Китобой

Автор: Зипун Я творение Космоса. Я весь есть — кровь, кость и отличный беф. И не знаю нужен ли подвиг, чтобы получить хлеб насущный? Клонит к мысли — нет. Повторяю ей каждый день, — я творение Космоса. Она сначала внимала, потом стала взращивать недовольство. К зиме оно обострилось, приобрело контуры в ультиматуме, — или работай или на Альфа-Центавру. Кощунственно винить женщину. Она не била ни поддых ни по яйцам, она просила стать как все. Я любил её, как может любить творение Космоса; каждым атомом, каждым байтом, каждым вечером и иногда по утрам; мы делали это сквернословя и избивая друг друга; делали молча мерно лениво, как тополиный пух; быстро — точно незнакомые; долго по-наркомански. Мы швыряли в огонь всё что попадало под руку, экономя на покупке второй зубной щётки.

Каждое творение хрупкое, противно насилию. Мне не нравились её контрвыпады, но нравилась её лужайка. Я не хотел никуда лететь, стал искать. Снег за окном выступил в качестве альтернативного фактора. «Могу спать, пить и жрать. Противник физических нагрузок и интеллектуальной суходрочки. Интим, Фриланс, гербалайф не предлагать!»

Объявление я придумал быстро, пока срал. Слил его в сеть, поел супу и лёг спать. Мне снились странные страшные вещи. Множество людей бродило в светлых коридорах, холёные лица, красивые формы и мёртвые глаза. Бхагават Гита Парил над людской толпой, посыпал её гречихой и играл на арфе. То тут, то там вспыхивали свечи забвения, пел Филипп Киркоров и стенал с огромного экрана Последний Президент. Аллилуйя подняла меня над Бхагават Гитой и Крышной и Буддой, я всплакнул и опустил очи доле. Президент скинул тенор, как должность — и взял высокое сопрано. Аллилуйя неслась, забивая все поры и щели, Последний Президент рвал с головы терновый венец. Тут же, на месте сорванного вырастал — новый с логотипом Мишелин. Аллилуйя обволакивала, забивала дыхание, мрела над людьми бордовая плащаница Аллилуйи и щерился лысый император, сводил скулы, давил сучью слезу. Я проснулся.

Телефон. Да я оставлял объявление. Нет. У меня нет никаких рекомендаций. Нет, я никогда нигде не работал, в этом плане я целка. Диктуйте адрес…

Я прислушивался к подземелью и гулу внутри себя. Сравнивал шумы. Мелькали перегоны, текли секунды, где-то на ленте Мёбиуса гремело дёснами Время. Хлопали двери, кто-то заходил, кто-то выходил, кто-то играл, кто-то грустил, кто-то скрипел газетой, потели, сопели, смотрели, толкались и отражались в стёклах под мерный мёртвый стальной голос, предупреждающий быть осторожными, быть на чеку, хранить гениталии в банках, в тёмном прохладном месте.

Нить эскалатора вывела из лабиринта, Фавн умчался на Бибирево. Улица, вопль скорой. Переулок — мать с коляской. Во дворе старик и собака, тлен листвы под анестезией пороши. В коридоре — полумрак, плинтуса и тишина. Бледный свет из раскрытой двери.
-О! Это вы? — он выглянул и сразу скрылся, — Проходите, смелее же, прошу вас! Я тут один туда-сюда, туда-сюда, и царь, и поп, и блядь, и клоп! Отчёты, пересчёты, делегации, декларации, скоро конец года, Деда Мороза ещё нужно найти…

Не умолкает, чем-то шебуршит, я зашёл в кабинет. На стене ружьё. Чёрное дуло, тёплый отлив цевья. Он прошёл мимо меня с кипой бумаги.
-Анкета на столе, квас в холодильнике! — и заорал в коридоре, — Зарипов!

Она встретила новость с подозрением.
-Какая-нибудь бывшая помогла? Не криминал? Трудовую спрашивали? Зарплата белая? Талоны на обед? Нет? Почему тогда ты кушать не хочешь?

После допроса было «Ураааа! Я за вином!»

Мы лежали, курили.
-Знаешь, если ты меня когда-нибудь бросишь, я вымру, как динозавры! Динозавры вымерли с тоски.

Выходной — понедельник. С двух до одиннадцати вечера я работал. Перед открытием ставили лестницу, я залезал в аквариум. Тут было всё: хорошая жратва, забитый бар, диван, печатная машинка, стол, стул, телевизор. Я ходил, сидел, лежал, спал, пил, ел, ссал, срал, читал газету, смотрел телевизор и писал. «Писать !» — стояло обязательным условием договора, писать и швырять написанное за стекло. Писать всё что угодно, хоть — увапрдплспчсапрспваенрмсангробьмапоьмап.

Первую неделю я так и поступал. Потом написал слово. Слово было ХУЙ! После смены шеф дал премию. Потом я написал МАМА МАМА МАМА, после смены шеф спросил не устал ли я, хорошо ли себя чувствую и разрешил взять с собой любой выпивки.

Люди приходили смотреть на меня, читать мои записи. Дни текли, моих заработков стало хватать на всё, даже удалось немного отложить и мы сняли другую квартиру. Когда я был на ней она выдыхала — «моё космическое творение». Когда бил в дымоход «моё космическое величество». На двадцать третье февраля она подарила мне телескоп. В марте я попросил её уволится, деньги текли рекой.

ПИЗДЁЖ ЗАЛОГ УСПЕХА, ЕСЛИ, КОНЕЧНО, ВЫ НЕ АВИАДИСПЕТЧЕР. За подобные перлы шеф пихал деньги пачками. Поощрялись любые эмоции. Не разрешалось только говорить…

На восьмое марта я ради шутки приложил к подарку новую зубную щётку. Ночью мы смотрели на небо в телескоп.
-Как ты думаешь, когда-нибудь можно будет поехать в гости с одной звезды на другую?
-В гости не знаю, на блядки однозначно!
-Ты когда-нибудь мне расскажешь чем занимаешься?
-Нет!
Она стала посещать спорт-клуб, записалась на курсы английского, сдала «на права». Мы по прежнему кидали в топку всё что попадало под руку. Во всяком случае мне так казалось. Мне казалось это до того самого момента, пока за стеклом я не увидел её в объятьях…

Каллиопа снизошла до меня, лёгкая, бестелесая, азоном пропахшая, засунала мне в жопу свою белоснежную руку, взяла за зубы и вывернула меня наизнанку. Я написал первый стих. Шеф рыдал над рифмами, вздрагивали плечи, тряслась макушка, рядом стоял чемодан долларов. Я снял ружьё со стены и выстрелил в него с двух стволов...

Я творение Космоса. Я весь есть — кровь, кость и отлично отбитый беф. И не знаю нужен ли подвиг, чтобы получить хлеб насущный. Клонит к мысли — нет. Кощунственно винить женщину, тем более ту, которая хочет избежать участи динозавров...