Я, как блядь, закрутился...

Автор: hemof Я, как блядь, закрутился
На мокрой земле.
Я вчера застрелился,
А сегодня прозрел.

Я швыряю раскисшую
Свою душу во мрак.
Я, как сука поникшая,
Сам себе злейший враг.


Я минуты две жал на кнопку звонка, пока не понял, что он у него не работает. Ну, всё у него не как у людей, любая мелочь с вывихом.
Я забарабанил в дверь кулаком. Деревянный стук гулким эхом отдавался по всему подъезду.
«Открывай, мерин, блин! Давай открывай!»
Наконец, послышались глухие щелчки открывающегося замка. Дверь распахнулась. Соня стоял в полосах тусклого электрического света, слегка осунувшийся, как всегда с отсутствующим взглядом. Он всегда такой, вроде бы находится рядом с тобой, а на самом деле, хрен его знает где, или наоборот. Сплошная путаница.
- Ну, чё, всё спишь, Панасоник? – спросил я его. – Всё блуждаешь неизвестно где? А я вот пришёл к тебе в гости. Не ждал?
Соня посторонился, пропуская меня внутрь.
Я прошёл через прихожую, не разуваясь. Думаю, Соне на это наплевать, как и мне тоже. Насчёт этого мы с ним полностью сходимся, нам насрать на все эти атрибуты мещанской жизни.
Я подвинул кресло к тумбочке у кровати и вытащил из кармана бутылку. В последнее время тяга к алкоголю становится всё сильнее, как бы не спиться.
- Садись, выпьем, — сказал я Соне.
- Что, днём не хватило?
Это он намекает на поминки. Соня любит говорить короткими полупонятными фразами. Мурый тип. Мы днём похоронили Сынка, потом помянули, так, что я только сейчас отошёл. Я вот не помню, пил Соня на поминках или нет.
- Ты на поминках бухал?
- Нет.
- А чё ж у тебя рожа такая опухшая?
Он пожал плечами. Из него трудно вытащить лишнее слово. Не знаю, почему я припёрся именно к нему. Соня плохо подходит к роли общительного собеседника, он наоборот, скорее выводящий парень. Но мне, наверное, именно это и нужно. Мне нужен сейчас тот, кто может говорить именно то, что думает, а Соня как раз такой человек. Он никогда не считался ни с чьим мнением. Он очень мало говорит, но если говорит, то ему наплевать, как другие отнесутся к его словам.
- Стаканы давай.
Он поставил два стакана. Я налил по половинке. Соня пошёл, принёс из кухни полбуханки хлеба и кусок сухой колбасы. Спартанский образ жизни. Я окинул взглядом комнату. Последний раз я у него был, если не ошибаюсь, года полтора назад. С того времени почти ничего не изменилось, только на полу появились какие-то дорожки, а в остальном всё оставалось по-прежнему: кровать, тумбочка, стул, кресло, ободранный шкаф у окна – всё, что оставили хозяева. Соня снимал эту квартиру уже три года, а всё выглядело так, будто он вот-вот съедет.
Мы выпили по соточке. Я почувствовал, как в желудке забродили старые дрожжи.
- Всё время хотел тебя спросить, куда ты деваешь деньги? – Я чуть-чуть подождал. Соня не собирался отвечать, тогда я продолжил. – Серьёзно. Ты ведь срывал раньше неплохие бабки. Мы все раньше имели неплохие бабки. Вот я, например, могу тебе популярно рассказать и даже показать, куда я трачу деньги. Я менял машины, купил квартиру, моя жена обута, одета, в хате есть всё, что нужно, видик, шмидик и прочая туфта, я подкармливал восьмую зону, содержал братву. Было время, когда деньги лились у меня сквозь пальцы. Теперь мне тяжело, наверное, наступило не моё время, я почти всё потерял, крысы, вокруг режут моих пацанов, но это всё преходящее. Я знаю, что придёт время, когда я снова своё возьму, и тогда опять будет бабло, и я буду тратить его, не думая, сколько там у меня осталось. – Я перевёл дыхание. Тяжело говорить такие длинные речи, когда несколько суток подряд не имеешь возможности нормально выспаться. – Ну а ты, что ты делал с теми деньгами, которые тебе перепадали? Ты даже не соизволил купить себе телевизор в хату. Ты здесь живёшь уже три года, а кроме твоей грёбаной картинки на стене, здесь больше ничего твоего нет. Может быть, ты всё кладёшь на сберкнижку, так у тебя всё сожрёт инфляция. У нас в стране инфляция, дурилка ты картонная.
Я налил ещё по сто грамм. С Соней разговаривать всё равно, что с его ободранной тумбочкой, эффект один и тот же. Ты можешь часами объяснять ему о том, какой он бык, а от него всё будет отскакивать, как от дубовой доски.
- Хорошо хоть ты пить со мной не отказываешься. Я бы тогда тут точно трёкнулся с тобой. У тебя курить есть?
Соня взял с подоконника начатую пачку сигарет. «Бонд», — прочёл я большие буквы. Пойдёт такая песня.
- Так я серьёзно, Соня. Если у тебя где-то припрятаны денежки, ты дай их мне. Мы расквитаемся за Сынка, а я потом верну тебе бабки вдвойне.
Соня открыл верхний ящик тумбочки и достал оттуда мятую бумажку.
- На. Мне не нужны деньги.
Я расправил её. Сотня баксов.
- И всё? Да мне это, как мёртвому Сынку припарки. – Я посмотрел на Соню. Этот сукин сын сидел и улыбался. И я вдруг понял, что он действительно не имеет денег, потому что они ему не нужны. И эта сотня, которую он мне подкинул, не напрягаясь, на самом деле последняя. – Ты иногда мне нравишься своим наплевательским отношением ко всему, но потом я понимаю, что ты просто идиот. Давай выпьем.
Мы кинули за воротник ещё по пять капель. Надо бы мне тормознуться, а то я опять вырублюсь. Я пью, не просыхая, уже третьи сутки, пью и нахожусь в постоянном напряжении. Так не долго и сломаться.
Я почему-то вспомнил тот первый день, когда мы познакомились с Соней. Мы тогда приехали в оранжерею, и Миша-Косой попытался там блатовать. Он, как король, пошёл к сторожке, пнув по ходу какую-то дворняжку. Соня его тогда стеганул с трёх-четырёх ударов. Миша толком и сообразить ничего не успел, как он его вырубил.
- Ты помнишь, как тогда, в тот первый день, когда мы друг друга узнали, помнишь, как пацаны хотели тебя убить?
Соня молчал, слегка постукивая пальцами по тумбочке.
- Если бы не я, тебя бы тогда в твоей оранжерее и закопали. – Я тоже замолчал, погрузившись в свои мысли. Что толку играть с ним в ромашку, помнишь – не помнишь, если ему неинтересны эти воспоминания? – Соня, расскажи мне о себе. Где твои папа, мама? Где ты рос, с кем общался, кто тебя учил драться? Кем ты был в своей прошлой жизни, пока ты не осел здесь, в этой ободранной квартире; в своей задроченной оранжерее?
- Я мало чего помню.
И всё. Сидит и молчит дальше.
- Ты не разговаривай со мной так, твою мать. – Иногда он меня выводит из равновесия. – Какого хера ты не можешь со мной поговорить нормально? Чего ты корчишь из себя долбаного инопланетянина?
Я замолчал. Я откинулся на спинку кресла и замолчал. Я устал. У меня уже не хватало сил даже злиться.
- Ты умираешь, Вий.
- Что? – Я снова приподнял голову. – Что ты сказал?
- Твоя душа уже вплотную приблизилась к своей смерти, поэтому тебе так плохо.
- А ты что, блин, провидец? – Я рассмеялся. Соня мастак сбивать с толку своим диковатым базаром. – Ты случайно не внучок Ванды? А я думаю, чё у тебя шары вечно куда-то запавшие? А ты, значит, зришь в корень, да? Я вообще-то спрашивал тебя о твоей жизни, а ты начинаешь рассказывать мне о своей смерти. Понимаешь, я не верю во всё это фуфло с говорящими головами и сбывающимися снами.
- Я тоже не верю.
- Ну а чё ж ты мне тут дурочку начинаешь ломать? Ух, как ты мне надоел.
Тут я, конечно, соврал. Если бы он мне надоел, то я бы к нему не пришёл. Но ничего, Соня не обижается на слова. Слова для него – пустой звук, он отгоняет их от себя, как надоедливую мошкару.
Я резко встал с кресла и прошёлся по комнате, стряхивая с себя захмелевшую усталость. Я подошёл к маленькой картине на стене. Это, наверное, его единственная вещь, которую он принёс с собой в квартиру. Картина висела, как раз посередине стены, обклеенной дешёвыми обоями. Широкая золотистая рамка, незамысловатый сюжет, написанный маслом: между глинистых берегов текла голубая река, по бокам стояло три дерева, все три были нарисованы разными цветами: жёлтый, красный и зелёный; на первом плане был рухнувший в реку ствол коричневого дерева. Так себе, мазня, ничего особенного.
- Это не ты, случайно, эту фигню нарисовал? – спросил я его, указывая на картину.
- Это не фигня.
- Да ну? И что же ты видишь в этом пейзаже, своим высокохудожественным пустым глазом?
- Это мостик. Одна из ниточек, соединяющая меня с моей оторванной частью.
- Чего? – Я опять ни хрена не понял, о чём он говорит. – Соня, мне надоели твои загадки. Ты лучше молчи совсем, я уже привык к твоей молчанке, но если ты говоришь, то говори так, чтобы и мне было понятно. Меня просто бесят твои идиотские высказывания.
- Я скажу, стараясь говорить понятным тебе языком. – Он сам взял бутылку и налил ещё по полстакана водки. На этот раз он не улыбался. – У меня были когда-то папа и мама, у меня была почти нормальная жизнь. Почти, потому что нормальной она не была никогда. Я много занимался спортом. Я умел драться с малолетства. А потом я всё забыл. Это как пелена. Я вдруг понял, что вся предыдущая жизнь ничего не значила, и я отодвинул её от себя подальше.
Он выпил водку одним глотком. Я внимательно его слушал. Это не часто бывает, когда Соня произносит такие речи. Это заслуживает внимания.
- И я начал искать себя. Я пытался получить ответ на то, почему так случилось, что я вдруг оказался, как призрак, в этой жизни. В то время меня носило где-то по Сибири. И однажды, я в какой-то занюханной деревне зашёл в дом на краю болота. И там был старик, который мне всё рассказал, или почти всё. Он мне сказал, что я не являюсь человеком. Я – пёс. Вернее, даже не пёс, а частичка его души, которую зачем-то оторвали от него и засунули в человеческую оболочку. Я, как странная игра Природы Вещей. По сути дела, меня не должно быть, и то, что я нахожусь здесь, среди людей, и веду себя, как человек, из этого ничего хорошего не выйдет. Понимаешь, я – нарушение гармонии.
Соня закурил сигарету. Он редко курит. Такая потребность может не возникать у него неделю, а может и больше.
- И тогда всё встало на свои места. Я понял, почему у меня нет ощущения присутствия в этом мире. Я понял, почему мне снятся чёрно-белые сны. Я понял, почему я иногда ничего не вижу. Я не могу понять одного – зачем это нужно? Зачем понадобилось разрывать собачью душу и делать карикатуру на человека?
Он сидел на кровати, спокойный, как стадо слонов. Я сидел напротив него и думал: ну что меня может связывать с ним? Я нормальный человек, как я могу сидеть и слушать эту чушь?
- Тебе лечиться надо, собака. – Я довольно глупо хихикнул. – А то ты скоро вообще перестанешь говорить, а будешь только гавкать. Теперь я понимаю, почему ты Тузу пытался глотку перегрызть.
Я снова почувствовал страшную усталость. Надо поспать хотя бы часок, а потом сходить к Мумрику, сходить к Мумрику и вытрясти из него всё, что у него есть в заначке.
- Пойдёшь со мной к Мумрику? – спросил я Соню. – Хорька возьмём с собой. Мумрик единственный, кто мне реально сейчас сможет помочь, надо только не терять время, пока ещё можно что-то сделать.
Соня кивнул, выражая согласие. Это ж надо: я, говорит, собака.
- Соня, а кто я? – Я легонько подмигнул ему левым глазом. – Я тоже иногда чувствую свою ненужность в этом мире. Может быть, ты и мне сможешь открыть глаза. Знаешь, как в анекдоте. Революция, говорит, открыла мне глаза. А рядом чукча, кивает: «И мне немноско».
Соня рассмеялся, тихо так, почти беззвучно.
- Ты никто. Ты просто искусственный солдатик, маленький безумный солдатик. Я даже могу рассказать про тебя стишок. Хочешь?
- Ну-ка, ну-ка.

- Шаг за шагом, топ-топ-топ,
Пока не кончился завод.
Я жёлтый заводной солдатик –
Сзади ключик, похожий на бантик.

Вперёд движение, сквозь напряжение,
Сквозь живых препятствий возникновение.
Маленький штык, как иголочка швейная,
Колет так быстро – победа мгновенная.

Иду по дороге, раз-два, раз-два.
Рот нарисованный, ни к чему слова.
Моё слово – мой маленький штык.
Туда-сюда, вот всё, к чему я привык.

Но бац – остановка, стоит шестерёнка.
Штык туда – а сюда не идёт винтовка.
Ключик торчит ненужным гвоздём.
Он и я – застыли вдвоём.

Вдруг сзади рука, круть-верть, верть-круть.
Вперёд, мой солдатик. И снова в путь.
И я по дороге, топ-топ, топ-топ.
Вперёд, мой солдатик, пока есть завод.

Я прыснул в кулак, с трудом сдерживая смех. Да, такого я даже от Сони не ожидал.
- Ну, брат, ты даёшь. – От этого его очередного бзика я даже про усталость забыл. – Ну, ты даёшь. Ты ещё и стихи сочиняешь, собака бешеная. – Я громко расхохотался, не пытаясь больше сдерживаться. Я хохотал, наверное, целую минуту, пока не начал успокаиваться. На глаза набежали обильные слёзы. – Ты не обижайся за собаку, но ты сам мне в этом признался. Ну, ты даёшь. И давно ты стихи сочиняешь?
Соня тоже сидел, посмеиваясь. Всё-таки он молодец. Ему, как всегда, было глубоко наплевать, кто как реагирует на его слова. Изумительная выдержка у пацана.
- Я их не сочинял. Я не пишу стихи. Эти слова сами сочинили тебя.
Я некоторое время пытался переварить его бред, но потом отбросил это неблагодарное занятие. Соня опять подсел на своего любимого конька, начал накручивать полуфразы-загадки. Этого я не люблю.
Я взглянул на часы. Во, блин, мать твою! Стрелка уже двигалась к половине пятого утра. Ни хрена себе поговорили. Я разлил по стаканам оставшуюся водку.
- Ладно, поэт, давай по последней. Поспать опять не удастся. Сейчас вмажем, а потом попрём к Хорьку и вместе с ним – к Мумрику. Всё ясно, базара нет?
Соня пожал плечами. Это можно было расценивать, как согласие. Я влил в свою лужёную глотку спиртное и даже не почувствовал его. Так бывает. Иногда перепиваешься до такой степени, что потом водка похожа на воду, ты её пьёшь – заразу – и не чувствуешь ни вкуса, ни запаха. По-всякому бывает в нашей сумасшедшей жизни. Я вдруг, ни к селу, ни к городу, вспомнил Ирку. Она у меня уже на пятом месяце беременности, а я так мало провожу с ней времени. Бедная девочка. Она недавно сказала, что мы ещё официально не расписаны, а она уже чувствует себя вдовой. Но что я могу поделать? Я так зарабатываю себе и ей, и нашему неродившемуся ребёнку на жизнь. Как там меня обозвал этот придурок, Соня? Я солдатик, безумный солдатик. А солдату не положено видеть свою семью, его жизнь – вечный поход. Вот это я погнал. Это тот, который и в армии-то никогда не был. Вот так-вот, до чего доводит общение с психом. А он сидит себе, как ни в чём не бывало, и смотрит куда-то в свою пустоту.