Страсти по Фоме 2

Автор: Осипов Сергей Юрьевич 3. Мистер безупречность из Ассоциации (годом раньше).

Сообщение от Доктора застало Фомина на переговорах. Переговоры были душные, как противогаз, — расселение коммунальной квартиры. Прожив на одной жилплощади тридцать лет, клиенты знали друг друга, как мстительная ненависть врага, и так же мстительно не доверяли друг другу и все вместе — Фомину и фирме, которую он представлял. В переговорной явственно ощущался запах скандала, не хватало самой малости — одного неосторожного слова, чтобы все взорвалось.
Вообще вести переговоры о заключении эксклюзивного договора по расселению с таким сырым и горючим «материалом», конечно, нельзя, и Фомин обычно добивался предварительного согласия по основным пунктам, а уже потом собирал клиентов на подписание. Но в данном случае подготовку вела Ирина; она, поулыбавшись клиентам и посулив им в окнах Воробьевы горы и небо в кремлевских звездах, посчитала, что дело сделано, и пригласила их в агентство.
В агентстве же выяснилось, что все друг друга не так поняли, точнее, каждый понял так, как ему выгодно, и началась обычная коммунальная свара соседей, но с явным подтекстом, что Ирина их обманывает. Она выскочила из переговорной вся красная и стала умолять Фомина помочь ей.
— Да отпусти ты их, пускай между собой хотя бы договорятся, а не договорятся, так и черт с ними! Их, таких, по Москве сейчас как собак нерезаных, — сказал Фомин.
Москва еще переживала бум расселения, и он знал, как трудно вести переговоры с уже «заведенными» клиентами.
— Я месяц потратила, чтобы уговорить их прийти сюда. Андрон, миленький, ну сделай что-нибудь!..
Вместо того чтобы просто и четко проговорить все условия сделки, она «уговаривала прийти». И этот человек третий год в недвижимости! Фомин чертыхнулся еще раз и нехотя поплелся в переговорную. Что за жизнь я себе выбрал, думал он, ведь мог бы нырять за жемчугом по шестнадцать часов в сутки где-нибудь в Малайзии и горя не знать. Нет, захотел Москву. Теперь вот улаживай эту коммунальную склоку.
— Если вы хотите, чтобы мы согласились продавать нашу квартиру, то лично мне надо двухкомнатную!..
Навстречу Фомину поднялся грузный отставник в лампасах, с испитой красной физиономией и палкой. Последовал перечень условий: тихий район, метро — два шага, средний этаж, окна во двор, во дворе сад, в саду груши. Клиент уже вошел во вкус от нового времяпрепровождения и сам верил, что это возможно: рядом с метро, но в деревне. В контексте это звучало так: вы нам спляшите, а мы еще посмотрим!
Отставник был одним из тех типов, что вечно за что-то борются и чьи жизненные интересы обычно простираются от мусоропровода до Гондураса, как у газеты, которая торчала у него из кармана. Было заметно, что он выпил для куража: в переговорной стоял густой запах его испарений, сдобренный чесноком и желанием скандала.
Идя сюда, Фомин хотел просто отбыть время, подписать договор на любых условиях или не подписать, все равно. Его давно уже не интересовали результаты сделок, вообще все надоело: движимость, недвижимость, согласование цен; но, услышав такое заявление, он вдруг завелся, как в первые дни риелторской деятельности.
Клиенты уже год безрезультатно дают объявление сами – раз. Ирина полгода выставляет квартиру в «Руках» и каталогах, и это тоже не дает никакой реакции – два. Расселенцы – люди в основном вялые и нерешительные, кроме этого пьяницы, с которого он собьет спесь двумя-тремя цифрами, - три!.. Значит, тема быстрая, бодрая, но трагическая...
— Я лично совсем не хочу продавать вашу квартиру, тем более на таких условиях! — успокоил Фомин отставника, а заодно и всех остальных. — Если вы хотите квартиры в сталинском доме, а во дворе — метро и при этом тихо, тогда я желаю вам долгих лет жизни! — сказал он и широко улыбнулся, давая понять, что это шутка, но в ней изрядная доля правды.
Потом он оглушил клиентов длинными, как автоматные очереди, статистическими выкладками и прогнозами, которые прочно сидели у него в голове и выскакивали в зависимости от ситуации в мажорном или минорном тоне.
Через десять минут перед ним сидели совсем другие люди, доверчиво внимающие его аргументам и живо, а главное, адекватно реагирующие на шутки. Фомин удивлялся способности обычных цифр склеивать разнообразные факты быстротекущей жизни в одну убедительную тираду, подобную той, которая прозвучала сейчас. Тут и политика, и экономика, и быт, и анекдот — как ни странно, люди ему верили и, как ни странно, это было для его коллег, он клиентов никогда не обманывал, просто с самого начала жестко проговаривал условия.
Охладив пыл клиентов, Фомин долго, но бодро, с журналами и сводной статистикой объяснял им трагизм ситуации: на что в самом деле они могут рассчитывать в этой сделке. Сделке, которую агентство будет проводить как акт милосердия и благотворительности, как бы в шутку подчеркивал он, то есть в целях дальнейшего повышения-снижения-расширения-приходимости-уходимости квартиро-клиенто-рублей в неделю…
Это был стиль ревущих девяностых, в корчах смеха рождающийся из совместной фени бандита, коммерсанта и чиновника. Непревзойденные образцы этого стиля демонстрировал его бывший коллега Гильштейн — виртуоз деловой пере¬писки, предваряющей коммерческие отношения. Илья умел начать письмо как предложение о сотрудничестве, продолжить его как сомнение в этом сотрудничестве, а закончить так, что не понятно было, зачем он это письмо писал.
«В целях наиболее полного удовлетворения Вас как нашего постоянного клиента сообщаем Вам, что дальнейшее сотрудничество между нами невозможно…» — примерно так выражался и действовал этот мастер-дизайнер новояза.
Так поступил сейчас и Фомин, проговорив скороговоркой нечто немыслимое, но удивительно убедительное. Пойдите поищите милосердия еще где-нибудь, звучало в его голосе. И клиенты его услышали, пытать где-либо милосердия отказались, попросив сразу показать, как выглядит договор на расселение. Переговоры вошли в нормальное русло. Правда, Ирина пихала его под столом коленкой, ей казалось, что цена занижена, никаких комиссионных, но у него были две горящие квартиры — срочная продажа, и если грамотно внести задаток, комиссионные они получат с лихвой.
В это время и пришло сообщение, оно было коротким: «Жду на Главпочтамте, сего дня». И дата. Кто это такой шутник, да еще столь терпеливый, удивился Фомин и вдруг догадался: кто-то из Ассоциации. Только этого не хватало!
— Извините… — Он вышел из кабинета.
— Мне надо уйти, — сказал он поспешившей за ним Ирине. — Заканчивай без меня.
— Да ты что? Они меня съедят!
— Не съедят, если будешь твердо придерживаться нашей позиции, а комиссионные обговаривать до подписания договора, а не во время продажи.
Это было болезнью многих маклеров — агентов по недвижимости: снимать маржу и с покупателя, и с продавца, делая вид, что они работают в интересах только одного из них, и когда во время оформления сделки у нотариуса или в департаменте открывалась истинная картина, случались дикие скандалы, вплоть до расторжения договора, не говоря уже о мордобитии. К Ирине это относилось в меньшей степени, но она стеснялась обговаривать комиссионные до самого последнего момента, момента продажи, из-за чего происходили самые неприятные недоразумения, финансовые. Получив деньги или документы, клиент становился совершенно глух к любым разумным доводам.
Ирина надула губки:
— Что-то срочное?
— Да.
— Что сказать, если позвонят?
— Что буду… позже.
— У тебя все в порядке? — встревожилась она.
— Конечно!.. Как освобожусь, позвоню!
«Вот только когда я освобожусь? Все зависит от того, кто на меня вышел и с чем…»
— Меня нет и не будет! — крикнул он на ходу всем присутствующим в конторе и выскочил на улицу.

Заехав домой, Фомин отключил телефон, потом закрыл и зашторил все окна. Покружившись по комнатам, он плюхнулся в кресло и задумался. В последнее время он ощущал нечто похожее на чьи-то настойчивые попытки выйти с ним на контакт, но относил это на остаточные симптомы сотрясения от перехода в плотное и плоское пространство. Теперь он боялся, что это подтвердится.

Он не сразу смог успокоиться и сосредоточиться, чтобы настроится на сообщение. Затем, словно сквозняк по позвоночнику, и возникло спокойное, чуть аскетичное лицо: то ли боец, то ли мудрец. Фомин вздохнул: худшие опасения сбылись — Ассоциация! — хотя у него была надежда, что все ему только показалось, и кто-то просто пошутил. Нет, здесь шутками и не пахло, хотя и очень странно.
— На каком ты телефоне? — спросило лицо.
— Да, сейчас! Так я тебе и сказал! Живу трудно, но счастливо! — огрызнулся Фомин.
— Надо встретиться, счастливец, причем срочно! Позвони 7777777. Меня сейчас зовут Таня или Игорь — кого выбираешь?
— Вот и живите дружно! С меня хватит! Я выбираю хеннесси!..
Доктор уже успел подобрать легенду, причем двойную и разнополую, прекрасное прикрытие.

После того как Фомин был выслан сюда, на Спираль, за свою самодеятельность и несанкционированные выходы за Последнюю Черту, это был первый контакт с Ассоциацией. Ассоциация, конечно, могла прислать кого угодно, но то, что она прислала Мистера Безупречность было слишком даже для Фомина. Док… Неужели дело так серьезно, что понадобилось присылать стратегический бомбардировщик? Зачем?.. Отлучение у него бессрочное, то есть до особого распоряжения. Да и прислать они должны были какого-нибудь скучного и сонного курьера из Отдела Контроля с официальными полномочиями. Что-то здесь не так, не связывается!.. Ну и он связываться не будет, сколько возможно...

Он попытался просчитать ситуацию, сделать экспресс-анализ. Неужели все-таки они отследили его остальные выходы к Говорящему Что-то?.. Если системы контроля сумели отфильтровать его выходы от обычных трансформаций быстрых реальностей и нашелся оператор, который этим заинтересовался, тогда ему крышка. Ссылка превратится из бессрочной в вечную и не здесь, а где-нибудь в двухмерных инфраслоях Вселенной.
Он представил себя плоскостью. Потом такой же плоскостью — Ирину. Да, контакт, во всяком случае, будет полный... Да нет! Кто станет проверять мельчайшие волновые отклонения, так похожие на естественные?.. Только тот, кто знает, что он ищет. А про его выходы, кроме тех, в которых он признался, не знает никто. Но все равно было неспокойно. Доктор-то знает! Во всяком случае, об одном из них, когда их тряхануло. Сбежать бы, да некуда! Да и невозможно сбежать от них, при закрытом выходе отсюда — найдут моментально, все системы загудят.
Как бы это ни показалось странным его судьям в Отделе Контроля, но Фомин не чувствовал себя ущемленным ссылкой, и не стремился во что бы то ни стало вернуться в метрополию, как стремились все ссыльные. Поначалу в нем еще говорила обида: что он такого сделал? — но потом он стал даже находить особое удовлетворение от пребывания на этом искажении, бывшем, кстати, его родиной. «Моя Родина — искажение, что же я тогда? — иногда смеялся он. — Скаженный?» Многие, действительно, считали его таким. Высылка — результат этого…

Хаотичная, тяжелая и запутанная здешняя атмосфера стала для него притягательной, как не была до времени первого ухода отсюда. Он испытывал даже особое удовольствие, запутывая и так запутанные причинные связи и переплетения, гадая, каким причудливым способом все это отзовется на нем: оборвется, лопнет или стянет ему шею смертельным узлом?.. От причины до следствия здесь было так близко, а наказания за ошибки так неминуемо показательны и беспощадны, что он забавлялся во всех земных грехах, проверяя действия законов Спирали на самом себе. Иммунитет Ассоциации помогал ему пережить то, что неминуемо вогнало бы в гроб любого другого человека. Так что бежать он никуда не хотел и не хотел возвращаться в метрополию, он хотел одного, чтобы его оставили в покое. Он вошел во вкус на этом искажении — «сказивси», как говорила его бабушка, правда, имея в виду совсем другое.
Доктор, кстати, тоже участвовал в «развлечении», которое придумал Фомин: находить разрывы континуума и играть с ними в чехарду, то есть пытаться их ликвидировать или хотя бы нейтрализовать. Но в том неудачном случае, когда Фомин попытался совместить нейтрализацию разрыва с выходом к Говорящему Что-то, Доктора не было. Везунчик! На такое безумие Фомин не стал его приглашать, тем более, что у Доктора не было опыта перехода Последней Черты…
Именно после этого неудачного эксперимента с «дырой», как они называли разрывы, Фомина и выслали. Но по странной случайности, Доктор патрулировал по заданию Системы именно в том районе, где экспериментировал Фомин. Он застал Фомина, как он рассказывал потом, на последней стадии перед взрывом. Их тогда так тряхануло, что поисковые отряды нашли Фомина и Доктора в разобранном состоянии у жерла дыры. Нашли только благодаря персональным датчикам сайтеров, которые чудом не сорвало с них при взрыве.
Еще чуть-чуть и они провалились бы на Дно. Оно уже дышало на них своим холодным смрадом! Вернее, на то, что от них осталось. Но нашли их только потому, что искали Фомина как нарушителя Последней Черты. Где-то прозвенел звоночек. Ирония судьбы: они спаслись благодаря нарушению самой строгой инструкции Ассоциации. Вернее, даже инструкции такой не было — он совершил неслыханное! И наказали его примерно, так ему казалось сначала, а теперь он понимал, что ему даже повезло, в каком-то смысле. И вот Доктор… Куда бы смыться?..

Фомин встал из-под дерева, приветливо помахал остолбеневшей тетечке с собачкой: мол, ничего-ничего, продолжайте прогулку!.. С ним такое случалось иногда, когда он концентрировался, но отследить алгоритм и принцип перемещения в пространстве: как и почему, — ему не удавалось, все происходило независимо от него, как очень многое здесь. Он еще раз сделал даме ручкой: адье! — и та вприпрыжку побежала за своей собачкой, обе одинаково, вверх и в сторону, подбрасывали зад на ходу, только собачонка еще писала через каждые пять метров.
Фомин побрел по начинающему желтеть парку. Это оказались Сокольники. Середина лета, жара. «Ну и куда теперь?» — подумал он. Из дома его вынесло, значит, там быть не следует, а следует погулять и развеяться. Ирина? Служебный роман…чик. Что может быть лучше на дурацкой работе – продавать квартиры? – только роман с совершенно безумной женщиной! Впрочем, все так и говорили, крутя пальцем у виска, и боясь с ней связываться.
Ирина представляла собой странную смесь отличницы и плохой девчонки. Ангельский лик и сущий дьявол в глазах, и все это по-восточному пряно приправлено нежным смуглым румянцем и тщательно скрываемым темпераментом — луна, затмевающая солнце!.. Впрочем, возможно, коллеги по работе боялись связываться с ее приятелем, то ли боксером, то ли штангистом. Поди разбери, если он не вылезает из своего джипа, а только сигналит… Чертова Ассоциация!..

Ассоциация прислала Доктора или нет, это уже не так важно, размышлял он, сидя на скамеечке, рядом со старушками и голубями. Эта организация, даже не вмешиваясь, все равно являлась определяющим фактором его жизни просто самим своим существованием. Он вдруг вспомнил, что именно здесь в Сокольниках он в первый раз встретил Сати, своего проводника в Ассоциацию. Господи, когда это было?!.
Какая-то сила гнала его в то время, не давая задерживаться на одном месте: студент, дворник, продавец, кочегар, директор малого предприятия, снова дворник… он нигде не задерживался, ни на чем не останавливался, ни с кем по настоящему не сошелся, как странник блуждал он по мегаполису.
Потом к нему пришел Сати. Ниоткуда. Он приходил в разных обличьях: то это был коллега по работе, то наставник кун-фу, то какой-нибудь забулдыга, от которого невозможно отвязаться. Как выяснилось позже, многие девчонки-профсоюзницы, к которым Фомина «необъяснимо» тянуло после обильных возлияний были, как правило, из специально обученного контингента собирателей информации в одноименном департаменте Ави. Эта необъяснимость перестала быть загадкой только вместе с Сати. Оказывается, это был какой-то специфический диагностирующий процесс.
— Какой? — удивлялся Фомин.
— Ты сбрасывал информацию.
— Какую информацию? — снова недоумевал он.
— Свежую, — успокаивал его Сати…
Потом Сати начал учить его переходу. Чтобы учиться в Школе Ассоциации, ученик должен был сам переместиться туда. Правда, Фомин не знал тогда ни о какой Школе, ни тем более об Ассоциации. Он тренировался, как ему казалось, из собственного любопытства и тщеславия.
«Физически! — смеялся Сати над попытками Фомина уяснить себе переход. – Фома ты неверующий!..» И демонстрировал переходы в самых жутких для Фомина вариантах: по частям, когда исчезали то голова, то тело, или, например, в поэтапном исчезновении кожи, жировых прослоек, мускульной массы и так далее, до скелета и, наконец, туманного свечения того, что было телом. «Ну и где тут твоя физика? - спрашивал Сати у зеленого от дурноты Фомина и, не дожидаясь ответа, сам же и отвечал обескураживающе. — Везде, мой милый, на самом деле везде!..»

При перемещении в Ассоциацию Сати даже не предупредил Фомина, что тот больше никогда не вернется на свою Спираль, в Москву, к родителям, не счел нужным. Фомин ни с кем не попрощался, никого не предупредил, не успел написать родным, как в воду канул. Сати был большой шутник. «Там у тебя такие похороны! — сладко жмурил он глаза на вопрос Фомина, что же с ним стало на Земле. — Ты, кажется, Родину спас».
В другой раз он говорил, что Фома просто исчез, оставил мир самым достойным, незаметным, образом. От Сати ничего нельзя было добиться, причем он даже не старался придать достоверность своим ответам. Впоследствии (Фомин не прекращал попыток выяснить, так как неожиданно горько затосковал по Земле, своим близким) он слышал все новые версии того, как покинул Спираль. Сати словно издевался над ним, рассказывая в очередной раз как Фомин «погибал в самолете, всячески помогая всем до последнего, такой геройский конец!..»
— Тебе, собственно, деваться было некуда, только геройствовать и пытаться спасти самолет, — смеялся Сати. — Он ведь только из-за тебя терпел катастрофу. Хотя нет! Мы тебя уже в падающий засунули. Тебя приняли за ангела, ты был бледен и красив, — вот как сейчас!..
Фомин был вне себя...
— Все бросились к тебе, ты бросился утешать, в общем, засланец небес! Кажется даже, ты на самом деле хотел остановить катастрофу. Было забавно!
— Люди же погибли! — не понимал Фомин.
— Да, и самолет тоже, — сокрушенно соглашался Сати.
Фомин почему-то никак не мог вспомнить, что же произошло с ним на Земле в момент перехода и то, как он согласился на переход...

Школа была таким же грандиозным зданием, как и Дворец Синклита, как же – Альма-матер! Там их собирали несколько раз в год (Фомин все мерил земными мерками поначалу), в основном обучение было индивидуальным, но некоторые курсы они проходили большими группами. Количество его соучеников все время колебалось. То ли они переходили на следующую ступень, то ли на специализацию, то ли вообще изгонялись, — ничего не объяснялось, да они и не спрашивали, памятуя «Завет ученику»: молчать, молчать и еще раз молчать.
Время от времени обучение прерывалось турнирами, своего рода экзаменами. Турниры были разные, а условия совершенно непредсказуемые. Впрочем, одно условие всегда оставалось неизменным: надо было победить. Так провозглашалось. Набравший лимит поражений мог быть дисквалифицирован. Что это такое, тоже никто не говорил.
На одном из таких конкурсов-ристалищ Фомин впервые увидел Доктора. Бледный юноша с трудно произносимым именем участвовал в играх с каким-то странным, отсутствующим видом, но при этом был неуязвим. Говорили, что он отпрыск королевского рода Оборотней с окраин Ассоциации. Так это или не так, но сражаться с ним было действительно очень трудно: при всей непредсказуемости Фомина тот демонстрировал чудеса неуязвимости, словно действительно был оборотнем. Победительный Фома не мог набрать на нем зачетных очков. Поединок закончился ничем, по времени, но тогда и позже Фомину казалось, что не проиграл он только потому, что его соперник отрабатывал школу защиты и не собирался нападать на него.
Они не раз еще встречались, но он ничего не мог поделать с безупречной защитой Доктора, и у того, после ряда таких турниров, появилось прозвище «Мистер Безупречность». Казалось, ничто не могло вывести этого юношу из себя. «Это машина», — успокаивал себя Фома, всегда участвующий в любого рода состязаниях с упоением. Ему не раз выговаривалось, что он слишком далеко заходит во всем, но он не мог без этого. Страсть идти до конца выглядела в глазах его наставников опасной страстью. Самая безумная затея, самое рискованное предприятие вызывали в нем лишь азарт и неуемное желание попробовать.
Бывало, он проигрывал на этих турнирах только потому, что шел на поводу какой-нибудь безумной идеи во время отработки стандартной ситуации. Противник же, если не терялся от неожиданности его курбетов и не паниковал, мог спокойно воспользоваться представившимся шансом - Фома был непредсказуем, но безрассуден и бывало «открывался». А вот Доктор этого не делал. Он шел вслед за всеми безумствами Фомы и отвечал на них по законам безумства, не стремясь закончить поединок победой. Это была необычайно зрелищная игра.
Единоборства между ними представляли собой смесь головокружительных комбинаций всего арсенала Школы и трюков на грани возможного, а порой и за гранью. На их поединки съезжались со всех провинций Ассоциации, чего не предполагал простой школьный экзамен, а сами они — сблизились, может быть, благодаря своей непохожести, словно дети вдоха и выдоха. Они часто вместе проводили время и даже хулиганили, если можно так сказать про Доктора. Из-за них, кстати, в Ассоциации появился тотализатор. Их развели. Формальная причина — тотализатор и безрезультатность встреч, якобы, вредно влиявшая на других учеников – к победе надо идти кратчайшим путем.

Сати опять смеялся:
— Засунь свои эмоции… ну, ты знаешь куда! Никому не нужны твои победы!
— Как не нужны? — удивлялся Фомин. — А зачем все эти турниры тогда?
— Ну уж не для того, чтобы ты удовлетворял свои амбиции! — говорил Сати. — Кстати, их засунь туда же! Здесь идет другой отсчет, совсем другой.
Сати же и защищал его от слишком педантичных наставников. Когда мог. Он все так же неожиданно появлялся и исчезал. Потом пропал совсем. Это произошло уже после окончания обучения. Вопросы теперь задавать было можно, но толку от этого не было никакого.
«Узнаю Ассоциацию! — хмыкал Фомин на редких теперь встречах с Доктором, где-нибудь вдали от метрополии. — Никто ничего не знает или делает вид, что не знает!»
Душу он теперь отводил в достижении Последней Черты. Тут и начались его самые рискованные эксперименты с собой. Тут же и закончились.

Он был вызван в Синклит, в отдел контроля, и какой-то нижний чин провел с ним тихую беседу.
— Меня зовут Моноро. И пригласил я вас за тем, чтобы кое-что выяснить. Так, одну мелочь.
Чиновник помолчал, с любопытством рассматривая Фому. Потом снова открыл рот:
— Говорят, вы проводите несанкционированные эксперименты по выходу за Последнюю Черту?
И тут, услышав это «говорят» в компетентном институте Иерархии, Фомин впервые подумал: может быть, действительно, здесь никто ничего толком не знает, как и везде? И Ассоциация такая же неповоротливая структура как и все огромные организации, и левая рука не ведает, что творит правая?.. Интересно, представляет хоть кто-нибудь, что творится в их грандиозном детище? Ну, хотя бы в общих чертах?.. Судя по Моноро большего требовать было несправедливо.
Идя сюда, он собирался повиниться во всех своих выходах за Черту и принять любое наказание. А теперь это «говорят»!.. Ну продолжайте «говорить»!.. И он рискнул еще раз сыграть. Тем более, что игра была его натурой. После недолгого и казавшегося естественным запирательства он признался:
— Я не знаю, как это происходит. Я пытался пройти замок, а меня, наверное, вынесло за Черту… - Он выбрал тон нашкодившего школяра, который раскаивается, боясь наказания.
— Но простите, это же не… - Чиновник на секунду задумался, подбирая сравнение.
Фомин преданно смотрел ему в глаза...
— Не дело, - нашел, наконец, чин самое банальное сравнение и похоже сам не был удовлетворен этим. — Значит, вы хотите сказать, что случайно вышли за Последнюю Черту?
— Да.
— Как это произошло?
А действительно, как? Как ему пришло в голову сделать вираж вместо завершения замка и помчаться вдоль волны ячеек, дожидаясь, когда она разродится мощным гребнем? Может быть занятия серфингом? Это был огромный риск, цепь ячеек могла в любой момент распасться и образовать внутризамковый клинч, от которого погибали и не такие сайтеры, как он. Но он уловил момент, когда волна вздыбилась грандиозным гребнем, и вскочил на нее.
На какое-то мгновение у него перехватило дух, и он потерял ориентацию, а потом вылетел, как пуля, за Черту, и дальше. Все произошло слишком неожиданно и стремительно. Фомин даже не понял сначала, где он, но сейчас только при одном воспоминании об этом, он испытывал невероятные ощущения.
Моноро внимательно смотрел на него, изучая.
— Я пытался понять, — сказал Фома, и в знак полного бессилия, пожал плечами. — Не понимаю.
Тут он был спокоен. Этого-то уж точно никто не мог знать. Здесь Ассоциация могла с полным основанием сказать свое любимое «говорят».
— Хорошо, - согласился чин, - не знаете. Это мы допускаем. А что вы чувствовали в этот момент?
— Страх, — ответил Фома.
Он и в самом деле был напуган, когда это получилось в первый раз, да и во многие последующие разы он изрядно боялся. Несмотря на свое лихачество и даже безумие, он прекрасно отдавал себе отчет в том, как рискует.
— Страх? — удивился чин. — За Последней Чертой — страх?..
Ах вот, что вас интересует! Не замок, не выход, а Последняя Черта! Не как, а — что! Следователь, сам не зная того, подсказал выход.
— Да, — подтвердил Фома.
— Страх, — еще раз повторил его собеседник. — Это интересно!
— Может быть, мне рано… поэтому? — как бы спросил Фома.
— Да, да... вам рановато, — словно в раздумье согласился чиновник. — Но скажите, какого рода страх вы испытали?
Фомин показал, что не понимает.
— Ну, бывает страх, который можно преодолеть, — развивал свою мысль чиновник. — Который… как бы хочется вернуться и попробовать. Как знаете…
Он опять запнулся, подбирая слово, и щелкнул пальцами. У него явно были нелады со сравнениями, и все бы ничего, да уж больно он их любил. «Я подарю ему словарь сравнений и метафор, — подумал Фома. — Есть же словарь синонимов!» Чиновник так и не нашел сравнение.
— Вот хочется, а страшно, — сказал он. — Или бывает страх, который больше не хочется испытывать, несмотря ни на что, ни на какие удовольствия, которые может быть ждут после преодоления.
— А что?.. — Фома немного помялся. — Там… большое удовольствие?
— Да нет, я не об этом! — отмахнулся следователь. — Это я так, для сравнения...
Он вдруг улыбнулся поощрительно и Фома запомнил эту улыбку: тень дыхания на лезвии бритвы.
— А вы ничего! — сказал чиновник, засосав улыбку обратно в узкую щель. — Я просто хотел уяснить, вы бы хотели туда вернуться?
Значит, все дело в Последней Черте? Что-то такое там, если даже ему, магистру, получившему высшую категорию по окончании Школы, не положено там бывать и даже знать, что там, подумал Фомин. Вслух же сказал:
— Ну, что вы! Конечно нет! Это как раз, описанный вами, второй случай: такая жуть, даже вспомнить страшно! Ни за что!
Следователь дробно засмеялся.
— Что вы говорите? Ни за что? — сказал он, отсмеявшись. — Тогда у меня к вам два последних вопроса.
Видя, что Фомин изобразил полнейшее внимание и готовность ответить, он покивал согласно головой: да, да… — и лицо его внезапно стало жестким.
— Если вам было так страшно, какого же рожна вы туда снова совались?..
Фомин понял, что его купили, как последнюю сявку. Немного постеснявшись, он сделал еще одно чистосердечное признание. Оказывается, он терял сознание в замке, и куда его выносило, как его выносило, он не знает. Может быть, старшие товарищи подскажут, а он — хоть убей! Всего этого, конечно, не было сказано, но выражение физиономии Фомина было такое, даже больше. Следователь ему, конечно, не поверил. Он хотел знать, зачем и как, причем теперь главным было «как».
— Не знаю, меня словно било молнией, — по ходу перестраивался Фомин.
Его действительно пару раз тряхануло, пока он отработал переход. В доказательство он обнажил ворот рубахи. Под левой ключицей было два довольно внушительных ожога.
— Вот сюда… и я как будто выключался, терял сознание. А когда приходил в себя, я был уже снова в замке.
Чистая правда. В первый раз он действительно очнулся уже в замке, и только безумец мог повторить этот трюк еще раз. Похоже на опера ожоги произвели впечатление, они были свежими и довольно внушительных размеров. Откуда чину было знать, что это последние ожоги, первые давно зажили.
— Сколько раз вы пытались это сделать?
— Ну вот, — ухмыльнулся Фома, показав на ворот. — Здесь все написано.
«Вряд ли они могли меня засечь больше двух раз. Скорее всего, меня засекли один раз — первый, когда я делал это чуть ли не под окнами Дворца Синклита. Но откуда же мне было знать, куда меня занесет, когда я заложил вираж?»
Чиновник, казалось, был удовлетворен. Дальнейшая беседа была продолжена почти в дружеской непринужденной обстановке… а потом Фома вел уже великое множество бесед под обильное возлияние в кабаках и забегаловках родной Москвы. Ему не поверили, хотя ничего доказать не могли, да и не предполагали этого совсем. Поэтому он отделался только ссылкой, а не отлучением. А самовольное развлечение с «дырами» было, в общем-то, только предлогом, хотя из-за этого чуть не погиб Доктор, сказали ему и добавили выразительно (это был опять Моноро):
— Не считая вас, конечно…
Впрочем, насчет отлучения у него были только домыслы, как и о многом в Ассоциации. На самом деле он сделал гораздо больше полетов за Черту. А после разговора во Дворце Ману он просто не выходил из замка, пока не отточил этот переход до филигранности. Словно знал, что еще долго ему не резвиться в Открытом мире. Правда, чего это ему стоило, знал тоже только он один…

— Моноро, я ознакомился с вашим отчетом и у меня, в связи с этим, только один вопрос.
Моноро изобразил внимание.
— Слушаю, ваше превосходительство…
Кальвин включил голограф и нашел нужное место в отчете.
— Вот. Вы почему-то убрали целый раздел – 01/06/97. Почему?
Моноро почтительно поклонился, сделал несколько шагов к голографу своего начальника.
— Дело в том, что сейчас у нас только один ссыльный, подпадающий под этот раздел, — сказал он. — И чтобы не перегружать отчет пустыми таблицами и схемами, я вывел его в «общий» раздел о наказаниях, который теперь будет в конце отчета, и, может быть, не каждого. С вашего разрешения, сэр, конечно!
— Нет, Моноро, вы не получите разрешения! Эта информация на контроле Совета, а вы мне будете подавать ее через раз? Дайте мне ознакомиться с ней сейчас и не затягивайте с этим впредь!
Моноро, тихо шурша плащом, удалился.
«Вот похож он на мышь библиотечную, никуда не денешься!» — подумал Кальвин, доставая яблоко… когда он доедал второе, появился Моноро, держа в руках кассету с отчетом.
— Меня, собственно, интересует только одно, каким образом обеспечивается его удержание на Спирали? — спросил Кальвин уже мягче, видя, как покраснел и вспотел его субалтерн.
— Прежде всего, ваше превосходительство, у него стоит блок-запрет на выход оттуда, — начал докладывать Моноро. — К его блоку привита наводящая программа страха перед этим выходом, не позволяющая ему даже думать об этом без ужаса. Немножко громоздко, но зато надежно. Ну и еще несколько косвенных программ, которые, в той или иной мере, корректируют его поведение.
— То есть?
— Программы направлены на ослабление его эмоционально-волевой компоненты: поощряется некоторая распущенность, слабоволие, лень, — то есть все, что способствует, в свою очередь, усилению страха перед выходом со Спирали.
— Вы не испортите парня? Это имеет обратную силу, надеюсь? — с усмешкой спросил Кальвин.
— Ну что вы, сэр, конечно! - Моноро почувствовал перемену настроения шефа и заговорил бойчее. — Программы легко снимаются и компонента быстро восстанавливается, нужна только команда главного компьютера и наведение прекращается.
— Значит, перед выходом у него страх и ужас? Фобос и Деймос, что-то в этом есть… смешное.
— Да, ваше превосходительство, это его постоянные спутники. На Спирали он кажется пустым, никчемным человеком, да, собственно, таковым и является — одна болтовня, но никакого дела. Все устроено, как вы учили: минимум связей и привязанностей.
— А что конкретно имелось в виду, когда создавались эти субпрограммы?
— Традиционно, — пожал плечами Моноро. — Этот человек ни во что не верит, но всего боится, подвергает сомнению очевидное и легко принимает абсурд и свои галлюцинации за действительность. То есть, если коротко, ваше превосходительство, это человек, который не принимает действительность, но приняв что-то за действительность, свои фантазии, например, все равно не умеет принять решения. Из всего диапазона способов действия он использует только две крайности: полная пассивность или немотивированные поступки, - что позволяет легко манипулировать им и задавать нужную доминанту.
— Ну, наговорили! И это у вас называется коротко? Проще, Моноро, проще! В общем, я так понял, что это человек, с которым трудно сварить любую кашу?
— Вы, как всегда, сразу уловили суть дела, ваше превосходительство! - Моноро склонил голову.
— Аккуратнее, мой друг, следующая аттестация еще не так скоро! — рассмеялся Кальвин. — Принесите мне как-нибудь описание этих программ и отчет по их применению.
— Слушаюсь, сэр!
— Да, и что это у вас все время шуршит?
— Плащ, сэр!
— А, это новая мода у сайтеров! Но вы же не сайтер, Моноро, с чего это вы?.. - Моноро молчал, снова покраснев. — Ну, ладно, идите и не забудьте отчет и описание!
Кальвин с усмешкой слушал, как он удаляется, шурша. Сайтер кабинетный. Ему бы не плащ попробовать, а хлеб преобразователей реальностей. Сайтеры, конечно, пижоны, особенно на первых порах, но как им еще разрядиться после своей работы?

/продолжение следует/