Передачи запрещены

Автор: - Вашему мужу передачи запрещены,- и грохот захлопнувшегося деревянного окошка.

Сил задавать вопросы не было, да и не кому. Приемщик объявил перерыв , и бесконечная очередь сосредоточенно запыхтела и принялась оттискивать Леру от зарешеченного окна приема передач.

Усталость, боль, непонимание происходящего и беспомощность перед всесильным вертухаем. Мелко дрожали и не сгибались в коленях ноги, задеревеневшие пальцы не слушались, пытались схватить ручки пластикового пакета и стащить его с высокого столика для передач. Усатый дядька в кожухе, сгреб ее передачу, ткнул кулек в одеревеневшие руки и подтолкнул плечом в сторону скамейки.

Нет, никто не ругался, не ссорился, не обвинял ее в нарушении порядка. Они, молча, сплотились, сомкнулись плечами и выдавили, как надоевший прыщ, разозлившую охранника тетку.

Присела. Дрожь не унималась. Простыла, наверное.

Уже неделю, как каждый день она вставала в четыре утра и ехала занимать очередь в ИВС. Изолятор временного содержания.
Никогда не была первой. Приезжие окрестные селяне занимали очередь с вечера, спали в припаркованных неподалеку автомобилях и вели списки прибывающих родственников.

Уже неделю, на леденящем ветру и неумолимом морозе она выстаивала очередь к единственному связывающему ее с родным человеком окну.
И уже неделю, ей сообщали, что задержанному Парамонову передачи запрещены.

К узенькой скамье пробилась мелкая, шустрая бабуля, ловко запрыгнула на лавку и принялась привычно разворачивать из оберток карамель и вытряхивать из пачек сигареты. Руки ее были неправдоподобно до синевы белыми, а пальцы тонкими. Старушка ловко отламывала фильтры и аккуратно укладывала обрубки сигарет в подобранный по размеру мешочек.

- Не такая уж она и старая,- подумала Лера и с трудом оторвала взгляд от неугомонных пальцев женщины.

Глаза слепило белое декабрьское солнце. Вдруг почувствовала, как стучат по плечам капли от тающих на крыше сосулек. Взглянула вверх и увидела узкий никого не защищающий навес. Капли равнодушным метрономом стучали по плечам, головам, стекали за шиворот. Спрятаться от них было невозможно. Разве что встать и уйти. Кто-то подумал и об этом маленьком штрихе, об этой еще одной капле унижения для несчастных людей притащивших сюда передачи для своих близких.

-Как в тридцать восьмом. Ничего не изменилось.

Старуха сосредоточенно упаковывала продукты и тихо приговаривала.

- Так и что, что наркоман? Не человек что ли? У него и отец наркоман и мать-сучка от дозы умерла. Сирота ,с рождения почти. Что же ему курить не хочется, или сладенького поесть? Носила, и носить буду,- бубнила бабушка и бережно укутывала парящую, теплую пока картошку.

Нервы не выдержали. Глаза набухли и лопнули покатившимися по щекам слезами.
- Женщина, заберите мою передачу. Отдайте внуку, если примут,- растерла задубевшей варежкой слезы и поехала на работу.

Весь этот нарастающий с каждым днем ужас начался две недели назад.

Рано утром Лера проводила мужа на работу. Выскользнула на балкон, посмотреть, как он садится в машину. Всё, как обычно.

Муж вышел из подъезда. Не глядя, помахал на прощанье рукой и раскачивающейся походкой направился к стоянке. Знал, что смотрит, что провожает. Всё, как всегда.

Глотнула морозного воздуха, захотелось крикнуть вслед что-то шутливое, ихнее, только им двоим понятное.
Сказать, что он сам дурак этот Юрка или напомнить, что их либэ дих. Зря, что ли она ему уроки немецкого преподавала?

Они познакомились в спортзале. Упакованная в толстый бесформенный костюм Лера, сосредоточенно пыхтела на тренажерах, худела, и на окружающих особо не пялилась. Она вообще старалась людей не разглядывать. Ей казалось это неловким и неуместным разглядывать незнакомых людей. У нее была странная особенность зрения, она плохо запоминала лица. И даже когда встречала случайных знакомых, смущенно вглядывалась, прежде чем поздороваться.

Ну, а тренажерка вообще была не тем местом, в котором стоило бесстыдно наблюдать за потеющими и таскающими штанги и гантели посетителями. Здесь каждый сам по себе, считала Лера. Каждый занимается своим телом, работает над собой и нечего тут рассматривать.

В общем, Лера ни на кого не смотрела. Таскала свои гантельки, качала пресс, и не задумывалась, насколько красиво это выглядит со стороны.

Когда в спортзале, к ней подошел невысокий мускулистый мужчина, Лера удивилась. Лица его она не рассматривала, но обратила внимание, что парень обут в спортивные шлепанцы на босую ногу.

- Как неприятно,-подумала Лера.- Босиком, в общественном месте.

Она считала, что открытые ступни это как-то слишком интимно для мужчины. Но все же, кофе попить согласилась.

Кофе – спортзал. Спортзал-кофе.
- А чем Вы занимаетесь?
- Я преподаю немецкий.
- А Вы даете частные уроки? Я скоро в Германию собираюсь.

Сколько их там было этих частных уроков? Занятий пять не больше. Наклейки на мебели с названиями предметов. Прикрепленный к холодильнику список литературы, невыполненное домашнее задание. Удивительная способность ученика запоминать фразы и абсолютное неуважение к грамматике.

Он называл ее клюгеле, а себя ферфлюгер. Откуда он узнал эти слова? Не от нее. И почему ферфлюгер, почему дрейфующий? В постели это было неважно.

К ее приходу он охлаждал в морозилке бокалы. Тонкое стекло становилось матовым и дымилось легким паром от налитого вина. Капельки влаги струились по оттаявшим стенкам и капали на грудь и на смятые простыни.

Она не успела. Ни пошутить, ни сказать, что любит. Он так и не оглянулся.

Из припаркованных во дворе автомобилей, из-за гаражей, из-за мусорных баков стремительно появились милиционеры. Они моментально его окружили, заломили руки за спину, щелкнули наручниками и, согнув поперек, впихнули в машину.

Раннее утро. Дворник, да окаменевшая на балконе Лера. Три легковых автомобиля не спеша выезжают со двора.

Затрещал, задребезжал телефон. Рингтон, как в старом кино, олд фоун . Номер незнакомый, едва нашла кнопку прием.

- Позвони Васе. Скажи, что меня приняли.
Все отбой.

- Господи! Какому Васе? Кто такой Вася? Что значит приняли?- мозг транформировал информацию, пальцы набирали номер.- Вася, наверное, это Влад. Приняли, значит, арестовали.

Три дня они не могли его найти. Обзванивали райотделы, морги и скорые.

На третьи сутки в десять вечера Лере позвонили.

15 декабря, дочкин День рождения. Наконец-то закончились вымученные конкурсы, шарады, поздравления и зажигание свечей на праздничном торте. Ребенок спал, а за поникшим молчаливым столом остались только близкие.

- Дарницкий РОВД беспокоит. Ваш муж просыть, шоб Вы привезли покушать. Покушать, привези, покушать,- голос с украинским акцентом, по-волжски окал и, прикрывая трубку , с кем-то совещался. И попыть, вОдки привези, вОдки.

Лера сгребала в сумку всю оставшуюся на праздничном столе еду. Опустошала холодильник. Запихивала в карманы баула замороженную, купленную еще ним водку. Тщательно упаковывала кусок именинного торта. Чтобы не помялись розочки, чтобы и у него был праздник.

- Ты меня подвезешь?- вежливо поинтересовалась. Знала, что не хочет, что боится. Не знает чего, но боится. В глаза не смотрит. Друг, близкий.

Дотащила. Толкала впереди себя по гололеду. Неподъемная. Ступеньки скользкие, зараза. Но хорошо хоть лифт работает.

Кабинет номер три. Постучала. Впихнула баул.

- Вот, Вы сказали, что муж просил...

Гул шагов за спиной, в коридоре. Оглянулась непроизвольно. Юрка! Родной, живой. На ногах не стоит. Лицо вниз опущено. Менты держат, чтобы не упал.

-Куда Парамонова? К вам или в подвал?

Увели.

Потом узнала. Всю ночь били. Жрали праздничные, приготовленные Лерой блюда. Хлестали водку и подвешивали, распинали, одевали противогаз, заливали «черемуху». Ломали ребра, крошили зубы, били, убивали ее мужа и закусывали именинным тортом их дочери.

Начальник изолятора отказался принимать заключенного. Боялся, что не выживет, умрет. Не хотел неприятностей.

Продолжение следует