Подарок

Автор: Kappaka Хуй? А что, нормальный такой писюнюшка. Ничем особенным никогда не отличался. Как говориться, звезд с небес не хватал. Не то, чтобы женский клитор прям, конечно, но и не мозгоёб. Даже не поджелудочник-недомерок. Этакий щекотун-озорник. Вот точно – озорник. Особым размером не выделяется, но ежли чё – может и джазу дать! Если уж быть совсем откровенным, то джазу ему давать приходилось не так часто, как того хотелось его хозяину – Павлу Игоревичу Пецикову, но всё же, Павлик знал, что ежли чё – джазу дать сможет!
Вот, в детстве, например. Купались с дружками в речке. Пацаны когда купальный сезон открывают? А чем раньше – тем лучше! Вот так вот, наныряются в холодной воде, на берег вылезают и греются на солнышке. Красота. Голышом лежат и греются. А Павлик в трусиках лежит и греется. И купается – тоже в трусиках. Ну не любил он своего озорника показывать после купания в холодной воде. Вероятно потому, что пацаны стали бы его девчонкой обзывать. Потому что после таких купаний ранней весной писюньчик вовсе куда-то исчезал. Может от холода прятался, а может от людских глаз. Хуй его этот хуй знает!
Но Павлика никто никогда не дразнил. А чё его дразнить? Он парень-то хороший, не злобливый, поможет в случае необходимости, а может и без необходимости помочь. Да и писюном своим по прямому его предназначению владел лучше всех своих сверстников. Это в том смысле, что он ссал не только дальше всех, но даже мог, изогнувшись, поссать себе за спину. А такое умение чего-то да стоит! Откуда пацанам в возрасте, когда на речку ранней весной ходишь без сигарет и пива, было знать, что хуй не только для поссать использовать можно? Вот никто и не дразнил. Чувствовали, что что-то не так, а что именно – выразить не могли.
А когда подросли, то никто дразнить Павлика уже не решался. Папа отдал его в секцию бокса и пока его корешки по скамейкам девок тискали, да наливающимися кровью елдаками стучали в закрытые воротца неоткрыванные, Павлик ебашил ебало боксерской груше и изредка выхватывал по своей прыщавой мордашке от спарринг-партнеров. Его не то, чтобы боялись, но на рожон лезть никому было не охота. Да и зачем? Он же ни перед кем мизинюшкой своей не потрясал.
А с хуишкой своим Павлик жил дружно и даже очень. Перчик за хозяина не думал и им никогда не руководил. В отличие от сверстников, которые могли себе позволить в бане не заворачиваться в простыню. У тех постоянно какие-то приключения на половом фронте. То полезут в женскую общагу, да там на комендантшу нарвутся. Хоть одного, а для острастки из института отчислят. То намотают себе на член то ли перьев, то ли ниток, то ли хуй его разберешь чего. Павлик же никогда ничего не наматывал и институт закончил без встреч с комендантами и мордобоев по поводу не поделенной самочки.
А закончив институт, пошел работать учителем физкультуры в среднюю школу.
Но для начала забегу немного вперед. На тридцатилетие хуй решил сделать Павлику подарок. Видать, заебало его болезного, что его хозяина в таком солидном возрасте Павликом кличут и он решил в первый раз в жизни проявить самостоятельность. Какой же подарок может подарить хуй своему хозяину и безраздельному повелителю? Чего он может подарить такого, что для хозяина будет сюрпризом и неожиданностью? Да нихуя он не может! Ребенка по залету? Но даже в этом случае хозяин хоть как-то причастен к происшедшему. А Павлику подарок преподнесли нежданно, негаданно и просто опиздинительно сюрпризно!
Его хуй вырос! Да не просто так вырос – типа висел безжизненной шкуркой, а тут вдруг взял, налился кровью и вырос до нормальных размеров эрегированного полового органа. Нет! Павликов хуй вырос! Какую цель преследовал Пашкин недомерок – одному хую известно, но теперь он стал полноправным символом, коим во все времена и все народы обозначали мужское могущество, силу и вообще всяческое плодородие.
Раньше Павлику для того, чтобы подрочить, достаточно было прихватить своё хозяйство большим и указательным пальцами, а теперь из кулака торчала не только распухшая до неузнаваемости бугристая бордовая головка, но и добрый десяток сантиметров плоти, пульсирующей синими прожилками и откровенно выпирающими венами. Паша смотрел на свой хуй и охуевал. Теперь для мастурбации не нужны были ни взрослые журналы, ни порносайты, ни даже мысли о пубертатной дочке соседей. Он смотрел на свой собственный член и от лицезрения этого могущества и силы приходил в такое состояние, что губы его начинали дрожать и непроизвольно тянуться в сторону наливающегося закатным багрянцем фаллоса.
Но у всякой медали есть две стороны. Если бы его хуй преподнес ему такой подарок на пятнадцатилетие, то жизнь его пошла бы, конечно, по совсем другой колее. Вероятно, он нашел бы себе красавицу-жену с глубоченной глоткой и ненасытными чреслами и осчастливил бы её и себя. Но тогда никто никаких подарков не делал и делать не собирался. Потому он нашел себе скромненькую мышку-гимнасточку Лерочку. Маленькую такую, серенькую Лерочку, с микроскопическими входными и выходными отверстиями, с ротиком, в который едва пролезала десертная ложка.
На заре совместной жизни Павлик ещё помышлял об анальном сексе с супругой. Но однажды они поехали в лес за грибами и Лерочка пошла в кустики покакать. Павлику было жутко интересно, как этот процесс проистекает из его благоверной в натуре. Спрятавшись в этих самых кустиках, за которые пошла его наивная мышка, он приготовился смаковать подробности калоизвержения. Каково же было его удивление, когда он увидел выползающую из Лерочкиной попки тонюсенькую коричневую змейку, которую принять можно было разве что за произведение хомячка-переростка. Остаток дня в лесу он ходил, не поднимая головы, а вечером погладил Лерочку по голове, поцеловал в лобик и спокойно уснул. Его писюнюшку она без тени юмора называла красным богатырем. Несмотря на то, что в реальности он был мышиным королем, в её восприятии это был хохотун-бабай, заполняющий её всю, в какое из двух объективно доступных входных отверстий он не сунулся бы.
Когда Павел Игоревич показал ей своё новое хозяйство, Лерочка грохнулась в обморок, а когда пришла в себя, забилась в истерике. Ещё бы. Лерочкина нога была совсем чуть-чуть толще, чем новый хуй того, ради кого она сменила свою девичью фамилию. Она вдруг осознала, что семейная жизнь закончена, потому что такое она не сможет вобрать в себя никогда даже, как говориться, на полшишечки. Она пожалела, что те два сперматозойдика, которые жили в Павликовых яйчишках пробили-таки себе путь к её яйцеклеточке и что сейчас она на втором месяце беременности. А ведь Павлик искренне любил свою серенькую Лерочку. Он обнял её и они стали плакать вместе. Они смотрели на хуй и плакали. От их нескромных взглядов хуй вставал и распрямлялся, а огромная мошонка нагло из-под него выпячивалась, ещё пуще демонстрируя его капитальность и фундаментальность. Оттого она плакала ещё горше, а он плакал от того, что хотел вонзить всё это великолепие в её тщедушное тельце, но очень не хотел садиться в тюрьму за изнасилование, повлекшее по неосторожности смерть потерпевшей.
Он представил, как надевает супругу на свой орган, подобно тому, как шашлычник нанизывает непокорный кусок овечины на шампур и потом жарит… долго и с оттяжкой жарит его… туда-сюда жарит… Рука его непроизвольно потянулась к Лерочкиной попке и он даже немного просунул ей в анус палец, о чем ранее не смел и помышлять. От взорвавшейся в попке боли нежареный жена-шашлык очнулся и сжал анальный сфинктер с такой силой, что покуситель даже сморщился от боли. Он представил, что если бы в момент сжатия в этой дырочке находился бы его подарочный член, то он стал бы похож на длинный тонкий воздушный шарик, из каких обычно скручивают деткам пуделей, после того, как его скрутили, а потом раскрутили. После такой процедуры этот шарик имеет неприхотливую форму эдаких двух сарделек, соединенных промеж собой тонюсеньким переходом. Паша вообразил себе, как одна половина – та, которая ближе к телу, его богатыря – теперь он смело мог назвать его этим гордым эпитетом – стоит, а вторая – перекушенная жениным анусом, висит наподобие крестьянского цепа в нестрадную пору.
И тут Паше в голову пришла озорная мысль. Он приподнялся и стукнул Лерочку хуем по лбу. Чуть-чуть так пристукнул. От чего она сразу перестала плакать. Тогда он стукнул её ещё раз – чуть посильнее, от чего в её голове раздался легкий гул. Она посмотрела на хозяйство своего хозяина новыми глазами и, как бы чего не вышло, назвала его волшебной палочкой, взяла в две руки, чмокнула в самый кончик, а потом быстро-быстро задвигала ручками к себе-от себя, к себе-от себя. Паше было очень приятно и он даже стал хрюкать от удовольствия. А когда всё закончилось и он открыл глаза, то его жена сидела в перламутровой шапочке с бубончиком, которая не спеша стекала ей на плечи. Такого Паша не видел даже в самых разнузданных немецких фильмах и оттого пришел в невероятное возбуждение. Что не замедлило выразиться в ещё большем укреплении детородного органа и повторному быстро-быстро-шевелению-вперед-назад Лерочкиными ручками-прутиками.
Вообще, новый мозгоёб, в отличие от старого озорника, постоянно хотел кого-то сношать и всячески являть себя миру. Как вел он себя, будучи скромным щекотуном-озорником? Скромно вел! И показывался только самым маленьким из Павликовых подопечных. Ах, как ему нравилось завести какую-нибудь второклашку в свою физкультурную каморочку и там показать ей своё добришко. Девчоночка похихикает, а ручки-то тянутся. Им же всё интересно. И вот это трепетное создание наглаживает его, а некоторые даже целовали торчащий Павликов пальчик.
Был, правда, на заре его педагогической деятельности неприятный случай, когда одна первоклашка, которая сейчас учится десятом классе, пожаловалась дома своему туебню-папаше, что Павлик заставлял её целовать его писюн. Разъяренный отец прибежал в школу и хотел убить подонка, но увидев статную фигуру физрука сдулся и пошел к директору с тем, чтобы совместными усилиями написать заяву в ментовку. Директор предложила не выносить сор из избы и попробовать урегулировать конфликт на месте. Уволить маньяка, в конце концов! Для начала решили учредить комиссию по расследованию данного инцендента, в которую кроме самой директрисы вошли папаша и трудовик – единственный мужик из педсостава. Вызвали Павлика. Велели показать прибор, которым он совращал малолетних. Директриса аж испариной покрылась во всех местах – так ей не терпелось посмотреть, чем же это в её школе учениц совращают. Но Павлик попросил дам покинуть помещение. Когда упирающуюся директрису вытолкали за дверь, он стянул свои плавочки и явил двум мужикам свою мизинюшку. Папаша хохотал ни как не меньше, чем полчаса. Понимал, что не прилично смеяться, но ничего поделать с собой не мог. Выйдя красным от смеха из кабинета, он сказал директрисе, что снимает претензии, а дома весь вечер пиздил дочку за эротические фантазии и чтобы шлюхой не выросла. На все расспросы жены он ответил, что таким членом, как у физрука можно только собственные трусы изнасиловать и то, если они сильно сопротивляться не станут.
В общем и тут его ждал пиздец! Елдачина нагло и беспринципно полез наружу, стоило только Паше увидеть своих маленьких подопечных, которые ещё вчера так мило гладили его яйчишки и целовали перчик, который некоторым из них он даже умудрялся присовывать промеж тощих детских ножек. Замотавшиеся под необрезанную крайнюю плоть волосы с того места, которое у женщин величается лобок, были с болью и скрежетом вырваны и унесены вдаль вздымающимся естеством, а Павел Игоревич вынужден был, согнувшись в три погибели, бежать в свою каморку. Детки подумали, что у него скрутило живот и потому стояли спокойно. Усевшись на деревянный табурет, он достал своё непокорное хозяйство, ставшее ещё больше, по сравнению с утренним размером, и принялся энергично терзать его, с тем, чтобы скорее вызвать семяизвержение, после чего гад должен был улечься.
Пашина фаворитка – в меру разнузданная и безмерно гуттаперчевая Ниночка из семьи алкоголиков, пошедшая поглядеть в замочную скважину, что случилось с её любимым учителем, вернулась к одноклассникам очень озадаченной. Она сказала, что Пипец, так они называли своего учителя по аббревиатуре фамилии-имени-отчества, бьет себя в живот толстой палкой колбасы. Посовещавшись, дети решили, что это такой новый способ лечения болей в животе.
А Павлик, покряхтывая и постанывая, дотерзал-таки своё непомерное естество и с утробным хрюком разродился буйволиной порцией резко пахнущего хлоркой эякулята. После разрешения от груза забот, мошонка его расслабилась и повисла пожмаханой тряпицей. Однако ему пришлось подождать ещё около пяти минут, которые понадобились его неспешной крови, ничего не знающей о том, что Павлу Игоревичу надо быстрее идти на урок, на то, чтобы перелиться из пещеристых тел полового органа обратно в кровеносную систему. Павлик уже собирался было натянуть трико и ринуться в атаку, как в голову ему пришла гениальная мысль. Бормоча: «Мы ещё посмотрим, кто тут умнее, сильнее и главнее», он достал из аптечки рулон лейкопластыря и примотал детородище к правой ноге. Критически оценил результат трудов и добавил ещё несколько бактерицидных пластырей, изведя весь запас клейких медстредств, имеющийся в наличии. Гордо выступил он из-за дверей своей каморки в зал. В душе его ликовал стратег и победитель.
Гаркнув своё коронное «Стройся!», он торжественно наблюдал за своими воспитанниками и с радостью осознавал, что никаких реакций его разбушевавшийся друг не проявляет. Но стоило только деткам побежать по кругу, стоило только их тоненьким ножкам затопать по полу, а толстым попкам Валюшки Терентьевой и Гагика Миносяна затрястись под штанишками, обтягивающими их упругие булочки-шкатулочки, как называл это калачи-раскормыши Павлик, как положение в правой штанине резко ухудшилось. Член, побагровев от усилия, начал рваться в горизонталь и даже выше! Павел Игоревич сопротивлялся секунд сорок, после чего, с злобным шепотом: «Да ебись-ты-провались!», задрал ногу на стоящий около стены физкультурный снаряд, через который так не любили прыгать детки, за что, вероятно и называли этот снаряд «козлом», и простоял так до конца урока. Хуй оказался если и не умнее, то сильнее и главнее – однозначно! Заглянувшей на урок уборщице КлавдьСергевне, он сказал, что это такая новая метода растяжки, «статичная изометрика» называется. Охуев от умного слова и удостоверившись, что её креветка-внучка шкандыбает боком-с-подскоком не хуже одноклассников, захлопнула дверь с обратной стороны.
Павлик командовал своими вожделенными, но недосягаемыми теперь подопечными и мечтал только о том, чтобы прозвенел звонок, знаменующий собой окончание урока.
Незадолго до звонка, к нему подошла отличница Танюша Карпова, которую родители холили, лелеяли и оберегали, как зеницу ока. При этом умудряясь водить её на миллион секций, где она регулярно получала какие-нибудь микротравмы. Она, услышав, что Пипец решил заняться растяжкой, сочла необходимым реализовать часть знаний, полученных ею в кружке акробатической гимнастики. Положив руку ему на штанину, аккурат в том месте, где змеился гроссешланге, она принялась рывками подталкивать его вверх, от чего у Павлика перед глазами поплыли круги блаженства. А Танюшка, приговаривая: «Не расслабляемся, работаем!», довела учителя до того, что он побелел, покраснел и, не удержавшись, с громким мычанием, снова излился семенем. На этот раз, в заправленные в спортивные носки треники. Наивная девчонка так, естественно и не поняла, от чего ПалИгрич, весь урок простоявший в растяжке, вдруг грохнулся на пол и боком, с отставленной пистолетиком ногой, пополз в сторону своей каморки. Кое как отчистившись и переодевшись, сказавшись больным, он поспешил домой.
Пока он стоял на остановке в ожидании автобуса, его воняющую спермой ногу поочередно обнюхали несколько кошек и пара собак. Павлик стеснялся такого внимания, не смотря на то, что пассажиров на остановке почти и не было. Кошек он бил ногой, а собак пытался отпугивать словом «фу» и энергичным жестом руки, долженствующим выразить его несогласие с таким беспринципным и неавторизованным им самим использованием его естественного аромата. Одна из собак, в корне не принимающая монополистических замашек Павлика, без рыка и гавканья укусила его за ногу, после чего он прекратил сопротивление.
Костеря и проклиная елдак, незадачливый физрук вошел в свою квартиру, где его ожидало очередное разочарование. Разбросанные как попало вещи, отсутствие среди них женских и пропажа большого чемодана говорили о том, что кто-то валил из квартиры, как зебра галопом. Записка на кухонном столе говорила о том, что этот кто-то был ни кем иным, как Лерочкой. Его, в мгновение ока ставшая несчастной, супруга писала, что она не может смириться с битием её хуем по лбу, поливанием этой самой её головы спермой и вообще, она должна пожить у мамы и решить, как жить дальше с хуём, который немножко меньше её самой.
Павлик сел на диван и горько заплакал. Поплакал и уснул. И приснился ему странный сон. Как будто Павлик и его новый хуй поменялись местами и хозяином теперь стал елдачище. Он постучал маленького Павлика, болтающегося у него между огромных яйчищ, по голове и сказал, что сейчас они пойдут гулять. Одел на себя длинное пальто, которое Павлик ненавидел и купил его только под давлением директрисы и из сострадания к учительнице музыки, мужу которой это пальто стало ненужно после смерти. Запахнув полы ненавистного предмета гардероба, хуяк покатился на яйцах в вечернюю мглу. Павлик задыхался в темноте и вони прелой мошонки, как вдруг створки узилища разошлись в стороны и он узрел удивленную до крайности барышню, которая от лицезрения Павлика, машущего ей ручкой, выронила сумки с продуктами и прикрыла округлившийся рот руками. Павлик, как-то неожиданно легко и непринужденно, поднялся в горизонтальное положение. Отвесив барышне поклон он хотел вступить с ней в великосветскую беседу, но хуй запахнул пальто и покатился дальше. За вечер Павлик поздоровался ещё с несколькими дамами. Елдачище находил их то во дворе, то на неосвещенном участке дороги, одной показал Павлика, пока та стояла на светофоре в своём скромном автомобильчике.
Но вот, членяка зашел в темный городской парк, скинул с себя пальто и, прячась за деревьями принялся наблюдать за прохожими. Павлику тоже было интересно. Он всё время пытался ещё чуть-чуть приподняться, чтобы увидеть немножко больше. Но ничего интересного не происходило и он безвольно повисал, набираясь сил. Но вдруг всё изменилось. Херище покатился вперед быстрее и Павлик вспрыгнул, как на пружинках. В голову его стучала кровь, переполняющая его силой и мощью, готовой разорвать его на части. Впереди бежала ученица десятого класса его школы Радочка, которая и была той пай-девочкой, рассказавшей своему папику историю про учителя физкультуры. Если бы Павлик смог оторваться от своего хозяина и побежать, полететь вперед, он бы это непременно сделал, но он мог только посылать ему проклятия и мысленно кричать, чтобы тот активнее шевелил своей неповоротливой мошонкой. Но хер и без того был в удивительно хорошей форме, к тому же его движения не сковывала одежда. Он бесшумно догнал девчонку и повалил её на газон. Зажав ей рот крайней плотью, он обвил её длинными мошоночными волосами и оттащил в кусты.
Павлику очень захотелось залезть ей в рот. Посмотреть, как там и что. Но как он ни тыкался, как ни наваливался на нижнюю челюсть, тщась раздвинуть пошире микроцефалический ротик девочки, ничего у него не вышло. Он был слишком велик для этой затеи.
Тогда он плюнул в него, велел члену сорвать с неё спортивные штанишки, в которых она бегала по парку и полез промеж белых девичьих ног. Мохнатенькая писька десятиклассницы пахла морским коктейлем и Павлик, прежде чем залезть в нору, лизнул её порог. Ему понравилось и он хотел бы полизать ещё, но настырный хуяка стал давить на него со стороны ног, заставляя прервать желанные Павликом вкусо-ароматические процедуры.
Первая преграда, в которую Павлик уперся головой, оказалась довольно тонкой, но при этом весьма упругой кожистой плёнкой. Павлик дернул её руками, она порвалась и на губах он ощутил солоноватый вкус. Разобрать, что это была за жидкость, оказалось категорически невозможно из-за кромешной тьмы, в которой он находился. Но это был не ароматный девичий сок – вкус отличался, хоть и был в чем-то схож. Херила давил, заставляя погружаться его всё глубже и глубже. Павлик продирался вперед с трудом. Было такое ощущение, что его засунули в кирзовый сапог и непонятно зачем пытаются уплотнить. Он активно работал руками, раздвигая влажные стенки, но места всё равно не хватало. Тогда он стал крутиться и извиваться, чтобы хоть как-то расширить жизненное пространство. Давление ослабло. Но теперь вокруг хлюпала и плескалась та же солоноватая жидкость, что и при преодолении первой преграды. Вторая стенка, в которую Павлик уперся, была намного тверже и, вероятно, несравнимо толще. Хер продолжал давить. Голова и плечи Павлика скрючились, в позвоночник прострелила боль. Елдак несколько ослабил давление, а потом сменил тактику и принялся гонять Павлика вперед-назад.
С каждым ударом в стенку, сопротивление её всё уменьшалось и, наконец она, не выдержав такого напора, подалась и прорвалась. Павлик ощутил, что он в норе по самые пятки. Ему стало очень тепло, хорошо и уютно. Павлика залило солоноватым и он стал захлебываться. Но хуяка не останавливался и продолжал шуровать им туда-сюда. Павлик находился уже на грани. Его охватила несказанная нега, как когда-то, когда старший брат душил его шарфом и он почти уже задохнулся. Когда казалось, что это блаженное состояние продолжаться больше не может, внутри Павлика что-то сжалось и он мощно и обильно блеванул.
Разбудил его настойчивый звонок в дверь. Павлик не помнил, как он заснул, но проснулся он, почему-то голый. Огромный хуй был покрыт какими-то бурыми корками и чесался. На полу, среди разбросанных вещей. Павлик с удивлением и радостью обнаружил женские трусики и спортивные брюки, которые очень любила его Лерочка. Спросонья он подумал, что жена вернулась и, накинув халат, пошел открывать дверь. На вопрос «Кто там?», заданный на автомате, Павлику именем закона предложили открыть дверь. Вошедшие в любезно распахнутый проем стражи правопорядка профессионально окинули взглядом беспорядок и рассказали Павлу Игоревичу о том, что его задерживают по подозрению в изнасиловании Мелецкой Радмилы — ученицы десятого класса школы, в которой Павлик работает. Он обрадовался и сказал, что дело это было уже очень давно, да и отец её тогда сам обвинения против него снял.
Тогда толстый дядька – один из нежданных гостей – посмотрел на него тяжелым взглядом и сказал: «Тогда – это тогда! С тогда мы ещё разберемся. А её изнасиловали сегодня в парке. Жестоко изнасиловали, между прочим! Неизвестно ещё, будет она жить или нет!». А Павлик, значит, первый подозреваемый получается: мотив есть, из школы раньше ушел, к тому же люди говорят, что видели похожего на Павлика типа в парке накануне происшествия. Так что, толстый предложил ему собрать необходимые вещички и проследовать за ним в участок.
Павлик пошел в комнату, вроде как за вещами, а сам подумал, что что ему теперь делать без милых сердцу первоклашек и Лерочки, да с таким елдырем, да в тюрьме, куда сядет он по обвинению в изнасиловании, которого не совершал или, если начнут разбираться с «тогда», за половое сношение и иные действия сексуального характера с лицом, не достигшим двенадцатилетнего возраста, что согласно части 3 статьи 134 Уголовного кодекса, наказывается лишением свободы на срок от семи до пятнадцати лет с лишением права занимать определенные должности или заниматься определенной деятельностью на срок до двадцати лет. А значит, что учителем физкультуры ему уже никогда не быть! Что ему там столько лет делать с таким-то подарком? Он забрался на подоконник, достал из штанов свой хреняку, махнул им на прощание милиционерам и шагнул спиной вперед за окно.
Но тут случилось чудо. Павлик своим чудом зацепился за оконный отлив. Милиционеры подбежали к окну с завидной проворностью и уставились на Павликово хозяйство. У обоих глаза полезли на лоб – так елдак разросся! Напарник толстого сказал: «Теперь понятно, почему у дурехи там такая каша». Переглянулись, посмотрели на верещащего за окном физрука, после чего толстый, поборов отвращение, оторвал Павликов фаллос от огромной занозы на жестяном отливе и отпустил захлебывающегося в тонком визге парнягу в свободный полет.