Садисты

Автор: Арлекин Когда в средней школе номер тридцать один подходили к концу занятия первой смены и весеннее солнце уже заметно отклонилось от зенита, освобождая школьный двор для каштановых теней, на территорию храма знаний ступили четверо немолодых мужчин. Один из них, совсем уже старик, с круглой лысиной на макушке, предводительствовал, а позади него, выстроившись по ранжиру, шаркали сандалиями трое других – в одинаковых коричневых пиджаках и с идентичными усами. Незамеченными, мужчины заняли самую дальнюю тенистую скамейку в глубине двора и стали наблюдать за парадным крыльцом школы с большой красной надписью «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!» на козырьке.
– Ну что же, Владимир Иванович, – обратился один из усачей к лысому старейшине, – я так полагаю, предстоящий нам сегодня опыт призван приоткрыть, так сказать, завесу… увести нас за пределы эсхатологии, во тьму и дальше, не так ли?
Владимир Иванович смерил собеседника долгим саркастическим взглядом.
– Ты говоришь о месте, где совсем нет света, голубчик. То есть о том, что греки называли адом. Нет, туда мы не пойдём. Тмутаракань оставим буковкам в летописях. – Он вынул папиросу из мятой пачки и прикурил от спичек, как щипцами держа коробок двумя крепкими жёлтыми ногтями. Потом заговорил, поглядывая поочерёдно на каждого из троих усачей и щуря глаза от дыма: – Мы с вами, Василий, Алексей и с вами, Олег, люди учёные. Трое из нас академики, Олег – пока лишь только бакалавр, бедность помешала нашему товарищу начать учёбу раньше тридцати, но он наверстает, уверяю вас. – Василий с Алексеем согласно закивали. – Не дай вам бог, как ему, узнать значение слова «тягло». Он прошёл тяжёлый деревенский пауперизм, молил Дажбога о дожде, он был так близок земле, Олег, наш бедный изорник, ещё помнит паровых лошадей и до сих пор называет паспорт плакатом. Он в нашей четвёрке соответствует углероду. – Олег покраснел от смущения. – Ты, Василий, хоть и разбогател, получив адвентивное тётино наследство, всё же остался истовым почитателем традиций, и это радует моё сердце. После того, как твой бездетный брат уснул последним сном, простите меня за этот эвфемизм, и оставил супругу вдовой, ты женил на ней собственного старшего сына, и за свой левират заслуживаешь уважения. Ты, Василий, соответствуешь кислороду.
– Да эта сучка погрязла в кромешном адюльтере! – перебил размеренную речь Владимира Ивановича кислород Василий. – Братишка, мир праху, и сам был знатным трахарем чужих жён, что твой Ашмедаи, но когда жена изменяет – это же совсем другое дело! Не сочтите меня мизогеном, но у неё уже настоящая палиандрия! Из них можно серенадный оркестр сколотить, бляха-муха! Запятнала свою реноме по самые уши, а я себя чувствую дураком!
– Мегера, дочь Евмея, – усмехнулся в усы Алексей. – Панацея, дочь Эскулапа… грозная Беллона, вот поэтому Гитлер и боялся баб… хи-хи, простите, друзья, меня что-то уводит в сторону, трудно совладать с этой девиацией под ласковым солнышком, знаете ли.
– Я рад, уважаемые, что наша беседа получается такой автокефальной, – тихо сказал Владимир Иванович, – но позвольте мне, всё же, продолжить и закончить свою мысль. Алексей, вы – почти такой же, как и Василий, ярый сторонник скрупулёзной пропедевтики и большой знаток сфрагистики, а таких специалистов сегодня, хочу заметить, совсем немного осталось. Вы, Алексей, водород.
– Да уж, – пробубнил Олег. – Младшенький, хоть и любимчик и всё такое, но вынужден пахать, потому что хуй ему, а не минорат. Тяжко должно быть, знаю я, что это такое...
Владимир Иванович пропустил его слова мимо ушей.
– Что касается меня, то в нашем квартете я исполняю партию азота. Не поддерживающего жизни. Совсем наоборот. Но ведь должен быть среди нас и резонёр, не правда ли? Человек, способный быть корифеем вашего многоголосого хора. Визирь – носильщик тяжестей. Мономах – единоборец. И вместе мы образуем органоген – четыре главных составных элемента всех органических веществ. Мы сама жизнь, и, если хотите, мы – исполнители её законов. Гомеомерии, первовещества, основа.
Прозвенел звонок, и дети высыпали на законную десятиминутную рекреацию.
– Ну что, давайте подыщем в этой толпе синих школьных костюмов подходящий габитус, – сказал Василий. – Нам нужен благовоспитанный пионер, нравственный до фанатизма, почти зомби.
– Ригорист, – добавил Алексей.
Олег посмотрел на них с лёгкой досадой.
– Вы двое даже не знаете, чем озимые отличаются от яровых. Как вы собираетесь выявить агнца?
– Ждите меня в машине, – сказал, вставая, Владимир Иванович. – Я приведу кого-нибудь. – Он состроил из своих морщин жалобную мину и, шаркая, поплёлся к детям.
По дороге к жёлтому «Москвичу» усачи молчали.
– Может, огласите меморандум? – прервал тишину Олег.
– Охотно, – отозвался Алексей. – Как только ты прочтёшь этот четырёхугольник. – Он указал на неровный квадрат, начертанный розовым мелом перед машиной.
– Ну… абракадабра?
– Чёрт, точно. Меня всё время вводят в заблуждение твои сельские замашки. Не каждый селянин знает по-персидски. Наше вече, Олег, ставит себе целью прояснить некоторые недосказанности в вопросах жизни и смерти. Думаю, Владимир Иванович прочитает нам небольшую лекцию по дороге в лес, если, конечно же, уговорит какого-нибудь мальчика прогуляться с ним до машины. А если уговорит – тут уж ты не оплошай. Нужно будет затолкать его в багажник быстро, чтобы никто ничего не заметил. Тут, возле школы, слишком людно. И да поможет нам этот меловой оберег – я бы не хотел узнать пенитенциарную систему изнутри. А ты?
– Я нет. И я тоже, – одновременно сказали Василий с Олегом.
– Смотрите-ка, идут. – Алексей восхищённо причмокнул. – Давайте отойдём от машины.
Притаившись за кустами акации, они наблюдали, как Владимир Иванович сопровождает юного пионера к «Москвичу». Мальчик был в пилотке и аккуратно повязанном красном галстуке, и заботливо придерживал пожилого человека.
– Просто отнести их и всё? – спросил школьник.
– Да. – Владимир Иванович усердно изображал немощного старика. – Это книги для вашей библиотеки. Старые. Давно уже обещал их завезти, и вот, сегодня руки дошли. Сам я уже не могу таскать такие тяжести. Спасибо, что согласился помочь.
– Ну что вы.
– У тебя ещё есть сегодня уроки?
– Да, ещё факультатив по астрономии.
– А что у тебя сегодня было?
– Была арифметика, геометрия… и пение.
– Музыка?
– Ну да.
– Надо же, полный квадривий. Античные традиции так живучи.
– Что?
– Не обращай внимания. Сейчас открою багажник, уфф… ты так быстро ходишь...
Владимир Иванович стал ковырять ключом в замке, а в это время Олег отделился от тени и незаметно подкрался к мальчику сзади. Владимир Иванович распахнул багажник, и секунду пионер озадаченно созерцал его совершенно пустую утробу. Олег быстро огляделся, убедился, что на них никто не смотрит, схватил мальчика за шею и стукнул его лбом о треугольник задней фары. Жертва обмякла и послушно легла внутри.
Они ехали по шоссе мимо полей и деревень. Чем дальше они отдалялись от города, тем хуже становилось дорожное покрытие, тем беднее и меньше деревеньки, тем короче и запущенней поля. В конце концов их обступил смешанный лес.
– Жизнь, – говорил Владимир Иванович, – с одной стороны не что иное как процесс развития, наблюдаемый в природе в телах органического строения, которые характеризуются явлениями обмена веществ, роста, размножения, движения и особенно раздражимости. С другой же – это такой способ существования, при котором все проявления и изменения какого-либо единого целого совершаются в силу внутренних причин, лежащих в нём самом. Роль же внешних воздействий сводится на содействие или противодействие этим внутренним причинам. Кислород, азот, аргон, водяной пар, углекислота, озон, перекись водорода, азотная кислота, аммиачные соединения, углеводороды, микроорганизмы, минеральная пыль, йод, спирт – составляют воздух, которым мы дышим. Анафоры, хиазмы, плеоназмы и солецизмы – нашу речь. Но ведь это далеко не всё, не так ли, товарищи?
Алексей, сидящий за рулём, кивнул и выжидательно посмотрел в зеркало заднего вида на Владимира Ивановича, который прикуривал новую папиросу от окурка предыдущей. Василий зевнул.
– Да, – пробормотал он, – и у нас так много языков, чтобы говорить, и мы только и делаем, что говорим на них. Инкорпорирующие языки мексиканских индейцев, флективные семитские, изолирующие языки, как у древних китайцев или современных англичан. Или мёртвый искусственный санскрит – даже на нём. И откуда в людях столько пуризма? Мы так держимся за наши языки, но в то же самое время Вавилонское Столпотворение носит сугубо негативную окраску. Странная амфиболия, вы не находите?
– Вполне типичная.
Все посмотрели на Олега, который обронил эти два слова, не отрываясь от мельтешения ёлок и осин, мимо которых они проезжали.
– Ты, Василий, – продолжал Олег, – всегда был у нас главным витиёй, но если бы ты оставил казуистику и лаконизировал свою амплификацию, мы могли бы немного придвинуться к решению основной проблемы – почему этот мальчик должен быть нами убит.
Они проехали заброшенную автобусную мыть, рядом с которой ржавел бесконный омнибус.
– Мы в жупе мира.
– Что?
– В жупе. Места всё более напоминают дебри Амазонии. Здесь живут настоящие аборигены, совершенно дикие люди.
– Город ничем не лучше, – вновь подал голос Владимир Иванович. – Те же троглодиты, только вместо пещер – квартиры. Асфальтовое море на месте Содома и Гоморры. Люди хотят социализма, а получают охлократию, господство черни, толпы, выродившуюся форму народовластия, и погибают. Обструкция вытеснила из парламентских игр все прочие приёмы. Нам нужен Ликург – пришёл, поправил и ушёл. Человек, который наведёт порядок. Или не человек, не важно. Лишь бы помог. Церкви и их консистории снова хотят прибрать власть к рукам, так давайте секуляризируем монахов и иконы – пусть первые грешат, а вторые украшают общественные уборные. Актуарии выдают талончики к властям, негоцианты спекулируют и наживаются на нужде других. Никто не может ничего доказать.
– Сто послухов и ни одного видока, – вставил Олег.
– Вот мы с вами сидели на школьном дворе, и никто на нас не обращал внимания – подумаешь, филистеры. А вот подумайте, какая у директора школы замечательная синекура – сиди себе и кумекай, на что получку истратить. Но, несмотря на сервилизм его подчинённых, он такой же закладень, как все они. У греков педагогом называли раба, которому поручались шестилетние мальчики.
– Ага, а ещё они думали, что душа – это такое тонкое тело, плавающее в крови.
– Хорошо, что ты сказал о душе, Василий. Аристотеля помимо физики занимали и духовные аспекты бытия. При публикации его работ, тексты, не имеющие собственного заглавия и прямо не касающиеся физики, помещались после основных сочинений. После физики – так называлась эта часть. Так вот о метафизике я бы и хотел поговорить.
– Коллоквиум придётся прервать. Нам следует заправиться.
Они въехали на автозаправочную станцию и остановились около обшарпанной бензоколонки.
Алексей обернулся.
– Кто при деньгах?
Олег протянул ему несколько купюр. Алексей пересчитал и нахмурился.
– Подкинь мне ещё ажио, на всякий случай, мало ли, вдруг промена не будет.
Олег со вздохом добавил ещё. Алексей оставил бензин хлестать по стенкам бака и пошёл платить. Рядом притормозил УАЗик, и оттуда выгрузились пьяные милиционеры.
– Лишь бы мальчик не очнулся и не поднял шум. Тогда всё пропало. – Василий беспокойно следил за милиционерами.
– Они что, узбеки?
– Похоже на то.
Олег вышел из машины и направился к ним.
– Что это он затеял?
– Вот и посмотрим, – успокоил Василия азот Владимир Иванович.
Олег поговорил с милиционерами с минуту, после чего те залезли назад в свой шарабан и укатили, не заправившись.
– Так-то, – довольный собой Олег вернулся на своё место. – Даже викинги держались от Гардарики подальше. Знай наших, бля.
– Что ты им сказал?
– Они просто тупые быки. Я намекнул, что могу сложить из них гекатомбу, прижучил их своею русскостью.
– Не понимаю.
– Зато они поняли. Куклукс-Клан официально существовал всего четыре года, но что это меняет? На любую забастовку найдётся свой локаут. Этого в Великом Зерцале не писали, Вася, но этому учит тяжёлая жизнь. Выражаясь иносказательно, у них устаревшее игольчатое оружие против моего гиперболоида. Я их контузил – я к ним не прикасался, но внутренние кровоподтёки и опухоли заставили их принять свою слабость и мою силу. Они напились царской водки. Знаете, что это?
– Две части соляной кислоты на одну часть азотной.
– Да, Владимир Иванович – немного мата и ваш устрашающий офицерский облик. Выводы они сделали сами.
– И где ж то золото, которое им нужно растворить?
– Очевидно, оно в нашем багажнике.
– Олег, до чего же удивительная вы личность. Не перестаёте меня поражать. Хотя я всё равно рекомендую вам вплотную заняться проподевтикой, чтобы не возникало нужды пояснять вам мотивы наших действий.
– Ничего страшного, Владимир Иванович. Я вам всецело доверяю. – И Олег плотоядно улыбнулся.
Вернулся Алексей, и они поехали дальше, глубже.
– Наш геоид долго не протянет, друзья, – сказал он после получасового молчания. – Этот сад блужданий нам категорически враждебен.
– Тебе нужна каракатица, Алёша.
– И что я буду с ней делать?
– Сольёшь из её околосердечной полости жидкость, просушишь и запишешь ею свои мысли. Советую кегль цицеро – он внушительнее. И лапидарный стиль.
– Да нет, я серьёзно. Право, обывательский эготеизм достиг пика. Они все стремятся к счастью, но каждый его понимает свояко: и гедонист, и эпикур, и стоик, и христианин. И все их эвдаймонические системы сложны и структурированы. И отчаянно ложны. Счастья нет! – Алексей громко засмеялся и мотнул «Москвич» в сторону, отчего пассажиры завалились на бок, не переставая, однако, самоотверженно аплодировать, как заправские клакеры, будто им за это платили. Отсмеявшись, Алексей продолжал: – Я, знаете ли, не верю в счастье. Зато я верю в зло. Говоря о зле, я подразумеваю то, что полагают злом и все прочие люди, однако в отличие от них не считаю зло плохим. Я человек высокого нравственного воспитания, и уж поверьте мне, способен отличить плохое от хорошего. И я всё больше убеждаюсь, что мы имеем дело с подменой понятий. Зло хорошо, а добро плохо. – Владимир Иванович с нескрываемым удовольствием следил за ходом мысли водорода Алексея. – Всё, что возбуждает в нас неудовольствие или отвращение или вообще оценивается нами отрицательно и противополагается благу, мы нарекаем злом. Всё, что причиняет человеку физическое страдание. Всё, что нарушает веления нравственного закона и вызывает наше осуждение. Всё, что не соответствует общественной и государственной организации, идее справедливости, как, например, неравномерное распределение благ между трудящимися и состоятельными классами. Несовершенство, необходимо вытекающее из природы бытия вообще и природы человека в особенности. Религия и философия всегда пытались объяснить происхождение зла в мире и совместимость его с благостью божества, с разумом и добром. Придумали хитрую теодицею, но проблема зла остается неразрешенной. А я нашёл ответ.
– И каков же ответ? – спросил Василий.
– Иллюзионизм. Внешний мир не что иное, как наше представление.
– Старо.
– Предлагаю небольшой экскурс, – присоединился к дискуссии Владимир Иванович. – Что мы знаем? Кикимора – девочка, умершая во младенчестве некрещёной. Живёт за печкой, похожа на безобразного карлика, подшучивает над людьми. Гоблин – английский домовой. Польский вампир – нетопырь, который упирается в лицо длинным зубом, навевая крыльями прохладу, отчего спящий не может проснуться, и сосущий кровь. Римские призраки лемуры – просто души мёртвых. Я не нахожу ни в одном из примеров элемента зла как определения худа. Дьявол по-гречески – клеветник. Мефистофель – лишь сопроводитель, хоть и неясно происхождение имени. Иблис – просто чёрт. А чёрт, заметьте, составляет одно из наиболее глубоких и прочных переживаний народной психики, сочетаясь со всеми культурными религиями. Возникнув у первобытных народов на стадии анимизма, вера в чёрта со временем лишь крепла. Кто он? Злой дух? Диавол? Демон? Нечистая сила? Кто знает, может, он и есть тот, кто всегда рядом, никогда нас не покидал, наш извечный компаньон? Идея о чёрте составляет содержание самых распространенных верований у всех народов. В народной фантазии он представлялся в виде всевозможных зверей, человека со звериными конечностями и хвостом, в образе фантастических фигур. Он в народных поговорках, заговорах, обычаях и обрядах. В любом из нас есть это чёрное семя, эйцехоре, это наша неотъемлемая часть. Она нужна нам не меньше мозга или сердца. Я полагаю, что чёрт – это и есть мы. Гомункулус, самозародившийся в закваске из концентрата органичных нам ядов. Наш союзник. Плоть от плоти, кровь от крови. Наше дитя и наша опора.
– Браво, Владимир Иванович! – Алексей восхищённо смотрел в зеркало заднего вида. – Вы выразили то, что мне не удавалось.
– Хорошо, – встрял Василий, – рассмотрим такой пример. Амазонский индеец берёт кору стрихнос токсифера, добывает немного кураре, обмакивает в него наконечник стрелы, которою выстреливает в индейца Гвианы, пока тот натягивает тетиву с точно такой же стрелой. Окончания двигательных нервов всех поперечно-полосатых мышц противника парализованы, мышцы, заведующие дыханием закаменели, а потом превратились в горячий воск. Он быстро умирает от задушения при практически ненарушенном сознании. Амазонец бросает тело поверженного гвианца в реку, где того сжирает крокодил. Или аллигатор. Или даже гавиал. В это время их антиподы, живущие на диаметрально противоположной стороне земного шара, сочиняют сказку о Левиафане, а их Сардинские антеки кушают ядовитую петрушку и умирают, злобно смеясь – сардонически.
– Премилая онтология.
– Василий, куда ты клонишь?
– Что может предложить макробиотика нашему бедному багажному мальчику, когда он в компании четырёх живодёров, убеждённых в своей праведности, движется сквозь густые заросли к своему жертвенному алтарю?
– Ох ничего себе! – усмехнулся Владимир Иванович. – Ты только что вывел пятый отдел для новой тринадцатой категории – метамодальность. Единство реально принадлежной необходимости смерти.
Так они болтали ещё на протяжении часа, пока не свернули с гравийной дороги на заросшую лесную тропу. Они углублялись, сколько могли. Потом дорога пошла разбитая, с огромными рытвинами и ухабами, и машину пришлось остановить. Все четверо сгрудились возле багажника и подняли крышку. Мальчик слепо таращился на них, скорчив совершенно одичалую гримасу.
Олег, засунувший его туда, помог ему выбраться наружу. Ноги его подкашивались. Олег крепко держал предплечье мальчика в своей мозолистой лапе землероба. Молча квинтет стал пробираться в лес. Дисперсия света через листву создавала на их лицах цветовые переливы и завораживала мальчика, которому всё происходящее казалось смутным сновидением – не кошмаром, нет, всего лишь неясным беспокойным бредом. Владимир Иванович нёс большую спортивную сумку, громко пыхтел и отдувался.
– Давайте, я вам помогу, – предложил Олег, и предводитель благодарно переложил ношу на его плечо. Алексей с Василием переглянулись и ехидно хмыкнули. Теперь трое мужчин шли налегке, а на Олеге висели и мальчик, и сумка.
– Правильно, мой друг, всё правильно. Ведь именно оруженосцев и звали раньше бакалаврами. Теперь слово обрело первичный смысл. Твою инвеституру можно считать состоявшейся.
Алексей захихикал.
Они вышли на поляну, расписанную интарсией предзакатного света. Оранжевое небо было ясным и тёплым. Олег сбросил сумку на траву, и Василий тут же принялся в ней рыться.
– Ну как, не тяжело было? – шутливо спросил Василий. – Килограмм десять, наверно, да?
– Мириаграмм, – подтвердил Владимир Иванович. – Ровно банзай.
Олег молчал. Мальчик тоже.
Наконец, Василий вынул из торбы древнюю инкабулу и протянул её Владимиру Ивановичу. Тот погладил твёрдый кожаный переплёт, раскрыл фолиант и бережно перелистал несколько пергаментных страниц.
– Возьмите мою ферязь, – сказал Владимир Иванович и скинул с плеч серый плащ. Алексей аккуратно повесил его на суку.
– Что это? – вдруг спросил мальчик.
– Это синтагма грехов, мой юный друг. Я тебе её зачитаю.
– Не надо, – испуганно попросил мальчик. Туман постепенно рассеивался из его головы, и он начинал бояться.
– Тогда я расскажу тебе сказку. Любишь сказки?
– Н-не з-знаю… Раньше...
– У Гермеса и Афродиты родился сын. Его так и назвали – Гермафродит. Карийская нимфа Салмакида влюбилась в прекрасного юношу и, не будучи в состоянии добиться его любви, упросила богов соединить её с ним навеки. Тогда тела их срослись, и образовалось двуполое существо. Андрогин.
– У андрогина на два пола меньше, Владимир Иванович, – поправил Алексей. – Вам, видимо, тонзуру напекло. – И трое коричневопиджачных усачей громко заржали.
– Бесполый, двуполый – какая, к чёрту, разница, – раздражённо отмахнулся верховный теург. – Дайте доску.
Алексей извлёк из сумки небольшую грифельную доску с привязанным на шнурке школьным мелком.
– Вот, малыш, это табула раса, которую предстоит заполнить тебе.
– Ч-что?
Алексей поднёс доску к мальчику.
– Возьми мел и пиши.
– Что писать?
– Просто пиши.
– Но что?
Олег стиснул его предплечье, и мальчик заорал от боли.
– Пиши.
– Л-ладно, ладно.
И мальчик стал выводить на доске слова. Сначала он начертал слово «вакцина», затем – «шельма», потом – «лауреат», потом – «лепта», потом – «мениск», «жонглёр», «инкубация» и «макулатура».
– Всё?
– Могу ещё, только не делайте мне больно, пожалуйста, пожалуйста, ну пожалуйста, отвезите меня домой, дяденьки, очень вас прошу, ну пожалуйста, очень, очень, я вас прошу, дяденьки, отвезите, отвезите, а? – и мальчик с надеждой посмотрел на Владимира Ивановича.
– Нет, пожалуй, хватит. Можешь больше ничего не писать. Этого вполне достаточно. Василий, Алексей! Что вы по этому поводу скажете?
– Здорово, – сказал Алексей.
– Прекрасно, – сказал Василий.
– Итак, мы имеем, – заключил Владимир Иванович, – телячью оспенную материю, воина, лишённого чести, поэта, увенчанного лавровым венком, одну десятую часть драхмы, отрезок круга в виде серпа луны, профессионального средневекового музыканта, вещий и оздоровительный сон в храме и испорченные листы типографской бумаги. Наблюдается ли связь?
– Нет, – хором сказали Олег, Василий и Алексей.
Закурлыкал аист. Все задрали головы и увидели пернатого исполина над головой, высоко в небе.
– Кто-нибудь понимает в ауспиции? К чему это? – спросил Алексей.
– К дождю, – многозначительно ответил Олег.
– Значит, связи нет, – повторил Владимир Иванович. – Ну что же, дорогие друзья. Тогда несите нож.
Василий покопался в сумке, и вынул большой разделочный нож.
– Глядите-ка, в него можно смотреться, как в зеркало! – восхищённо присвистнул Василий.
– Неси его сюда. Акциденции этого орудия нас мало интересуют.
– З-зачем? – пуще прежнего застучал зубами мальчик.
– Алексей, давай ты, – скомандовал Владимир Иванович.
– Почему я?
– Тебе что, курс деонтологии провести? Делай, что должно!
Василий вручил Алексею нож, тот замахнулся и с отвращением рубанул мальчика по плечу. Раздался хруст расколовшегося надвое сустава, и мальчик заорал. Молодое крепкое сердце мерно толкало из разрубленного плеча фонтанчики артериальной крови. Рука повисла на сухожилии. Алексей взмахнул ножом ещё раз и отделил руку от туловища. Конечность упала в красную от крови траву. Мальчик истошно верещал, его крики роскошной колоратурой разливались по безлюдному лесу.
– Ты ведь не против небольшой вивисекции, малыш? – ласково спросил Владимир Иванович.
– ААААААААААААААААААА!!! КТОВЫКТОВЫКТОВЫКТОВЫКТОВЫКТОВЫКТОВЫКТОВЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫЫ!!! – исходил воплями ребёнок.
– Можешь называть меня Торквемадой, – сказал Владимир Иванович, доставая из сумки маленькую двуручную пилу и приближаясь к пионеру. – Любишь мелодекламации, мальчик? Давай, этот хороший дядя тебе почитает, а я подыграю ему на пиле. А впрочем, у тебя есть возможность найти спасение в солипсизме и вообразить, будто нас здесь нет. Как сказал Алексей – мир иллюзорен.
Одинаковые скрежет пилы и вой мальчика сложились в унылую монодию. Эффект получился до того комичным, что Василий захохотал.
– Мы протрём твои мышцы через сито, – утирая слёзы и брызги мальчишеской крови, сквозь смех выкрикивал Василий, – уварим их с сахаром до густоты, разрежем на плитки и будем кушать этот мясной мармелад вместе с чаем! Мы… ох, не могу! – Василий сложился пополам и давился от истерических спазмов.
– ЫЫЫЫЫЫЫЫЫыыыы!!! ЫЫЫЫыыыыыыы… ыыыыыыыыы… ыыыыыыыыы… – выл мальчик. Его язык уже не шевелился, дорсальные звуки не получались, и выходило одно только монотонное мычание.
Пока Владимир Иванович пилил ногу, Алексей отрезал вторую руку, бросил нож и отошёл на десять шагов, чтобы проблеваться. Олег нашёл в сумке ржавый, перемотанный синею изолентой зензубель, и принялся расковыривать мальчику живот. Он сделал несколько ловких движений, и брюшная полость сама раскрылась подобно раковине моллюска, явив академикам имманентный мальчику желудок.
– Ух ты! – выразил уважение Василий. – Ты прямо хирург!
– Так не первый же раз, ёбте! Я режу апостериори, так что учитесь, дилетанты. Не одну свинью зарезал в молодые годы.
– Наложите ему лигатуру! – спохватился Владимир Иванович. – Он может умереть!
Но было уже поздно. Мальчик превратился в тушу. Удовольствие закончилось. Теперь им предстояла малоувлекательная разделка.
– Иди, помоги нам! – позвал Алексея Олег и помахал ему зензубелем с приставшими ошмётками кожи, которая болталась из стороны в сторону и разбрызгивала вокруг кровь. – Я не хочу здесь до ночи провозиться!
Алексей вернулся к ним, нашёл в траве залитый кровью нож и принялся угрюмо снимать с костей мясо.
– Смотрите, – по-прежнему весело сказал Василий, – из такого сальца можно ворвань добывать, гыгыгы, ишь какое бурое!
– Алексей, займись головой, – попросил Владимир Иванович. – Мне нужен его череп. Я немного поднаторел во френологии – сейчас определю уровень его интеллекта.
– Лучше сделаем из него магдебургские полушария, – предложил Олег. – Арт-модерн, народные промыслы, обряды.
Вчетвером они провозились около получаса, и в конце у них образовалась груда розового мяса и аккуратная серая горка разрозненных костей.
– Мясо пусть тут остаётся для местной фауны, – утирая пот со лба, сказал Владимир Иванович, – а вот кости надо зарыть. Алексей, возьми в багажнике лопату и сделай яму.
– Почему всё делаю я? Олег привык работать с сельхозинструментами, пусть он роет.
– Алексей, не спорь. Ты выкопай могилу, а уж мы возведём над мальчиком мастабу.
– Не стоит, – сказал Олег. – Увидят.
– Ну ладно, тогда положим здесь начало простого жальника, и пусть тут и впредь царит этот порядок, эта красота и эта гармония. То, что у греков называлось космос. Вы знали, что саркофаг – это порода камня, который уничтожает тело и кости бесследно?
– Может, вы его ещё и линиментами натрёте? – пробурчал Алексей, волоча лопату к краю поляны.
Он воткнул лезвие лопаты в дёрн, снял верхний слой, и стал углублять яму. Остальные пошли к нему: Владимир Иванович с Василием чуть поодаль, а впереди, как ликтор, шагал углерод Олег, неся охапку костей и ученический ранец с нехитрым казённым пекулием внутри: несколько учебников, тетрадки и дневник. Алексей сделал ещё несколько взмахов лопаты, присел на корточки и стал ковырять пальцем в дёрне.
– Ну что там?
– Мох какой-то странный. Не видел такого раньше.
– Бля, – шепнул себе под нос Олег. – Надо дать пизды этому бриологу, а то он тут нас ещё два часа продержит.
– Тихо-тихо, – так же шёпотом успокоил его Владимир Иванович. – Всему своё время. Будем руководствоваться индетерминизмом, и не думать о личном, договорились?
Когда яма выросла до минимально необходимых размеров, Олег бросил туда кости, ранец и синюю школьную форму. Увенчал это пилоткой, пионерским галстуком и смачным плевком.
– Засыпай.
Алексей молча стал бросать землю обратно. Сверху положил дёрн, притоптал и раскидал остатки земли по округе. Всякие следы могилы исчезли.
– Спасибо, Алёша.
– Да пошли вы, – Алексей хмурился, не поднимая глаз. – Пошли вы, – повторил он и пошёл прочь в том направлении, где предположительно был оставлен его «Москвич».
– Давай, Олег, теперь можно, – сказал Владимир Иванович.
Олег кивнул, вынул нож и пошёл следом.
– Владимир Иванович? – удивлённо поднял брови Василий. – Что теперь можно? Вы же не хотите сказать, что...
– Именно, Василий. Именно. Вы с Алексеем совершенно одинаковые. Только он слабее. Демагог. А нам нужен активный член. Теперь мы больше не квартет, органоген распался. Зачем мне оба дивергента? Давно пора было разрушить ваш дуумвир.
– Но ведь...
– Спокойно, Василий. Алексею нельзя больше жить. Ты же понимаешь. Он вот-вот сломается, а нам это не нужно.
– Но как вы можете? Это же Алексей!
– Мои личные желания и поступки не зависят от страстей и аффектов. Называй это апатией, если хочешь. Всё, что меня заботит – генезис нового мира. И мы его приближаем. Без Алексея дело пойдёт гораздо быстрее, вот увидишь. Он слишком много думал о зле – дадим ему возможность понять его. Он умрёт в этом лесу, в нём заведутся сапрофиты, на нём прорастут травы. Кто слишком увлекается сидерацией, сам когда-нибудь становится травой.
– Михаил Афанасьевич обязательно об этом узнает. Так нельзя.
– Тоже мне алькад нашёлся. Нас сам знаешь, кто рассудит, а ты в это не лезь. Не смей ничего никому рассказывать. Это касается только нас троих.
– Хотелось бы узнать причину интердикта.
– Он хотел быть красным и жить без малого тысячу лет, как тот первый, и при этом ничего не знал о жизни. Он не понимал, что, возможно, этот мальчик и был предвечным логосом, а может быть, это ты или я, или Олег, или даже он сам. Посмотри вокруг, Василий. Простые, непротяжённые, имматериальные, индивидуальные, одарённые стремлением и способностью представления сущности составляют истинную действительность. Сущности и субстанции. – Далеко в лесу кто-то резко вскрикнул. – Но Алексей присоединился к этому сонму только теперь. И это хорошо. Давай заключим конкордат. Я открою тебе имя нашего Ликурга, имя чёрта, который стоит над нами, выше всех нас, выше Михаила Афанасьевича и выше всех мыслимых величин – а ты будешь молчать.
Антиципация дождя застала их врасплох, но ни Владимир Иванович, ни Василий не сдвинулись с места, чтобы укрыться.
– Скажите мне имя, и я буду молчать, – после недолгого раздумья согласился Василий.
– Крыса Клоаки Странный Гриб, – трепетно произнёс Владимир Иванович, и тут же грянул гром, и небо над ними осветилось молнией.
– Крыса Клоаки Странный Гриб, – повторил за ним Василий, как будто внезапно понял что-то, очень давно ускользавшее от его сознания. – Кто это?
– Могу только сказать, что микология над ним совершенно не властна. Он другой. Ну ладно, пойдём.
Они вышли с поляны и чавкали по мокрому от дождя мху. Пройдя метров триста, увидели Олега, присыпающего тело убитого палой листвой.
– Надо будет сочинить про Алексея несколько забавных фаблио, – задумчиво сказал Владимир Иванович, созерцая бугорок наскоро сооружённого захоронения. – Увековечим друга.
– Фатум, ёбте, – без тени скорби вздохнул Олег, и все трое направились к жёлтому «Москвичу» Алексея, умытому тёплым весенним дождём.