Нелепая пародия на жизнь

Автор: Неффо Ван Штайн — Ну и что, блять, это такое?
— Как что? Человек!
— Нет, Савва, это не человек, это какая-то убогая пародия, жалкая потуга ученого недоучки. Ты себя Богом возомнил? За это весь твой отдел будет наказан, и мне всё равно, знали они о твоей выходке, или нет. Ты специально после плановых исследований оставался, чтобы своевольничать? Опять хочешь ночевать в лаборатории? Хрен тебе, я охрану предупредил, в шесть часов сегодня домой пойдешь!
— Не кипятись. Ты что, плановик лесозаготовительного завода? Я же в будущее смотрю, в завтрашний день. А ты? Тебе лишь бы план выполнить. Бюрократ!
Я стоял за дверью Саввиной лаборатории и боялся войти. Голоса спорящих были мне хорошо знакомы, один принадлежал самому Савве Табилину, а другой Ивану Планкину. Оба они были моими друзьями и коллегами. Вообще-то у нас коллектив довольно дружный, но уж если Иван Васильевич материться, то дело определенно пахнет жареным.
Не ожидая ничего хорошего, я набрался смелости и вошел.
В лаборатории находились трое: Савва Табилин, высокий широкоплечий брюнет с короткими слегка кудрявыми волосами, нордическими чертами лица и выбивающимися из общего колорита очками с толстыми линзами, Иван Планкин, щуплый человечек с непропорционально большим носом, тонкими губами и блестящей лысиной, и, наконец, третьего человека я видел впервые, это была красивая молодая девушка. Её светлые волосы казались чуть влажными, на бледном милом личике красовались большие голубые глаза. Она лежала на кушетке и была по шею накрыта плотным белым покрывалом.
— А если это до начальства дойдет? Ты же места лишишься! Как тебе такая перспективка? Снова пойдешь в НИИ государственное горбатиться?! — Ивана понесло не на шутку, не первый год с ним бок о бок работаю, но таким всего два раза видел. Оба случая закончились большим скандалом и увольнением.
— Не узнают. Если ты, конечно, не доложишь, — сказал тихо Савва. Перспектива снова перейти на государственное жалованье его не обрадовала.
— Не доложу, но ты мне скажи, что теперь с этим делать будем?
— С чем? Вас, между прочим, на весь этаж слышно, — не выдержал я и вмешался.
Заметили меня только теперь, когда я заговорил. Савва от неожиданности даже подскочил, но увидев друга, облегченно выдохнул.
— Твою налево, Вовка! Ну ты даешь, у меня чуть инфаркт не случился. Смотри сюда, — он указал рукой на лежащую на кушетке девушку, — Это Лилит, полностью выращенный искусственным путем человек. Уникальный экземпляр.
Должно быть, Савва ждал от меня бурного восторга, по крайней мере, именно это читалось на его лице, но мне пришлось его разочаровать. Подобные эксперименты в мире были запрещены законом, и наша страна не была исключением. И пускай наш институт и был засекречен именно с той целью, чтобы изучать то, что запрещено, но искусственно выращенный человек — это уже слишком. За подобный несанкционированный эксперимент премией точно не наградят. Это лет двадцать назад, когда о таком даже подумать не могли, устроили бы дебаты, митинги, собирание подписей «За» и «Против», общественники долго мусолили бы эту тему, а газеты каждый день пестрели бы сенсационными заявлениями и опровержениями. Лет двадцать назад, но не сейчас. Сейчас это просто запрещено и поставлено вне закона: статья, срок и отсидка на окраине нашей бескрайней Родины.
Любопытство взяло свое. Я подошел к Лилит и протянул руку, чтобы коснутся её лба. Она слегка повернула голову и посмотрела на меня своими небесно-голубыми глазами и улыбнулась. Это должно быть просто рефлекс, но в глазах как будто читались мысли и чувства. Мне стало не по себе.
— Она не опасна? – не малых усилий стоило мне оторвать взгляд от Лилит, и посмотреть на Савву.
— Абсолютно, — ответил вместо него Планкин, — это существо, с момента своего появления на свет и до дня сегодняшнего, находилось в инкубационной камере. Мышцы полностью атрофированы, мозговая активность на нуле. Я вообще поражаюсь, как она еще жива без системы искусственного жизнеобеспечения.
Савва бросил на Ивана гневный взгляд, но промолчал. Возразить тут и в правду было нечего. Ежу понятно, оставь Лилит в таком состоянии, и она умрет уже через несколько часов.
По большому счету, Лилит не была человеком, не была личностью. Для формирования личности необходим контакт с внешней средой, а она этого была лишена: ничего ни видела, ни слышала, ни чувствовала. Её даже растением назвать сложно, просто бесполезный белковый организм, гомункул, человеческая оболочка без души, без мыслей, без эмоции.
— Ну и что вы собираетесь с ней делать? — ситуация для меня постепенно начала прояснятся.
— У меня тут запланировано грандиозное исследование, — оживился Табилин, — изучу рефлексы, органы чувств, очень важно установить…
— Стоп! Ты в своем уме? — прервал его Иван, — Да за подобное мы и увольнением не отделаемся. Сами знаете, куда могут отправить. Всех нас.
Мы молчали. В институте существовала контрольная комиссия, которая занималась проступками среди персонала. Как правило, для провинившегося это заканчивалось либо штрафом и возможностью продолжить работать дальше, либо направлением на место работы в другой город, навсегда. Причем, после этого контакты с этим человеком обрывались, и о его дальнейшей судьбе оставалось, только догадываться.
Я еще раз посмотрел на Лилит. Она всё еще смотрела на меня, и мило, по-детски улыбалась. У нее был осознанный взгляд. Таким взглядом на мир смотрит человек, а не бездушное существо. Или это просто игра моего воображения?
«Посмотрите на её глаза». Эта фраза уже была готова сорваться с языка, но меня прервал скрип двери.
— Савва Алексеевич, можно я сегодня пораньше уйду? У моей подруги сегодня день Рождения.
Это была Катя, лаборантка под Саввиным руководством. Девушка она была очень милая и общительная, вот только огромное количество родственников и друзей, чуть ли не ежедневно справлявших свои многочисленные и нескончаемые Дни рождения, всячески препятствовали ей работать.
— Хорошо, Катенька. Вы заварите, пожалуйста, нам с ребятами чайку в моем кабинете и до завтра можете быть свободны, — отозвался Савва.
Катя благодарно кивнула, махнула ручкой на прощание, и закрыла за собой дверь. Из коридора слышался удаляющийся стук каблуков.
— Ну что? Пойдемте чайку попьем? Надо всё хорошенько обдумать — предложил, наконец, Савва.
— Тут нечего думать, на переработку её, – заключил Иван, — на переработку её, и поскорей забудем об этом.
Савва обреченно кивнул головой, словно мальчишка, который нашкодил, и осознал свою вину. Убедившись, что друг смирился с доводами, Иван достал рацию и вызвал охранника дядю Мишу. Возрастом тот был уже лет за шестьдесят, говорили, что он работает с самого основания института. Репутацию дядя Миша заработал себе человека надежного и исполнительного. В нашем отделе его часто просили отправить на переработку бракованные результаты экспериментов.
Переработкой мы называли цех, в котором из непригодного по тем или иным причинам материала создавали органическую субстанцию, способную послужить в дальнейших исследованиях.
— Это я должон девченку, что ли, на переработку отправить? — никак не мог взять в толк дядя Миша.
— Я же тебе говорю, это не человек, — принялся заново объяснять Иван, — Это просто тряпичная кукла, нет в нем ни сознания ничего другого присущего человеку.
— Нет, мужики. Я грех на душу не возьму. Это не дело, сначала человека сотворить, а потом убить. Не по-христиански это.
— Михаил, бросьте вы это! — не выдержал Иван, — Если бы все ученые о гуманности беспокоились, так мы бы до сих пор от всех болезней подорожником, да отваром ромашки лечились.
— Вот вы ученые, вот вы его и тащите на своем горбу. А меня мужики и не просите. Я в этом не участвую.
Если дядя Миша отказывается помочь (что бывало крайне редко), то он разворачивается и уходит. А если не уходит, значит, ждет на бутылку. Из-за тяги к алкоголю, старый охранник испытывал массу проблем. Он и сам признавался, что кабы не беленькая, давно дослужился до начальника охраны.
Смекнув в чем дело, Иван скорчил недовольную мину и принялся шарить в карманах халата. Извлекая на свет какие-то расписки, бланки, вырванные из блокнота листы с записями, он, наконец, нашел две смятые купюры и протянул их охраннику. Тот недовольно поморщился, но деньги взял.
— Дядь Миша, не переживайте, — Иван дружески похлопал его по плечу, — я же говорю, не человек она вовсе. Ты вот, что сегодня на обед ел?
- Так… котлеты, с макаронами, и стопарик… компота.
- Так вот в этом организме, — Иван небрежно махнул рукой на Лилит. – Не больше от человека, чем в котлете, что ты сегодня съел. Тебе ведь котлету, не жалко было лопать?
Старик охранник не ответил, молча, уложил Лилит в черный мешок, взгромоздил его себе на спину и поволок на переработку.
…
Так не стало Лилит.

Кабинет Табилина был небольшой каморкой, «камера мыслей» — как называл её сам Савва. Мы уселись за аккуратненький столик в углу и ждали, пока хозяин принесет чай.
— Я вот еще что в толк не могу взять. Ты где её все это время прятал? Ведь не один месяц инкубационного периода должен был пройти, — спросил Иван.
— Да, что там прятать? В подсобку капсулу отнес, в углу поставил, тряпкой какой-то накрыл и все дела. Вот только, зря я ей имя дал. Смотрю, и привязаться уже успел… Владимир, ты что такой кислый?
Я не сразу понял, что обращаются ко мне. Савве даже пришлось толкнуть меня в плечо, чтобы привести в чувство.
— Жалко её. Взгляд у нее осмысленный, даже глубокий что ли.
— Я тоже заметил, — подхватил Савва, — Может он там лежал в своем инкубаторе и думал о чем-то.
— Исключено, — вставил Иван.
— Она улыбалась! Вы же это видели.
— Знаешь, Вова, пора бы тебе перечитать университетский курс по биологии. Еще старик Дарвин, характеризуя эмоции в эволюционном плане, обратил внимание на их связь с инстинктивными формами поведения. Он смог показать, что мимические реакции свойственны даже детям, слепым от рождения. Такие базовые проявления эмоций носят врожденный характер и свойственны не только человеку, но и животным.
— А вот и нет, — вмешался Савва, — Такие базовые эмоции свойственны только высшим животным — приматам, собакам и другим. Спорить сейчас бессмысленно. Вот разрешил бы ты мне на ней пару экспериментов провести, тогда можно было бы провести научную дискуссию, а так что толку? Чувствую было что-то в Лилит человеческое.
— Не была она человеком, — ответил Иван. – Вот мы с вами — настоящие люди, а она нет. Она пародия на человека. Разум инфузории в теле взрослого человека — нелепо и убого.
Савва не стал спорить. Каждый задумался о своем.
Через полчаса Табилин и Планкин погрузились в новый проект, над которым совместно работали. Они обсуждали принципиальную схему нового гомункула, помесь собаки и кошки. Сложность была в том, чтобы сохранив хороший КПД дрессировки, улучшить зрение гомункула в темноте. Военные щедро готовы были заплатить за разработку.
Так закончился день, наступило завтра. Завтра, в котором нашлось место только для настоящих людей. И всё же я не мог забыть милой детской улыбки девушки. Точнее гомункула. «Да, искусственно взращенное существо без души» — повторял я себе сотый раз.