Индивидуальная деятельность (сентиментальное путешествие)

Автор: castingbyme Первым её побуждением было описать мысли и настроения ночи, когда она не могла уснуть, возвратившись домой с вечеринки у подруги. Можно было вдоволь пофилософствовать о том, почему всех непременно тянет на воспоминания о прошлом, почему люди стремятся бездумно и с каким-то мазохистским отчаянием встретиться после многих лет разлуки, чтобы посчитать килограммы, морщины, детей и деньги. Ещё ведь мудрая старуха Изергиль говорила, никогда не следует встречаться после с теми, которых вы когда-то любили. Это нехорошие встречи, все равно как бы с покойниками. Но потом ей пришло в голову рассказать о событиях так, как они произошли. Может быть, действия более объективно передадут и чувство, и настроение, потому что анализировать – значит допустить возможность ошибки в оценке событий.
.
Итак, она со своим спутником вышла из дома, где они провели вечер. Было совсем тихо, хотя час был не поздний – что-то около одиннадцати. Улица в одном из окраинных районов была пуста, крошево льда, застывшие лужи растопленного солнечным днём снега горбили тротуар. Лишь на перекрёстке изредка проходили люди. Ни машин, ни автобусов. Проехали две легковушки, но то ли это были такси с пассажирами, то ли частные – ни одну из них не было смысла останавливать – видно, сработал опыт – всё равно не возьмут. Она прижалась к своему спутнику – не потому, что подмораживало, а, скорее, по привычке, но он отвечал на поцелуи лениво, хотя у неё в памяти и возникла сцена в Ленинграде – как она тогда целовалась (не с этим, — с другим) напротив Юбилейного, летним воскресным вечером, и даже привстала на цыпочки, хотя сейчас этого не требовалось – её спутник был намного ниже того. Повторения не получилось. Потом подошли два автобуса, на одном из них можно было доехать до проспекта, где наверняка будет или стоянка такси, или что-нибудь ещё подвернётся. Войдя в автобус, она стала спиной к окну, чтобы свет падал прямо в лицо. В последнее время она всегда становилась или садилась лицом к свету. Она улыбалась хитро и загадочно, а про себя думала: не получается, наверное, и ещё, когда улыбаешься, чётче проступают морщинки у глаз. Но если перестать улыбаться, её лицо выразит мировую скорбь, что совсем уж ни к чему. На проспекте было много машин, но свободной – ни одной. Она уже стучала зубами от холода, но прижаться к нему не было никакого желания. Вместо этого она рассказывала истории о том, как она перебрала в «Кронверке» одной совершенно безобразной ленинградской зимой, когда температура в течение дня колебалась от плюса до минус двадцати градусов, а потом о послЕ одной африканской страны, чья машина, чёрный огромный лимузин с флажками на бампере, показалась ей достойной того, чтобы тормознуть её и подъехать на ней к океанскому пляжу. Наконец, около них затормозили «Жигули», и они оказались в тепле салона. Молодой водитель хитро и загадочно улыбался.
- Ты не говори, что я сегодня был у Марины, а то Олег будет ревновать, — сказал её спутник.
- Я, в общем-то, и не собиралась, — ответила она. – Потом мы с ним не особенно общаемся, ты же знаешь.
- Да нет, я просто к тому, что он может расстроиться – он любит Маринку.
- А-а, любит...
.
Она разозлилась на него, потому что не ожидала, что он приведёт именно этот аргумент для своей просьбы, и ещё не ожидала, что он может серьёзно произнести это слово, и ещё потому, что она и вообще-то не представляла, как он может его произнести – это было не его слово, у него не было изначально прав и причин на произнесение этого слова.

Она давно заглушила в себе его смысл, в её кругу ему давно придумали массу эвфемизмов, и она боялась его как чего-то стыдного и малодушного. Можно было: общаться, хорошо относиться, дружить… Нельзя было: любить. Он нарушил табу.
.
На одной из улиц он выскочил, а она поехала дальше. Впрочем, она тут же забыла и его, и вечеринку, и свою злость, а вспомнила совсем другой день, когда они с тем, другим, купили «Жигули» цвета «коррида». Она ещё пошутила – «если ты когда-нибудь соберёшься продавать «корриду», я уйду вместе с ней. Я к ней привыкну как кошка к дому, а кто её водит, мне всё равно».
.
Водитель улыбался хитро и загадочно. Он вёз её не спрашивая дороги, и говорил ей, что всё кончается для того, чтобы начаться снова.
Она возражала ему:
- Помнишь, мы говорили друг другу: «Так не бывает». Помнишь, мы гордились тем, что «так не бывает» было у нас. Ты помнишь, на чём мы ездили, когда у тебя не было машины? Я не помню.
- Я тоже. Я ничего не помню – ни улиц, по которым мы ходили или ездили, ни что мы делали, ни что пили или ели, ни во что были одеты, ни о чём говорили.
- А я помню, ты сказал мне, что счастлив.
- Да. Я был счастлив. И как я теперь рад, что не было сказано то, о чём бы я сейчас пожалел.
- Никогда не надо ни о чём жалеть. Всё равно всё проходит, и ничего нельзя повторить.
- Как ты живёшь?
- Живу. А ты?
- Как видишь. Занимаюсь индивидуальной трудовой деятельностью.
- Да, я помню, ты говорил, что машина должна себя окупать.
.
Они ехали и ехали по ночному шоссе. Она по привычке сказала:
- За следующим домом въезд вправо.
Он по привычке ответил:
- Я знаю.
.
Осторожно и тихо войдя в квартиру, она перестала улыбаться хитро и загадочно и подумала вдруг: «А «Жигули» были зелёные».
Она заснула после того, как вспомнила, наконец, — женщин-дальтоников не бывает.