"Розовый вечер" Подписи

Автор: Bumer Наконец приехал Жорик. Он ввалился в калитку, хрустя кульками со снедью, большой, раскрасневшийся, в черных очках и белой обтягивающей футболке, задравшейся до середины волосатого живота. За высоким дощатым забором послышался рык отъезжающего внедорожника.
Прищурившись по-хозяйски, он окинул взглядом запущенный, заросший высокой травой и лопухом двор, одноэтажный кирпичный домик, покрытый многолетней копотью мангал, над которым лениво появлялись и исчезали желтые прозрачные лоскуты огня.
- Ух, жара, — сказал, подойдя и пристраивая кульки под яблоней, в тень небольшого, грубо сколоченного стола, покрытого зеленой в ромашку клеенкой.
- Вот и кворум. Ты бы еще ночью прикатил… Так вот, — продолжал Рома, — помнишь этого прыщавого Пашу со второго этажа, погремуха Крыса, у него там точка одно время была?.. Так его зарезали в две тыщи восьмом, хер пойми кто, и не искали, наверное, он же один остался, как мать похоронил… А в его квартире сейчас какой-то дятел живет, ремонт отгрохал, не здоровается ни с кем.
По выражению на лице Влада нельзя было понять, помнит ли он Крысу, но ясно читалось, что ему глубоко похуй, кто живет сейчас в его квартире.
Они знали друг друга вечность – Жора Марьянов с Ромой Бурачинским учились в одном классе, крепкий, жилистый Владик Волков был младше на год. Жили в одной пятиэтажке, вместе играли в хоккей, вместе начинали курить, ходили драться стенка на стенку в соседний район и даже одно время вскрывали тачки – это было весело и адреналиново, но но однажды их чуть не поймали и стало ясно, что эти игры свеч не стоят.
То, что Жорик в жизни не пропадет, было ясно с детства. В шесть лет он стрелял для брата сигареты, и, пользуясь тем, что тринадцатилетнему Толику в магазине их не отпускают, продавал по три копейки за штуку.
- Вот же, бля, купечество растет, — говорил Толик, сплевывая.
Барыжить Жорик начал еще в школе, где к нему прочно прилипло прозвище Марьяж. Во дворе его чаще называли Маня. Невесть где он находил контрабандную технику, тряпки, косметику и молниеносно все это продавал. Ему вечно все были должны. А он пижонил в дорогих джинсах и носил в школьной сумке кассетник, что обеспечивало ему легкий успех у девочек.
После школы Жорик, по настоянию родителей, поступил в политех, но после третьего курса бросил учебу, на которую уже не оставалось времени. Через пару лет после ухода из института он удачно женился на дочке генерала, обеспечив себе надежный тыл, и растил сейчас с ней двух пацанов. В свои тридцать шесть он владел сетью супермаркетов и двумя ресторанами.
Рома подошел к мангалу. Дрова догорали. Рядом стояла низкая, широкая чурка, на ней – кастрюля с замаринованным мясом, привезенная им из дома. Приехали они вместе с Владом, Рома на своем старом «Форде» подобрал его по дороге. До приезда Жорика они уже успели несколько раз хлопнуть коньяку. Говорил, в основном, Рома. Он вспомнил что-то смешное из дворовой жизни, рассказал о своей второй жене, годовалом сыне, парализованной с прошлого года матери и о том, что ему предложили преподавать в университете.
У Влада никаких прозвищ в школе не было, его так и называли – Влад, уважительно и с опаской. Несмотря на то, что был он прост, улыбчив, обаятелен и, в общем то, не драчлив, мог без долгих словесных прелюдий покалечить тяжелыми кулаками в считанные секунды. Учился он средне, в институт после школы поступать не стал, отслужил танкистом в Монголии, а после армии устроился работать автослесарем. Его родители в то время затеяли развод и долго расставались, с унылыми, затяжными скандалами, им было не до сына.
Рома тогда учился на истфаке, подрабатывал где придется – заправщиком, барменом, разнорабочим на стройке, играл на гитаре в ресторанах. Его тоже некому было кормить. Отец погиб в Якутии, куда поехал на заработки, еще в восемьдесят девятом, сорвался с «серпантина» на «БелАЗе», а мать преподавала в музыкальной школе. Рома работал, зачитывался Пикулем, Бердяевым и Джеком Лондоном. Потом была аспирантура. Как-то летом он написал несколько рассказов, их напечатали в журнале и, воодушевленный, он взялся за свой первый роман.

Общаться с новым Владом было трудно. Говорил он мало, на собеседника смотрел тяжело, оценивающе, создавалось впечатление, что не слушает, уйдя в себя, а иногда — что мысленно разбирает тебя на запчасти и видит самую твою суть.
Идея встретиться родилась стихийно вчера вечером. Недавно у Ромы вышла солидным тиражом третья по счету, самая «долгая» его книга. Жора тогда заключал какие-то контракты в Испании, а Влад был еще в тюрьме. Он отмотал от звонка до звонка свою десятку за непреднамеренное и освободился в конце мая. После этого они встречались уже – Рома с семьей так и жил в родительской двушке, Влад кантовался у отца в частном секторе, а Жорик, хоть и перебрался уже давно в элитный центр, охотно приехал в старый двор на встречу с друзьями детства. Они той ночью знатно набрались в кабаке, Рому, три раза уже исполнившего «что такое осень это небо», от микрофона пришлось оттаскивать трезвому водителю Жорика. Тогда же договорились собраться «как-нибудь» на шашлыки под предлогом обмывания книги.

- Ну что, пацаны, гульнем аккуратно, без баб’с, — Жорик начал доставать из кульков провизию, вывалил на стол несколько банок консервов, палку сырокопченой колбасы, салаты в прозрачном пластике, семгу, открыл пиво, сделал несколько жадных глотков.
- Вы как хотите, а я с холодного пивка начну. Там коньяк еще. И минералка.
- А мы по коньячку уже, — Рома налил себе и Владу. – Ну что, как говорится, надо чаще встречаться. Будем!
Выпили. Влад с Ромой закурили, бросивший недавно Жорик недовольно поморщился.
- Ну что, писатель, книжка-то твоя где? Дари уж, с автографом, как положено. Я зря, штоль, приехал? Гагагага!
«Г» у него выходило даже не фрикативным, он как-будто просто шумно выдыхал, отчего его речь немного напоминала морской прибой.
Жорик нарезал лимон, встал, вразвалку подошел к мангалу, заглянул в него и, потирая руки, сказал:
- Можно заряжать, между прочим.
Рома поднялся со скамейки, помедлил, показал жестом «сейчас» и направился в дом. Влад глубоко затянулся и посмотрел в ясное небо без единого облака. Его невыразительные серые глаза в этот момент стали синими. Солнце давно уже исчезло за дачами, но жара не спадала, воздух горячо дрожал.
- Ну, как ты? Работу нашел? – спросил его Жорик.
Влад помолчал и ответил негромко:
- Предложить хочешь?
- Ну… — Жорик замялся. – Можно и это обсудить, почему нет… Официантом пойдешь? Гагагага
Он осекся и вдруг почувствовал себя неуютно, как-будто говорит с совершенно чужим, незнакомым ему человеком.
К столу подошел Рома с двумя книгами.
- Вот, держите, подписал уже. Все чин чином. Не читайте, но гордитесь, — засмеялся и разлил коньяк.
Влад взял книгу, она была довольно объемной, и стал разглядывать глянцевую обложку.
- Другу моего хулиганского детства, Георгию Марьянову, на память от автора! – громко прочел Жорик. – И собственноручная подпись гения. Все как положено. И сколько за бумагомарание нынче платят? Ну что, вздрогнем. За тебя, Бура, за твои успехи, хоть мы и старые, есть еще шорох в шороховницах, как говорится!
Влад взял свою рюмку и произнес с расстановкой, ни на кого не глядя:
- Это не мы старые, Маня. Это они молодые.
И неожиданно улыбнулся, обнаружив еле заметные ямочки на чисто выбритых, загорелых щеках, отчего сразу стал похож на себя двадцатилетнего.
- Ну вот, еще один писатель-философ, — фыркнул Жорик. – Уже афоризмами разговаривает. Нахуй тебе работа, вон, книжки пиши, как Бура, забуреешь, еще нобилёвку дадут, гагага – опять заржал он и подцепил шампиньон из салата одноразовой вилкой.
- Угу, это типа не работа, нехуй делать, пиши себе и бабло загребай, — отозвался от мангала Рома, насаживая на шампур очередной кусок мяса.
- А что там делать? – широко улыбаясь, продолжал Жорик. – Сиди себе в тепле, придумывай, пиши, да стриги бабосы. Хотя ты прав, Бура, бабло – лишнее в этой гармоничной конструкции. Как говорится, художник должен быть голодным! Значит, пиши, получай нобилёвки и признание потомков. Но пока живой, должен быть голодный. Так’с, пожалуй, и я коньячку вмажу.
Он разлил остатки коньяка по рюмкам и поставил пустую бутылку под стол.
Рома удовлетворенно оглядел нанизанное на шампуры мясо с луком, вдохнул приятно щекочущий ноздри запах шкворчащего на углях маринада и неторопливо подошел к столу.
- Другими словами, я, по-твоему, должен голодать. А почему? Ради чего?
Они звякнули рюмками и выпили.
- Ну почему сразу ты? Я говорю в принципе, образно. Что сытый автор – плохой автор. И на полный желудок шедевр не создашь. Ни в музыке, ни в живописи, ни в литературе, ни в чем. Это давным-давно кто-то очень правильно сказал.
- То есть, ты считаешь, что творческие люди, вообще, создающие люди, должны что-то всем остальным и, только из-за наличия у них таланта и нетривиального взгляда на мир, обречены мучиться среди остальных, далеких от искусства – просто жрущих, срущих и подсчитывающих свои ебаные углеводы потребителей.
Жорик удивленно смотрел на покрасневшего Рому.
- Да, Бура, да. Я именно так и считаю. И богатство – удел ушлых бездарей, типа меня.
- Ну да. В Голливуде так одни нищеброды, — заметил Влад.
- Хотя… Вопрос о богатстве сам по себе – вопрос, — попытался придать беседе философичности Жорик. Сколько денег должно быть, чтобы сказать однозначно – много? Кого-то пятихатка спасет, а кто-то со своими миллиардами не спит ночами, только и думает, как бы их утроить…
Но Роме не хотелось отвлеченно философствовать.
- Нет, подожди. Я хочу понять. Значит ты, человек, которого я много лет считаю своим другом, оказывается, считаешь, что я должен перебиваться с хлеба на воду, не дарить подарков жене, морить голодом ребенка. Раз я выбрал литературу. Нет, вернее, раз она, блядь, выбрала меня.
- Бура, кочумай.
Жорик достал из кулька коньяк, откупорил и налил в рюмки. Влад принес дымящийся шашлык и положил шампуры горкой на тарелку.
- А, нет, раз я автор, то просто не должен жениться и заводиь детей. Это твоя прерогатива. Так?
- Бездельники эти твои авторы, — зло рявкнул Жорик. — Проснется, сука, в полдень, в носу поковыряет, кофию испьет, порнушку покрутит, в игрушки пошпилит, потом от скуки нахуячит чего-нибудь душещипательного из жизни половозрелой лицеистки и сидит, блядь, ждет бабла и славы.
Жорик вытащил из Роминой пачки сигарету и прикурил. Рома вскочил со скамейки, отошел от стола и резко развернулся.
- Смотри-ка. А и сочинение по Гончарову когда-то у меня списывал. Какие все, блядь, умные. Автор должен жрать раз в три дня какие-нибудь помои, жить, желательно, в каком-нибудь вшивом подвале, нет, нигде не жить, в полях, ходить пешком… аа, в веригах ходить, глухо звенящих при каждом шаге. Что еще? Говори уж. Должен сдохнуть до тридцатки. Иначе грош цена ему и его творчеству. Так я зажился уже, по-твоему. Так?
- Давайте жрать. Хули развели… — Влад взял шампур и, наклонив голову, потянул зубами мясо.
Жорик затянулся и быстро потушил сигарету.
- Блядь. Полтора месяца продержался… Короче, завязали, Бура, с этой беспонтовой темой, — он тоже взял шампур. – Аа… кррасота.
- Нет, блядь, меня всегда бесила эта быдлопоза. Мы, типа хозяева жизни, железом и йогуртами торгуем, чартерами летаем, в Майами и на Гоа булки греем, квадратных метров нам, само собой, по тыще на рыло положено. А вы, блядь, не путайтесь под ногами, сейте это свое разумное, доброе, вечное где-то на сто первом, нам эта хуйня ни к чему. Для детей наших, разве. А чтоб качественно сеять – сидите, суки, на баланде.
- Баланда – говно, — угрюмо сказал жующий Влад.
Рома отошел дальше и сел спиной к столу на чурку у мангала.
Быстро сгущались душные летние сумерки. На соседних участках было тихо, но откуда-то дальше был слышен женский смех, играла музыка.
Рома вспомнил, как он пришел к Жорику на свадьбу в новой модной «гавайке», которая ему самому очень нравилась, он чувствовал себя в ней таким сердцеедом и ходоком. Приволок тогда с собой Марину из меда, худенькую, глазастую брюнетку, с которой он около года крутил невнятный, вялотекущий роман. Денег на подарок не было и он продал гитару. Какое острое, гнусное чувство он испытал, когда Жорик оттащил его в дальнюю комнату и суетливо, пряча глаза, бросил на диван костюм кофейного цвета и светлую рубашку.
- Ну что-ты напялил, бля?.. Переодевайся, — приказал он застывшему истуканом Роме. – Люди не поймут. Давай быстрее, в загс опоздаем.
Первым желанием было уйти. Он жалел потом, что не ушел. Костюм болтался, как на Филлипке, в нем было жарко и неловко. На свадьбу пришло много незнакомых ему людей, каких-то синтетических женщин… Марина напилась, и им все равно пришлось уйти в самом разгаре. Рома ненавидел себя за малодушие, но Жорика пытался оправдать. Это же его свадьба, в конце концов.

- Что ты кипишишь? – спокойно сказал Жорик, вытирая руки блеклым, выцветшим полотенцем. – Как говорится, каждому свое. Я йогурты продаю, ты романы строчишь, Владка… ищет себя пока.
Он взялся за бутылку.
- Бабы ржут… — Влад поднялся из-за стола и потянулся. Он так и не женился. Жил с разными, потом вроде влюбился и уже говорил Роме что-то такое, оседлое, но еще до суда, сидя в СИЗО, запретил Тане к нему приезжать. Сказал «Все. Считай, что меня нет».
- Ты знаешь, Марьяж… — заговорил Рома, не оборачиваясь, — вроде, и не дурак ты, и все у тебя как-то… основательно, что ли. На широкую ногу. Семья, бизнес, культурное общество, блядь. Отдых человеческий. Но вот ты чего-то не понимаешь… Даже не то что не понимаешь. У тебя чего-то нет. Выкл, блядь, нот фаунд. Начисто.
- Вот как! – Жорик взял полную рюмку и опрокинул в рот коньяк.
- Но все-то ты, сука, без этого чего-то знаешь – кто, когда, в чем, с кем и зачем должен. Да ты бог, не ебаться. А я так, погулять вышел… Я бездельничаю и жирую в своей хрущебе, по-твоему. Я вот только сейчас понял, что такие, как ты, таких, как я, с радостью в резервацию бы согнали и не давали голову поднять.
- Да, блядь!!! – заорал Жорик – Согнал бы умников, пидарасов вшивых, к ебаной матери! И вашими книжками бы вас отапливал!
Рома вдруг развернулся, лицо его было покрыто красными пятнами, он оттолкнул Влада, подскочил к столу, схватил шампур и с размаху воткнул его Жорику в живот.
- На, сука! – он вытащил шампур и всадил его снова. – На! На, блядь!
Глаза и рот Жорика округлились, он пытался еще вдохнуть, зашарил рукой по клеенке, захрипел и тяжело обвалился на кульки из своего супермаркета, зацепив ногой пустую бутылку, которая со звоном укатилась под другой край стола. Его живот заливало кровью, рядом, на вытоптанной земле, образовалась бурая лужица. Жорик еще хрипел и вздрагивал.
- Бура. Бура… — Влад крепко держал его заведенные за спину руки. Потом хватка ослабла, шампур в крови и саже упал на землю. Влад толкнул дрожащего Рому на скамейку, подошел к Жорику, присел и прикоснулся к его шее.
- Ненавижу… Ненавижу, сука… — Рома смотрел перед собой, его темные вихры торчали в стороны, как рога у черта на Хеллоуине.

Через участок от них веселились люди. «Пусть в твои окна смотрит беспечный розовый веечер…» — запел из другой жизни Юра Шатунов. Жорик когда-то его чуть ли не боготворил и задолбал тогда всех своим «Ласковым маем».
Рома посмотрел на мертвого Жорика и закрыл лицо руками. Так он просидел какое-то время, ошалевший, оглушенный. Крики и музыка долетали до него как сквозь толщу воды, или из-за множества дверей.
Влад достал из кармана телефон, зачем-то посмотрел на время.
- Значит, так… — он медленно поднял с земли шампур, положил его на скамейку, взял со стола бутылку и протянул ее Роме.
– Пей.
Рома снова посмотрел отстраненно на лежащего в луже Жорика, взял бутылку и запрокинув голову, сделал несколько больших глотков.
- Пей еще, – сказал Влад.
Рома выпил и замотал головой.
- Снимай шорты. И футболку. – Влад расстегнул рубашку, быстро снял ее, скинул джинсы и протянул Роме. Увидев, что тот не двигается, сам стянул с него синюю футболку в бурых пятнах, переоделся.
- Штаны… Так. Сейчас пойдешь в дом, ляжешь на кровать и будешь лежать, пока тебя типа не разбудят. Ты ничего не помнишь. Понял?
- Кто разбудит?
- Архангелы, блядь… Иди.
Рома поднялся и побрел было к дому. Сделав несколько шагов, он вдруг остановился и согнулся пополам. Его шумно вырвало за невысокий покосившийся огородный заборчик, где впились друг в друга разросшиеся малиновые кусты.
Отблевав, он повернулся к Владу. Тот повторил: – Иди, Бура.
- Я не понял.
Рома вдруг подумал о жене и Сережке. Сын часто ревел, по ночам спал плохо, иногда хотелось просто сбежать из дома. «А ведь я ебаный эгоист со своей никчемной писаниной… Она верит в мой талант больше меня, за матерью ухаживает, терпит все это, непонятно, как вообще…»
- Я подпишусь. Так и так за жабры возьмут… И нехуй мне здесь делать. Пора в резервацию. – Он посмотрел на Жорика и криво усмехнулся.
Рома не двигался с места.
- У тебя семья, мелкий… Подогреешь… Со следующей книжки. Все нормально. Иди… Запомни, ты ничего не момнишь.
Рома прошел в дом, бросил рубаху Влада на пол, упал на старую железную кровать и закрыл глаза.
«Пусть все насмешки терпит твои,
пусть доверяет тайны свои,
больше не надо
мне этих бед» -
притопы, прихлопы и пьяный смех заглушали голос Шатунова.
«Вот и все, Роман Бурачинский» — возникло в голове.