, до врат доедем, обратно попрошусь. Хоть в песьей шкуре, а все одно – дома. Толян, ну ты сам посуди, сколько можно над человеком измываться? Меня убивали раз десять, не меньше, и каждый раз больно это и страшно. Чем я не болел только, голодать приходилось, за баланду на рудниках да лесоповалах ишачить. Заебло, сил нет. Вот встану сейчас да и пошлю всю эту контору нахуй! Слышите, уроды? Идите все нахуй! Я домой хочу!!!

Ты что-то сказал, Толян? Громче говори, контузия у меня, как Вишну ногой долбанул. Что? Просыпаться? Не понял. Просыпайтесь, сеанс окончен? Толян, чего ты гонишь? Какой сеанс? Слышь, зема, не надо меня по щекам хлопать, пока в бубен не выхватил. Да не тряси ты, блядь, больно же, етить-колотить!

* * *

- Марина Авдеевна, проснитесь! Как вы себя чувствуете?

Лежащая на кушетке женщина медленно открыла глаза, огляделась в недоумении, взгляд ее скользнул по шкафу, задержался на белом плафоне лампы, свисающей с потолка, наконец, сфокусировался на силуэте склонившегося над ней мужчины в белом докторском халате.

- Уже все? – удивленно спросила женщина, приподнимаясь на локте. – Я что-то говорила?
- Уже все, - заверил ее доктор. – Поднимайтесь. Осторожно, может закружиться голова. Дать вам воды?
- Нет, спасибо, - женщина села, машинально поправляя прическу, смущенно улыбнулась. – Я, наверное, ерунды вам наплела?
- Что вы, Марина Авдеевна, обычный сеанс гипноза. Я и не такое слышал, уж поверьте старому доктору.
- Я пойду, Анатолий Львович? Или вы хотите еще о чем-то поговорить?
- Я вас не задерживаю, Марина Авдеевна. Аккуратно, не заденьте шкаф. Следующий сеанс через неделю, в то же время.
- Спасибо, Анатолий Львович! До свидания!
- Всего доброго!

Доктор вернулся за свой стол. Женщина поднялась с кушетки и нетвердой походкой двинулась к двери. Взявшись за ручку, она искоса взглянула на сидящего за отдельным столиком ассистента. Сложив большой и указательный пальцы в характерном жесте, женщина подмигнула молодому человеку. Ассистент подмигнул в ответ и тут же уткнулся в какие-то бумаги.

Доктор снял очки, потер переносицу, встал из-за стола. Подойдя к окну, заложил одну руку за спину, вторая рука принялась оглаживать клинообразную бородку.

- Карманцев, Карманцев, - забормотал он, слегка раскачиваясь на пятках.
- Анатолий Львович, я закончил, – обратился к доктору ассистент, поправляя стопку бумаг на краю стола. - Можно мне сегодня пораньше уйти?
- Что? – встрепенулся хозяин кабинета. – Ах, да, конечно, Дмитрий Сергеевич, я вас не задерживаю.
- До свидания! – молодой человек проворно скинул белый халат, подхватил с вешалки плащ и покинул кабинет.
- Карманцев, Карманцев, - продолжал бормотать Анатолий Львович. – Карманцев. Сергей Митрофанович. Стоп! Не может быть!

Доктор резко повернулся, кинулся к шкафу. Открыв дверцу, он принялся торопливо рыться в медицинских картах, одну за другой сбрасывая их прямо на пол. Обнаружив искомую, доктор сдул с нее пыль и прочел, отнеся подальше от глаз:

- Карманцев Сергей Митрофанович. Хронический алкогольный галлюциноз. Черт побери! Как же я мог его забыть?

Бред бывшего пациента отличался завидной вычурностью, красной нитью в нем сквозил выигрыш грин-кард, с последующим переездом в американский рай. В последний раз они виделись год назад, у мужчины тогда наблюдалась устойчивая ремиссия. А потом он умер. Кажется, покончил с собой. Да, точно так, следователь, допрашивавший Анатолия Львовича, обмолвился, что Сергей Карманцев повесился в пустом кабинете своего районного ЖЭКа.

Разволновавшись, доктор сделал несколько кругов по тесному кабинету, остановился. «Карманцев, Карманцев… - снова забормотал он, терзая бородку. – Выходит, что…» Анатолий Львович внезапно захрипел, рука суматошно зашарила по карманам, вытаскивая смятые бумажки, какие-то флакончики. Нитроглицерин, найденный в одном, посыпался мимо ладони. Покосившись на бок, тело медленно съехало вниз по стене, задев попутно открытый шкаф с медицинскими картами. Так его и нашли спустя несколько часов, лежащим на боку, с зажатым в руке пустым пузырьком из-под лекарства.

* * *

Сидеть было неудобно. Анатолий Львович поерзал корпулентным задом по жесткой лавке. Память отчетливо воспроизвела картинку – красные бусинки нитроглицерина катятся по полу, ледяная игла проворачивается в сердце, темнота. И вот он здесь, в бесконечном коридоре, на деревянной скамейке. Вокруг, насколько хватает глаз, такие же скамейки с сидящими на них людьми. Что это? Ад? Или пока только Чистилище? Задумавшись, Анатолий Львович не сразу сообразил, что обращаются именно к нему:

- Гляжу, новенький? Ничего, пообвыкнешься, время есть. Вечность, чтоб ей лопнуть...