...и лабиринты

Автор: Антоновский Зима только начиналась. Было воскресенье. На автобусе через всю Пискарёвку я ехал к бабушке, занести ей продукты, а потом дойти от неё пешком домой. Я ехал из центра, и на Суворовском сел, почему то именно на автобус, который теперь плутал по Пискаревке, заезжал на каждую улочку, словно вынюхивал здесь что-то важное. Прикованный к этому маршруту, я смиренно сидел и смотрел в окно.
День был чудесен, хоть окна и были в грязном снегу, но казалось этот фильтр, как ничто другое подходит этому району, памятнику советской обыденности, чудесной каменно-блочной деревне. Здесь всё застыло своими силуэтами, где-то в 83, сохранив в этой параллелепипедной грации, что-то самое светлое из того времени. И в то же время тут и там торчали наросты современности, привычные и от того не всегда заметные с первого взгляда.
На пятиэтажках с магазинами внизу, здесь ещё остались советские вывески, и из пропасти объемных букв, лабиринтом мерещился вход в какую-то далёкую тускло-прекрасную вселенную. Люди суетно и как-то осторожно проходили внизу, словно не хотели поддаваться соблазну заглянуть в эти буквы. Я улыбнулся этой странной метафоре. И вот уже мне почудилось, что я не в современном автобусе, а в старом Икарусе, цвета ржавого солнца с черными мехами гармошки посередине.

Дрёма заполняла меня. Где-то во дворах между пятиэтажками показался обрамленный густым снежком дачный домик, уютный особнячок, он так гармонично вписался в пейзаж что я даже подумал — может он мне приснился? Я что есть силы, широко открыл глаза – домишко взаправду стоял — спрятанный, потерянный, как я сонный.

Мне позвонили старые товарищи, точнее второй был рядом с ним а говорил один из них, Он в несколько скупой манере, впрочем всегда был таким — сказал, что они собираются зайти к нашему другу, у которого недавно умер отец.
Приятеля, который звонил мне, зовут Лёша, ещё одного друга – Виталий, а отец умер у Дениса. Вместе мы школьная компании, некогда неразлучная, а последнее время, у каждого своя работа – мы видимся всё реже и реже. Я сам на неделе предложил своим друзьям зайти к Денису в воскресенье, когда уже пройдут похороны, разъедутся родственники, и можно будет спокойно, дать другу выговориться, отвлечь его, поддержать разговорами. И вот теперь получается, что я забыл об этом, а товарищи звонят и напоминают мне. Я сказал что подъеду к остановке около бабушки,, они могут подождать меня там, а от Карпинского мы уже отправимся к Денису. Так и договорились.

На автобусе было написано, что он идёт до Ручьев.
Однако, поплутав возле платформы Пискаревка, меня привезли на автобусный парк неподалеку. Угрюмый водила высунулся из кабинки и жестом спросил, почему я до сих пор не выхожу? Я удивленно вскинул брови. Вышел. Оказалось табличек с маршрутом две – одна, ложная обещает поездку до Ручьев, другая реальная сообщает, что конечная – Пискарёвка.
Тут кажется, ещё задержались ларёчные времена. Морозный воздух мешался с прелым ароматом шавермы, между маршруток варьировали кавказцы-водилы в дублёнках, и с чаем в пластиковых стаканчиках в грубых руках. Со стаканчиков свисали кисточки пакетиков, как с фески на голове у араба.

Я прошелся немного, несколько растерянный, не знал на что мне сесть теперь. Была даже мысль проехаться остановку на электричке, но неизвестно, сколько пришлось бы её ждать. И наконец в лабиринте транспорта, разных эпох, увидел такой-же ЛиАЗ как тот на котором, только что приехал, только знакомый номер обещал теперь 100-процентное свидание с Ручьями. На всякий случай я точно удостоверился у водителя, что приеду по назначению.

За виадуком показалась знакомая “звезда”, памятник на углу Пискаревского и Непокоренных, автобус двинулся по Руставели, и вскоре я уже был в Ручьях. До головокружения милая мне платформа, здесь кажется, застыли 60-е, и того и гляди, сама атмосфера трансформирует, современных поклонников экстремального спорта в яркой экипировке и со сноубордами, которых тут всегда полно, в лыжников 1967 года, с их смешными шапочками петушками и трикотажными олимпийками Одним из таких был когда-то мой дед.

Я прошёл мимо бывшего рынка, теперь там пустырь, что-то строят; мимо зубной поликлиники, такой, какая стоит в каждом районе, шести-кажется-этажное здание из красного кирпича с круглыми большими окнами в центре фасада; мимо муравейника – так прозвали дом со странной архитектурой, где этажи идут ступеньками от трехэтажных корпусов, кажется к девяти этажным. Вот уж точно настоящий лабиринт. Говорят часть квартир здесь отдавали социально адаптированным душевнобольным. Наверное, для лучшей адаптации в условиях столь странной планировки. Из магазина в этом доме и вышли мои друзья. Они прятали в сумки сок и заговрчески переглядывались. Я радостно поздоровался со всеми. Сказал что пробился через лютую метель, мне в лицо и правда всю дорогу летел снег, я шёл в противоборстве с ним, впрочем в этом не было ничего неприятного.

Продукты для бабушки я купил уже в стекляшке возле её пятиэтажек. Там же купил банку горячего кофе, Банки стояли, в каких- то специальных ящиках сохраняющих температуру. На морозе открыл, вроде ничего на вкус – горячий, не мерзкий. Сейчас – в самый раз.
Когда мы вошли во двор я увидел его таким же каким и 31 декабря, за 11 месяцев до этого. Вся семья собралась у бабушки на новый год, мы с Катей приехали сюда, часов в 10. Двор стоял заледенелый, не было ни души. На чёрном полотне ночи было обрисовано белым всё, от деревьев, до силуэтов утонувших в снеге машин, Мир был идеальным чёрно-белым, если и были у него оттенки, то это были оттенки блестящего, во всех смыслах этого прилагательного и если и была у него глубина, и игра теней, это была завораживающая глубина, это были самые завораживающие тени. И пятиэтажки –стояли как коробки с подарками, под огромной елкой вселенной, стоит ли тут упоминать про снежинки и про звезды, которые сливались и было не разобрать в ту минуту спокойствия и наслаждения где что.
Таким двор был и сейчас, только вместо ночи, был белый день, красок было побольше, но ощущения те же я поделился о них с друзьями.

Было странно, что мы прошли так долго молча. Словно не решаясь заговорить друг с другом.
Первое что сказал мне Лёша, уже во дворе – это весть о смерти Маслаченко. Я не знал об этом, мы с Катей провели сутки без интернета, нам было не до интернета, это была суббота для нас двоих, без окружающего мира, без его суеты, в центре города в комнате без времени года, и времени дня.

И вот теперь внешний мир поведал мне печальную новость – ушёл Любимый комментатор, тот за кем хотелось повторять – с той же интонацией, с теми же оборотами. Иногда мы придумывали с друзьями, как он мог бы комментировать нашу жизнь. Определенно, жизнь стала бы ещё веселей комментируй он её в своей неповторимой манере. Я искренне расстроился. Такие дела.

Мы вспомнили парочку его перлов – “Деку — мальчишка”, “Будьте любезны”, “Слыхали – А?” Искрене посмеялись. Маслаченко было бы приятно. Это добрый смех. Мастер, он и после смерти дарит людям радость, дарит позитив.

Дошли до бабушки. Друзья остались в подъезде. Я поднялся, отдал продукты, рассказал бабушке о том, что мы собираемся проведать Дениса. Бабушка была в курсе случившегося. Первая кому я сообщил, когда узнал, что у Дениса умер отец, была моя мама. Почему- то позвонил ей. Рассказал. А она уже конечно рассказала бабушке. Моя бабушка дружила с Денискиной бабушкой. Когда-то они забирали нас из школы, младьшеклассниками. Каждый день встречали нас. Я вспоминаю, как искал глазами бабушку в холле, в толпе родителей. Она сидела на скамейке вместе с бабушкой Дениса, и бабушкой ещё одного нашего одноклассника. Отдавал ей рюкзак и шёл в гардероб. Затем, или раньше меня, спускался и Денис. Этот школьный холл – стулья светло-салатного цвета, пол “под асфальт”. Место, накрепко впечатанное в карту сна, я там оказываюсь в самых неожиданных ситуациях.
Вспоминаю те чувства: Вечно лень переодевать сменку, отдали бабушкам сумки и рюкзаки, а сами – бежать. Всегда ещё некоторое время гуляли после этого.

Отдал бабушке продукты, уже развернулся уходить, но повернулся и отдал пустую банку от кофе, которая торчала из кармана. Чтобы она не подумала что это те баночки, которыми травил себя раньше, и чуть не дотравил. Просто отдал, пустую баночку от кофе, попросил выкинуть.

Бабушка передала семье Дениса и ему самому соболезнования.

Лёша и Виталик пили коньяк из горла. Запивали соком. Я ухмыльнулся. Они сказали, что пока ждали меня пробовали пить пиво – но пиво на такой погоде не пошло, говорят, вылили в снег. Я от чего-то ухмыльнулся их словам.
Мы все трое не курили, но Виталий был не прочь закурить, после коньяка. Я отпил у ребят сок в память о отце Дениса. После выпили за Маслаченко. Ребята снова коньяк, я снова сок.

Вышли из подъезда. Ребята стали прятать ко мне в сумку коньяк, тут позвонила Катя. Она сказала, что уже соскучилась, хотя мы расстались час назад, она сказала… Промелькнула искра сожаления, что я редко даю ей повод так говорить. С такой искренностью, с такой теплотой. И в этом только моя вина. Я сказал ей ответные слова, тоже тёплые, тоже искрение, объяснил ситуацию, сказал, что позвонили ребята, и мы идём к Денису. Она всё поняла. Передавала Денису соболезнования.

К Денису решили идти пешком. Было достаточно далеко, но и правда в транспорт садится не очень хотелось. Пешком так пешком. Пошли через Верности.

Улица Верности – самая прекрасная улица на земле. Самая прекрасная, в любую погоду. Но как она хороша в зимних сумерках! На перекрестке где Верности огибает Пискаревский парк и тот стоит гордый, как берег лесного озера, подрагивают на ветру ветки елей, окаймленные белым покровом, приглашают в свои сказочные дебри. Плевать, как по-настоящему выглядит пошлое Лукоморье, потаённое лукоморье, то которое всегда поймёт и утешит, даже как-то неловко от которого – выглядит так. Дальше по левую руку, если идти в сторону Академической, начинается на тонкой грани перестроечной пост-апокалиптики футбольная школа “Смена”, перед ней, цвета сумерек натянут пластиковый купол, как инопланетный корабль, замаскированный. Слева — само здание осыпавшаяся бежевой плиткой, не расшифрованная мозаика на полу древнего Колизея.
За ней ввысь, торчат как ходули, тонкими жирафьими шеями, прожекторы нового стадиона. На синем чистейшем небе морозных сумерек они смотрятся потрясающе – абсолютный минимализм. Я обращаю на это внимание своих друзей, они говорят, что я настроен лирически. Добро ржут. Тут же достают из моей сумки и пьют коньяк, фотографируем пейзажи на мобильники, качество гавно – но всё же, на память.
Всюду хруст – этот снег под ногами, этот воздух вокруг. Чем ближе к Академической, тем на Верности больше людей. Дети на санках, девчонки с собаками, все радостные.

Виталий рассказывает, что снова устроился на старую фирму, кладовщиком, каждый день в 6 вечера всем отделом турниры по контр-страйку. Вспоминаем лучшие новые года, проведенные вместе – последний уже справляли порознь. Как то у Дениса 1 января гадали на картах таро. Виталий говорит что, помнит, что ему выпало. Он говорит, что ему выпал отшельник – вот он и стал отшельником. Я смеюсь, говорю, что не стоит доверять свою судьбу картам. Хотя Виталий и вправду отшельник, живёт с родителями, на улицу выходит редко, если не на работу. То, что он сейчас с нами, случай исключительный. Почти всё время он пишет музыку, жёсткий драм-н-бэйс. Упёртый. Хочется верить, что своего он добьется.

Вспоминаем ещё новые годы. От некоторых меня передергивает. Становится даже на секунду холодней, не понятно, приятное это чувство или нет.
Лёша рассказывает про своих друзей – там, спортивные журналисты, исследователи заброшенных градирен, крайне правые. Лёша молчун – говорит по существу и смеется по существу. В прочем с ним приятно нести бред. Бред он поддерживает.

В одном из дворов мимо которых мы идём, ко мне приходит что-то необъяснимое, забытое, из детства …Воскресенье, пять вечера, эта детская площадка… я понимаю, что мы опаздываем на диснеевские сериалы по “России”, на Чёрного плаща, или на Аладина. Я отчётливо это понимаю, я понимаю, что надо уже сворачивать санки и уходить домой. говорить папе, что пора уходить домой.
Я в буквальном смысле трясу головой, чтобы вернуться в сегодняшней день. Ну да, пять вечера, воскресенье. Потемнело. Так и есть. Рассказываю ребятам об этом, они смеются, вспоминаем про мультики в воскресенье в это время.

В следующий раз чтобы выпить останавливаемся на крыльце школы. Лёха тресет пустой пачкой Винстона поднятой с подоконника – Мол, здесь ещё твои сигареты остались.
Не осталось тут давно ни чьих сигарет. Школа обрушивается шквалом воспоминаний, ни одно из них сейчас не чёткое, разве что, почему-то, как в августовских сумерках, фотографировались здесь активно, так и не проявил ту плёнку, тогда ещё на плёнку нормально было фоткать. Школа обрушивается и снова восстанавливается, ни одно воспоминание, кроме того, так и не поймал, да и бессмысленно их ловить, их там целая вселенная, углубляться – не выпутаться. Лабиринт.

Ребята пьют. Уговорили уже почти бутылку.

У Дениса во дворах открыли ларёк. Я давно тут не был, тут тот же шквал воспоминаний. Вынимаю одно, наугад — рассказываю, как к нам пришёл парень играть в футбол, на этой площадке, с другого района, а потом он стал своим во всей большой дворовой компании, Лёша и Виталик – хорошо знают его. Рассказываю, что первый с кем он познакомился в наших дворах, когда переехал сюда – был я. Подошёл ко мне, когда мы пинали мяч, спросил можно погонять?, я сказал ему за кого ему идти. Вспоминаем как потом он угнал мотоцикл, продал и угощал всех дорогущим пивом, или может, придумал что угнал моцик, хотя он мог – и то и то, и придумать и угнать.

С такими разговорами доходим до Дениса. Свет у него горит. Я звоню в домофон. Он подходит сам.
-Кто?
- Привет Денис, тут я… Виталий, Лёша. Пришли тебя навестить.

Открывает. Поднимаемся на третий этаж. Ждём. Свет на лестничной площадке, как от свечи, хотя и достаточно яркий. Тут всегда так. Через некоторое время выходит. Усталый. Спрашиваем в три голоса – Как ты?
Денис рассказывает. Выкладывает всё. Как неожиданно произошло, как ездил в больницу, как возили тело в морг, как все просили денег, за всё. Как всё устроено в похоронном бизнесе. Денис делится своими чувствами. Понятными, человеческими – он говорит их ясными словами, такими, что когда слышишь их из уст близкого друга, человека, которого знаешь, с глубокого детства, эти его чувства, звучат, как твои. Это правда. Он говорит о пустоте, которая остается с уходом. О той пустоте, которую ничем не восполнишь, известной и всё равно каждый раз неожиданной.

Слушаем.
Я вспоминаю, как его отец выходил на эту лестничную клетку курить. Он был – мужик. Такое первое слово приходит на ум. Здоровые скулы на открытом, приятном лице, массивная челюсть, густые брови. Денису повезло с отцом – во всех отношениях. Рыбак, мастер на все руки, в житейском плане подкованный, человек. Вспоминаю, как во втором классе у Дениса на дне рождение мы ходили с ним взрывать петарды. Я вспоминаю, как он распрашивал как у нас дела, распрашивал и меня. искренне волновался, интересовался. Это правда.

Мы говорим Денису, нужные в такой момент слова. Мы расспрашиваем, как его мама, и он говорит, что ей конечно очень тяжело, но он поддерживает её. А как иначе.
Он ещё рассказывает про родственников, про похороны, а потом резко говорит – что устал от соболезнований, что слышать их каждый раз – самое тяжелое. И мы резко переводим тему. Мы говорим про чемпионство Зенита, потом ещё про что-то, какие-то шутки, Денис выносит свою черепаху – такую же как у меня, и вот мы уже смеемся, и Денис смеется и нет ничего плохого в этом смехе, в нём – жизнь. За окном снег. По дорожке всё время кто-то ходит. Я смотрю на двери квартиры напротив, раньше там жила бабка, а с ней жили тараканы,
Их были целые полки, они ползали по стенам в парадной, не заползали в квартиры только потому, что все жильцы густо мазали двери “Машенькой”
Теперь там другие жильцы. Пока мы стоим оттуда выходят два молодых парня.
- Геи? – коротко отрезает Лёша. Денис пожимает плечами.

Где-то на стене нестертая до сих пор, написанная лет 7 назад, мной, карандашная надпись – Мистический мир магии и волшебства. Что-то было тогда в ней.

Мы общаемся как ни в чем не бывало. И всё равно у этой встречи горький привкус. Оставляем Дениса, желаем ему держаться, он улыбается нам, обещает – непременно! Говорим слова поддержки. На улице снег, всюду разлито подсолнечное масло вечерних фонарей. Лёша предлагает посидеть в пиццерии, я – уже хочу домой. Идём пешком. Виталий говорит, что ему надо купить жетоны на завтра. Уже около моего дома они оба рванут на автобус. Я пойду домой.