Бибигуль

Автор: дважды Гумберт Я в пустой квартире. Здесь еще никто не жил. Дом только что сдан. Большинство квартир в нем стоят пустые и без ремонта. Большинство квартир в этом элитном доме принадлежат сотрудникам важного ведомства. Такие квартиры — хорошее вложение капитала. В моей даже сделан ремонт. Евро-китайский, конечно. Пунцовый линолеум с хорошо различимой свастикой. Обои янтарного цвета, без мельтешащих фигурок, подстрекающих воображение. Рамы на окнах белые, тонкие и хорошо держат звук. Туалет выложен крупным зеленым кафелем. Вместо ванной – душевая кабинка, в которой себя ощущаешь пилотом торпеды. И хит – крепкая наружная дверь на мощном запоре. Легкий поворот ключа – и дверь становится со стеной единым целым.
Поэты и сказочники выдумали двери для входа в иные миры. Для меня же волшебное свойство двери заключается в том, что она есть препятствие и граница. Меня не манят иные миры. Мне вполне достаточно отмежеваться от этого. Он, этот мир, по существу, такой же иной, как и миры воображаемые. Впрочем, не спорю, возможно, иные миры так же реальны, как этот.
Дверь, вот что имеет значение. Без двери нет абстрактного и конкретного, внешнего и внутреннего, целого и отдельного. Определенно, человек человеку — дверь. Запертая, блуждающая, ложная. Прочная и привычная. Хлипкая и чуткая, как барабанная перепонка. Дверь без ключа. Дверь заколоченная. Дверь в никуда.
Если я засыпаю трезвый, по ночам в мою прочную дверь кто-то тихо стучит и скребется…

Несколько лет назад, по заданию одного издательства был я в одном богатом северном городе. Мне поручили провести полтора десятка довольно бредовых бесед с видными горожанами, имея при себе включенный диктофон. Потом я должен был с этим сырцом работать. Люди были уже подготовлены – мне надо было только прийти и снять урожай. Люди душевные, деловые и самодельные. Они охотно делились личной и деловой информацией. Только в одном случае я потерпел неудачу. Интервью, что называется, *поплыло* и вылилось во что-то странное, неформальное.
Мороз в тот день стоял градусов сорок. Я вышел из такси перед одиноко стоящим среди мрачного зимнего великолепия внушительным трехэтажным домом. Он был призрачно подсвечен снизу и имел полное сходство с каким-нибудь викторианским особняком, в котором водятся привидения, и обязательный страдалец пишет очерки своих опийных снов. Впрочем, было заметно, что дом совершенно новый. Внутри было много декоративного камня; всевозможные сорта мрамора действовали гипнотически. В лестничном проеме висела грандиозная семиметровая люстра, обходя которую трудно было удержаться и не впасть в транс. В просторном холле третьего этажа, за расставленными в беспорядке столами, сидело несколько юных привлекательных девиц, явно на дружеской ноге с бриллиантами. Мне понравился немного помпезный, но в корне своем очень здоровый дух этого дома. Я пошел в туалет и покурил. Когда я вышел, одна из помощниц указала на меня только что вошедшему с улицы мужчине, своему шефу. Невысокий, плотно сбитый, с усами, в очках. Что-то озорное было в его лице. Взгляд, не утративший интерес к людям. Я подумал, что в молодости такие люди чинят розыгрыши. Еще они любят азартные игры.
Мы прошли в кабинет, размером с баскетбольную площадку. Под стать кабинету был стол цвета воды в стоячей лесной луже. Глава крупной строительной компании Б. и я уселись друг против друга, разделенные этим живым деревянным зеркалом. Помощница принесла чай. Я выложил диктофон и стал соображать первый вопрос. Но Б. сразу дал мне понять, что интервью ему по барабану. Только спросил, могло бы издательство опубликовать материал про него и его компанию непосредственно за блоком, посвященным личности губернатора? Вместо того, чтобы отвечать на мои вопросы, Б. стал задавать свои и быстро выяснил, что я не профессионал, просто вешу по жизни. После этого он расслабился и сказал по коммутатору ни с кем не соединять. Я догадался, что он просто решил воспользоваться поводом, чтобы выбраться за пределы своих серьезных обязанностей.
- А вы знаете, что ученые рассмотрели край вселенной? – спросил Б. – Да, при помощи телескопа *Хаббл*.
- Как это – край? – не поверил я. – Не может быть.
- Да! Я смотрел по *Дискавери*. Самый настоящий край, — убежденно сказал Б. – Дальше нет ничего. Стена. А раз есть стена, значит, вселенная – это дом. И дом этот кто-то построил. Нам этот дом достался так, задаром. Вот как в советские времена квартиры давали. А мы еще недовольны – хаем, гугним, то нам не так, это – не этак. А что – нормальная типовая вселенная. Моспроект или даже ленпроект. Крыша есть, жопа закрыта – и ладно.
- А может, это все-таки ипотека? – подстраиваясь под его тон, спросил я.
- Ну, раз так, то плохо. Долго еще не расплатимся, — и Б. заговорил про ипотеку и продемонстрировал шкаф, заполненный разноцветными файлами с договорными документами. Вот так, разговор то и дело менял свое русло. Впрочем, я больше молчал, поддакивал и улыбался. Б. разошелся и с воодушевлением заговорил о самых разных вещах. В самом начале, он предложил мне что-нибудь выпить на выбор. Но я проявил малодушие и отказался. Несколько раз заикался мобильный телефон, но Б. совершенно не торкали его позывные.
- А вообще, жизнь прекрасна и удивительна, — говорил Б. – А мы живем в своих хатках, мазанках, саклях и переводим драгоценное время. Уставились в самих себя, как в телевизор. А там ведь, как правило, хмарь, бестолочь, ахинея. Никаких новостей. Не очень свежие трусы, поющие прокуренными голосами. Реклама валенок, когда вокруг цветущее лето. Какие-то хмыри, кикиморы, зомби, атлеты. А вокруг — божий мир. И нас в это великолепие впустили. Вот недавно летел я в Японию. И поразился – мать, это сколько же у нас земли-то? Пропасть земли. А мы вот так сжались все в кулачок, обмусолились в своих городах, затырились в этих клетках позорных. Да еще плати за нее ипотеку всю жизнь. Ну, не странно ли? И я вот говорю – странно все это. Как заколдованные живем.
Голос его был молодой, интонации драматические. Я уже понял, что Б. – человек скрытый, насмешливый и затейливый. Он говорил про английский традиционализм, про свое счастливое детство, про советскую армию и великий комсомольский порыв, про масонов, про будущее, еще более прекрасное и удивительное, чем настоящее. Гигантские часы с маятником, торжественно приглашающие каждый новый квант времени, отсчитали два с половиной часа. Помощница, каждый раз новая, принесла кофе. Какой-то крупный мужик в деловом костюме хотел прорваться в кабинет, но Б. неуловимым жестом убрал его за дверь.
- Есть у меня скульптор прекрасный. Гений. Я вот ему говорю, почему ты не можешь сделать, как Микеланджело? Можешь меня удивить? Сделать так, чтобы дыхание замерло и слёзы на глазах навернулись? Чтобы все ахнули? Чтобы я посмотрел на твою работу и восхитился. И побрел в сторонку, потерянный? Что, не можешь? Просто потому, что не веришь в себя. Он, Микеланджело – вот, титан, а я рядом крошечный, как воробышек, чирикаю в лужу. Вот вы, Умберто, вы можете написать о нас, как Лев Толстой? Да ладно – о нас. Мы обычные люди, которые хорошо исполняют свое предназначение. Дома строить не так уж и трудно. Кирпич есть, проект готов – и погнали.
И это говорил человек, который из перестроечного кооператива, строившего гаражи, вырастил крупнейшую строительную компанию региона!
- Ну, Умберто, осилите роман уровня Льва Толстого? Беретесь? Мир полон чудес. Мы просто проходим мимо и жалуемся на скуку. Скучать – беспонтово! Скучать нельзя никак!
К этому моменту я уже основательно притомился. Солдатская фляжка, полная водки, которой Б. только что хвастал, могу поклясться, была волшебной — один ее вид вогнал меня в ступор. И зачем только я не согласился выпить? Никогда нельзя отказывать себе в ништяках. Я сделал последнюю попытку изобразить серьезного человека. Я задал свой вопрос. После чего моя совесть могла быть спокойной: интервью было.
- Благодаря чему? – спросил я и неопределенно обвел рукой пространство. Б., как не странно, понял, что я имею в виду.
- Честно сказать, — он сделал знак, чтобы я отключил диктофон. Я притронулся к кнопке, и цифровое устройство медленно погрузилось в столешницу. – Все просто. Тут несколько правил, — задорные огоньки во взгляде Б. потухли, на лице проступило выражение статуса. – Первое – хорошее, очень хорошее отношение с администрацией края. Второе – никогда не одалживайтесь у банков, если можно достать деньги каким-то другим способом. Третье – это профессионализм как творческое отношение к делу. Ну, и четвертое, — он помолчал, — гастарбайтеры. Куда без них? Без этих честных покладистых парней – никуда. Заложишь одного такого в фундамент – и можешь быть уверен: дом будет построен быстро и простоит долго. Я сразу говорю нашей интернациональной бригаде – нужен один человек. Потому что именно человек – краеугольный камень мироздания. Сафар, Раджаб, Ашур, Турсун, Дурды – у наших домов есть собственные имена, есть тайные ангелы-покровители. Ну, это шутка, естественно.
- Я понял, — сказал я, чувствуя, что аудиенция походит к концу.
- Умберто – красивое имя. Редкое, для наших суровых краев.
- Это в честь деда, — пояснил я. – Он был итальянский коммунист.
- Это классно! – снова оживился Б.
- Вот вы недавно стали депутатом, — неожиданно вспомнил я. – От правящей партии. Костюм у вас правильного оттенка синего. Скажите, как вы думаете, когда лучше было – в советские годы или сейчас?
- Для меня лично – в советские годы, конечно. Потому что молод я был, — искренне ответил Б. – Молодость – это свобода, неопределенность судьбы. А сейчас моя жизнь уже состоялась. И она меня никуда не отпустит – отключай телефон, забаррикадируйся, все равно рано или поздно достанут. Вот так и будет до самой смерти. Ну, а если шире взглянуть, в советские годы люди лучше были. Открытее, честнее, — тихо и серьезно добавил он. – Государство многое требовало. Но ведь и давало не мало. Это были партнерские отношения. А сейчас можно ото всего откупиться. Совсем другая ситуация. Сложно сейчас от людей что-то такое требовать. Ну, платят кредиты, налоги, что-то там покупают – и ладно, и уже хорошо. Главное, что шевелятся. Кто-то даже детей заводит. Умирать за идею, только потому, что *так надо*, сейчас никто не пойдет. Я не пойду. Вы не пойдете. И правильно. Мы не дураки, и сегодня не пятница.
- Но ведь скучно, — сказал я. – Нет ничего нового.
- Ну, а чего вы хотели? — кивнул Б. – Бог не фраер. Искусство требует жертв.
Часы, глубоким боем, подтвердили мудрость его слов. Я вышел из оцепенения и поспешил откланяться. Б. предложил мне проехаться с ним на неделе по объектам, но я сказал, что скоро уеду. Расстались мы очень тепло. Помню, что не стал брать такси. Взял примерное направление и пошел, обходя объятые космическим холодом типовые высотки. После разглагольствований Б. я чувствовал себя опустошенным, почти не материальным. Каленая стужа только зажгла во мне какой-то дурной пламень, похожий на эффект от алкоголя.

Поздно ночью в мою прочную дверь кто-то тихо стучит и скребется. Чуткий сон тут же проходит, и я остаюсь один на один с этим навязчивым звуком. Только невнятный гудок проходящего в стороне поезда соединяет меня с реальным миром.
Я подкрадываюсь ко входной двери. Мне кажется, я различаю беззвучный шепот. *Впусти меня*- кто-то плачет и мнется за дверью. Я неуверенно приподнимаю белый кружок металла над глазком. *Впусти меня* — становится громче, шорох за дверью – нетерпеливее.
Один взгляд – и надежная дверь перестанет существовать. Единственный взгляд будет воспринят как приглашение. Я знаю это, боюсь этого. И всё же, жадно смотрю. Площадь за дверью пуста. И тут же ледяной холодок касается моей щеки, шеи. И обжигает ужас. Бибигуль уже рядом, внутри. Бибигуль уже здесь.
Я медленно поворачиваюсь и готовлю себя к шоку. Он неизбежен, к ужасному виду Бибигуль невозможно привыкнуть. Желтая мятая кожа, тонкие искривленные кости, содранные в кровь пальцы рук. Серая едкая пыль покрывает мою гостью. Сорок косичек, некогда черных, как смоль, безнадежно свалялись, перепачканные в цементе. Глаза похожи на сладкие вялые финики.
Но стоит мне побороть отвращение и обнять Бибигуль, как моя девочка начинает меняться. Жизнь взрывается и распускается в ней чуждой вселенной.
Бибигуль принимает прежнюю форму и начинает пахнуть, как корень дикого пиона. Я несу ее на кровать и долго целую ее маленькие твердые груди. Королева Азии обнажает жемчужные зубки, закатывает глаза и журчит смехом.
*Жизнь прекрасна и удивительна*, — шепчу я в ее точеное ушко и перебираю гладкие косички.
Дом, в котором я бросил кости, зовут Бибигуль.