Рассказ брата Елизара (на конкурс революционный)

Автор: аккуратный Порфирий Пономаря Харлампия они удавили струной от балалайки, чтоб, значит, шума лишнего не было. Потом, как сколопендры вонючие, заползли, извиваясь, в келью, сонных и взяли в полон нас, четверых монахов –отшельников, меня, брата Алексия, брата Никодима и брата Афанасия. Только мы одни, окромя полумёртвого архирея, и оставались при церкви из духовенства, остальные давно убрались отсель подобру-поздорову, от лавины бедствий исторических спасаясь.

Ну, мне-то боятся нечего, для меня вся жизнь земная – какая бы ни была – всего лишь карусель забавная, ярмарка глупостей и тщеты. Я-то на самом деле и не спал вовсе – притворялся, бо я и не сплю никогда. С тех пор как прозрел, сон разума улетучился от меня навсегда, сумерки сознания исчезли в ярком свете внутренней несократимой правды! правды! правды! правды!

Слышал я, как они по храму рыскали, золото, видать искали, суетливые, неразумные существа. Да нету там у нас никакого золота. Слышал, как Харлампия давили, но воспрепятствовать не успел – уж больно ловко и споро они это злодейство своё учинили, умеют. И вот – заползли. Шипят чего-то, матюгаются и утварь нашу пинают. Вставайте, говорят, святоши ебучие, хорош почивать. Руки они нам выкрутили, связали жгутом, и повели нас через двор в храм, маузерами своими грозясь.

Ночь стояла на земле промозглая и как бы обморочная, будто сама природа пьяная была или топором оглушённая. Пока шли, я на луну глянул. Она, супротив обыкновения, не жёлтая, а бордовая была, как, извиняюсь, залупа свинячья. Одначе, знак – думаю. Ввели нас, значит, в притвор.
Смеются во весь голос, сволочи. Свечи зажгли, поставили нас, святых человеков, на колени. Расправу, говорят, учинять будем. За многовековой обман народа. Пришлецов вроде бы пятеро было. Ну да, именно пятеро, по числу пентаграммных лучей. Один, показалось, карлик, но присмотрелись на свету – не карлик, а дитёнок лет 12, но с таким недетским волчьим оскалом на землистом лице, что даже нам, взрослым людям, не по себе стало: настоящий бесёнок! А ещё один сатанист тот вообще чернокожий, белками сверкает, по-заморски губами шлёпает.

«Интернационал,- шепнул мне брат Никодим,- со всего мира бесовское отродье сползлось на пир антихристовый.»

Главный комиссар наганом играет и говорит нам насмешливо: всё, мол, кончилось ваше святое существование, новый порядок пришёл, и теперь, значит, народной властью постановлено, что никаких богов нет, ни одного. Научный атеизм, говорит, настал. Это по учёному, а по простому – пиздец вам, братья монахи.

Церковь наша на холме стоит, в отдалении от города. Я тут, почитай, всю жизнь свою провёл, ну не считая тех лет, что путешествовал по святым местам. Начинал когда-то послушником, теперь вот десятый год отшельничествую заради познания истины божьей, и других своему знанию учу. Дьякон наш захворал весной ещё и летом помер в страшных мучениях, а нового, в виду смутного состояния времени нам не прислали. А архиерей Амвросий, достигши совсем почтенного возраста, утратил ясность мышления человеческого, но как считается, духом воспарил, и теперь лежит при храме и недвижимым телесным сном спит, но не отошедши, в состоянии, каковое в медицинской науке называется «кома». Бог с ним, речь тут не о нём.

В общем, на нас вся церква и держалась, а я среди монашества как бы предводителем духовным был, прозвище моё было приватное, для своих, Черноухий, а так – братом Елизаром назывался. Начинал я с певчего, потом в чтецах ходил, так бы и до настоятеля дошёл к старости, но вверх по иерархии церковной я как-то не устремился, потому как ум мой и тело моё к эзотерическому отшельничеству и усмирению плоти тяготеть стали. Таковая метаморфоза намечалась в моей душе давно, а окончательно осуществилась опосля встречи с моим учителем. Духовный наставник мой был Старец Яков, какого я на юге встретил, паломничество свершая на Афон. С ним в беседах и занятиях я полтора года провёл, волшебных полтора года! Научил он меня особым таинствам, секретам внутреннего круга, как он это называл, вроде бы упражнениям духовным, но таким, о которых в книгах я не читал, и вообще ни от кого ничего такого подобного не слышал. Старец достиг состояния полной благости и излучал вокруг себя видимое сияние, вроде как от огромной свечи. Вкупе с этим он человеческой пищей практически не питался, получая энергию через позвоночник от самого солнца. Ещё он сам употреблял и мне давал всяческие снадобья и минералы специального, метафизического назначения. Эти вещества действовали таким образом, что помогали нетелесной сущности нашей отделяться от телесной и отправляться в самостоятельные путешествия по Божественным мирам, где всюду – истина. Это были увлекательные прогулки, скажу я вам! В них обретал я свободу и прозрение!..

В самом, однако, монастыре Афонском старца Якова священство недолюбливало, поп о нём отзывался чуть ли не как об отступнике, еретике, а я вот в нём сразу настоящего воина Господня разглядел, и наплевать мне было на мнение вышестоящих лиц. Повезло мне, считаю, что встретил я этого учёнейшего из всех православных монахов. Полюбился я ему за что-то – за любознательность видимо и добрый кроткий нрав. Современным священнослужителям, ровесникам моим, я заметил, свойственна некоторая мозговая леность, если не сказать тупоголовие, и полное отсутствие тяги к глубинному поиску. Им мнится, что ежели синодальные правила назубок заучить, так это к Иисусу тебя автоматически приведёт, как прямая дорожка. А я – и это не богохульство, уверяю вас, братья мои во Христе – в автоматическое достижение Царских Врат не верую, а верую в тяжёлый тернистый путь к высшей правде, какой пройти должен любой духовный человек. Не толстеть в бормотании молитв надлежит ему, а искать, искать и страдать в исканиях своих, нешутошно страдать. А иначе и затеваться не стоит, иди в сапожники или аптекари.

В среде своей я, таким образом, бунтарём и смутьяном прослыл, но был всё же личностью уважаемой и известной. Спуску монахам и другим церковным людям я не давал, а своими вопросами, придирками и наставлениями донимал ленивый ум их, чтобы не расслаблялись. Потому что сатана всегда где-то рядом, только и ждёт удобного случая, чтоб нас с толку сбить.

Вот вам пример – с октября прошлого года, ну когда вся это чернь, антихристом подстрекаемая, взбунтовалась, многие священники, в частности, нашего прихода, убоялись зла, оставили службу, по глухим хуторам попрятались и некоторые даже расстриглись. А мы с товарищами, наоборот, укрепились в пути своём, и с удвоенным рвением даже продолжили то, что исполняли…

Но вот и к нам пришло. Настал роковой час.

-В храме безобразие учинять – мыслимое ли дело?- подал голос брат Алексий, подняв лицо к комиссару.
А тот наотмашь шлёпнул брата Алексия по щеке и кричит:
-Молчать, кровопийца! – схватил за бороду, дёрнул со всей дури, видно, что сильную боль причинил. – Именем революции, сейчас же отрекайтесь, сволочи, от бога своего! Провозгласите новую власть на земле, примите её и приходу объявите! И тогда может, в живых оставим вас! На каторгу сошлём только и всё.
-Чего захотел!- отвечает Алексий.- Шишок тебе под носок!
Комиссар ему как даст сапогом по лицу. Упал Алексий навзничь, подняться не может. А главный красный товарищ к брату Никодиму подошёл, схватил за шею и лбом его об пол постучал, так что кровь пошла и лужей по дереву разлилась.
-Молитесь, гады, молитесь! – кричит комиссар.
Брату Афанасию тоже досталось. Один из этих маузером по скуле ему врезал и в живот кулаком ввернул. Задохнулся Афанасий. Загоготали разбойники, как козлы, смеются и остановиться не могут. Я брату Алексию подмигнул, спокойно мол, без паники, всё под контролем.

Тут замечаю я, что изверги эти, хоть и ржут, но вроде как изнутри трясутся, как в лихорадке. Опасаются-таки гнева Божьего. А ребятёнок так вообще глаза закатывает, да вдруг как начал по-собачьи лаять! Да эдак жутко лает, натурально так, с подвыванием. Видать бес, который на нём сидел, всерьёз забеспокоился. Святого места забоялся. А точнее – лично меня, бесстрашного воина Христова. Ну, я им ещё покажу силу Господню! Комиссар кричит мальцу:

-Уймись, Федка! -подзатыльник как даст ему, тот под лавку и покатился, там и затих.
Комиссар ко мне подходит, сапожищем грязным замахивается. А я так с улыбочкой искоса глянул на него. И видит он – нисколечко я его, говнюка, не боюсь. Потому что со мною душа моя бессмертная, сила моя со мной, всегда со мной. Комиссар меня в бок ногой толкнул несильно и говорит:
-Ну и шо лыбишься, хуйло! Бога-то не существует!
А я ему говорю:
-Вопрос, господин сатанист, не в том, существует ли Бог. А в том, существуете ли вы, лично вы.
Комиссар и остальные встрепенулись, такое услыхав.
-Ну-ка, товарищ Боб, — обращаясь к негру, но не отрываясь взглядом от моих глаз, проговорил главарь,- дай-ка мне твоего лечебного порошка, который от нервов. Чегой-то я нервничать начинаю, не ровён час, шмалять начну всех подряд.
Чёрный человек, который, я видел, тоже взволновался, всех этих богохульств убоямшись (так и сверкали белки глаз его) улыбнулся натянуто губищами – от уха до уха рот евойный был, как у жабы, и достал из-за пазухи заграничной шинели суконной коробочку. Открыл и отсыпал на ладонь комиссару:
-Take it, comrade Yuri Sergeevich!
Тот вдохнул носом порошка. Помотал головой. Сказал: «добре». И снова ко мне обращается:
-Что ты там, жопа, щас сказал?
-Сам ты жопа телячья, прости Господи,- спокойно ответствую я.- Вопрос веры в Бога второстепенен по отношению к вопросу о познании собственной души. Если мы не познаём себя, не позволяем своей душе явить нам свет свой, то выходит в итоге так, что мы как будто и не существовали вовсе. То есть нам был дан шанс, а мы его взяли и просером просрали. И какая разница, существует ли Бог, если нас самих – нет?
Комиссар засмеялся на это, так что усы рыжие затопорщились.
- Ежели мы и не существовали, то Революция сделает нас существующими, и не надо тут нам…байки ваши церковные нам травить. Хватя! Вот мы тебя щас шлёпнем именем Революции, да и сам перестанешь существовать, апостол хренов!- он направил на меня наган.
-Во-первых, -отвечаю я ему,- никакая внешняя революция не даст вам внутренней свободы, не научит вас летать. А во-вторых, я вам не могу позволить в Храме из оружия по людям божьим палить…

И тут Федька как выскочит из-под лавки, да как бросится на меня, в горло ручонками целит. Ну я сбил его на лету – с колен вмиг поднялся, да ногой ему зарядил в башку. А тело у меня сильное, как стальное стало после занятий в монастыре по особым методикам старца Якова. Мальчишка отлетел, о стену ударился головёнкой, упал и закрутился на полу волчком.
Юрий Сергеевич пальнул в меня, да я ведь много чему научен, переместился я ему за спину, пока пуля летела, руки свои освободил вмиг, да и фуражку с него сбил. Комиссар обернулся, глаза на меня вытаращил.
-Это что ж ты за монах такой с фокусами!- воскликнул он.
-Вот это и есть революция, товарищ, -говорю я.
И тут бросились они на меня гурьбой. Как упыри прямо. И тогда взлетел я под купол церковный (давно не летал, надобности не было, думал, разучился, ан нет – такому не разучишься) и оттуда сверху кричу им:
-Настоящая революция, господа, есть единая Революция Духа и Плоти!
И снизился и каждому товарищу по затылку стукнул крепко, бесов невидимой присоской энергетической к ним прикреплённых отсоединил и отбросил прочь. Большевички на колени попадали, взмолились, прозрели мигом, даже уродец Федька, плача, будто щенок, стал лбом об пол биться. И негр Боб: крестится и причитает:
-Excuse me, Lord! Excuse me, Lord!

Я спустился, на ноги встал и поглаживаю их по спинам.

-Ничего, ничего, -говорю я им,- с кем ошибок не бывает. Я вас в монахи возьму, в свою, как вы говорите, политическую партию. Мои-то ученики,- я показал на улыбающихся сияющих братьев,- ранее тоже анархистами да бомбистами были, а теперь, вишь, светятся!
Товарищи плачут, а комиссар лицо ко мне поднял и говорит:
- Да, да, возьми, учитель, возьми нас в свою партию! Ленин-то ведь – Сатана!
-Возьму, возьму….- успокаиваю я. И к негру Бобу обращаюсь: — А ну-ка, чернявый, дай-ка и мне твоего порошка попробовать, слыхал я про такой. Забыл только, как называется.
Боб достал из-за пазухи, улыбается со слезами на глазищах, сыплет мне щедро:
-It''''s white Lady, Lord! Beautiful white Lady!
-Хорошо,- говорю я,- щас отведаем!...