Трактирная драка

Автор: Владимир Ерашов Не проронив ни слова, двое бузотёров на исходе дня подъехали к самой окраине русского государства - к Засечной черте, частью которого являлся и небезызвестный Дарташову Менговской острог. На шатающихся от усталости конях они въехали в крепость и направились прямо к кабаку, имея целью, прежде всего, основательно подкрепиться и потом хорошо отдохнуть перед предстоящей дальней дорогой.
При этом Ермолайка по личному опыту преотлично знал, что дальше в степи, вплоть до нижнего течения Дона, ничего хоть отдалённо напоминающего харчевню с постоялым двором, им было уже не встретить. И практически до самого Черкасского городка, образ жизни бузотёров обещал быть сугубо военно-полевым и, соответственно, более чем аскетичным.
Привязав трёх коней и памятной коновязи, Затёс с Дарташовым зашли в тот самый кабак и сели за свободный столик в самом дальнем и тёмном углу, дабы сохранить инкогнито и не привлекать к себе излишнего внимания. Но не тут-то было…. И если ещё Дарташов, в своей наипростецкой казачьей одёжонке, и имел шанс остаться незамеченным, то позолоченное зерцало с ерихонкой на Затёсе, сразу же обратили на себя взгляды всех присутствующих…
У затянутого бычьем пузырем окна, угрюмой кучкой, уныло свесив усы, сидели и смачно запивали горилкой нехитрую снедь, в которой доминировало сало с цыбулей, украинские чумаки. Судя по наличию национальных продуктов, чумаки, видимо, только что приехали с Украины по чумацкому шляху, везя с собой на Русь причерноморскую каменную соль. И очевидно по незнанию местной обстановки, они приняли Затёса за кого-то из высокого москальского начальства, возможно даже, что и за самого князя-воеводу, или, по крайней мере, не меньше чем за голову какого-нибудь приказа.
Зная о царящих «у москальской державы» русско-боярских порядках, которые хотя и отличались от господствующих у них на «ридной Украйне» польско-панских в лучшую сторону, но всё равно излишней демократичностью не страдали, чумаки дружно встали и отвесили Затёсу поясной поклон.
Видя такое дело, и сидящие за соседним столиком стрельцы сторожевой стражи, присланные недавно на южный рубеж из отдаленных северных областей и ещё не очень-то разбирающиеся в здешних реалиях, для которых и украинские-то чумаки были кем-то наподобие местных жителей, тоже чинно встали и поклонились.
Следующий поклон Затёсу отвесили завсегдатаи питейных заведений - местные кабацкие питухи. Те самые, про которых скоро и указ царский выйдет: «о том, чтобы их с кабаков не гнати, яко оне исправно доход в казну приносят…». При этом некоторые из них даже упали коленоприклонено, имея тем самым корыстную мыслишку, получить от проезжающего знатного путешественника за это на водку…
Напоследок, группа каких-то кавказцев, расположившаяся за двумя сдвинутыми вместе столами устеленными пучками разномастной зелени и уставленными плетенными бутылями с вином, чутко среагировав на изменение окружающей обстановки, на мгновение прервала свои нескончаемые гортанные тосты. Увидев вокруг проявление всеобщего почтения, направленное в сторону Затёса., они тоже встали, и со всей восточной учтивостью поклонились столь знатному «урус кинязу».
В общем, не прошло и полминуты, как все присутствующие в кабаке, стояли со смиренно склонёнными головами, повернувшись к углу в котором скромно сидели, так желавшие сохранить своё инкогнито Затёс с Дарташовым.
За время внезапно охватившего всех посетителей повального главопреклонения, кабацкий целовальник (тот самый), шустро выбежал из кабака через запасную дверь, и прытко побежал разыскивать тиуна. Дабы, доложить ему о приезде во вверенный ему острог какого-то знатного «болярина о златом зерцале» в сопровождении «того самого казака»…
Готовившийся по случаю вечернего времени и сытного ужина к досрочному опочиванию, Антип Перфильевич Михрюткин выслушав запыхавшегося целовальника был чрезвычайно раздосадован. И было от чего, ведь теперь вместо сладкого сна, он вынужден будет опять заступать на нелегкую стезю государевого мужа, а именно думать и принимать решение, как же ему в такой неожиданной ситуации поступить. Дело в том, что распоряжение Ришельского-Гнидовича, о «задержании и доставке ему трёх городовых казаков и одного затинного пищальника», по каким–то неведомым причинам ещё до Менговского острога не дошло. Может оно и просто не успело. Но умудрённый жизнью тиун, уже не много лет прослуживший на государственном поприще, имел все основания предполагать, что визит «знатного болярина с тем самым казаком», вот так просто, для него не пройдёт. И в конечном итоге, именно с него с тиуна, по этому поводу, за что-нибудь, но обязательно спросят.
В общем, было от чего задуматься…
Сидя на лавке с голыми ногами в одной исподней рубахе, но, надев для улучшения процесса размышлений свою любимую горлатную шапку, Михрюткин лихорадочно искал приемлимое решение.. Как же именно ему исхитрится чтобы малой кровью выпутаться из свалившейся на его голову напасти. А в том, что это была именно напасть. Он уже ни мало не сомневался.…
И, вот что значит опыт, после пяти минут лихорадочных размышлений, искомое решение было найдено! Не зря Антип Перфильевич столько лет, денно и нощно, не щадя живота своего, протирал порты за казённым столом съезжей избы, справляя нелёгкую государеву службу. Ох, не зря…
Перво-наперво, «болярина в зерцале» надлежало с почётом принять и… с таким же почетом проводить дальше, попутно попытавшись (на всякий случай) выяснить, кто ж он всё-таки таков и куда путь держит. Спутника же его – «того самого казака», надлежало с не меньшим почётом… задержать до выяснения обстоятельств. А в том, что такое «выяснение» обязательно рано или поздно последует – многоопытный тиун нимало не сомневался.
Основной же для тиуна вопрос заключался в другом, кем же именно «тот самый казак» при боярине является? Слугой при господине? Да не служат господам-то казаки… Охраной? Вообще-то, похоже. Но только тогда не понятно, почему один? Но зато объясняет, почему казака к боярскому столу допустили. Там-то в степи им, чай, вместе придётся снедничать, потому и за одним столом в кабаке, для пущей демократии, можно разок и совместно посидеть…
Ну а раз при боярине казак является охранником, то тогда для того чтобы его удержать, мы, просто-напросто, предложим боярину взамен него… другую охрану. Да ещё и получше прежней. Например, десяток новых стрельцов, тьфу… не стрельцов, а этих… ну как их… не то «райтаров», ни то «рейтаров», в общем, солдат иноземного строя. Тех самых, которых за каким-то лешим сюда на Засечную черту по приказу Москвы прислали. Всё одно от них с их шпагами, супротив татар никакого проку нет. Так что пусть уж лучше привыкают к степи, раз прислали. А проводником (казак-то, наверняка ещё и проводником является) дадим боярину с рейтарами своего верного помощника, а по совместительству и соглядатая, татарина Ахметку. Заодно он и рейтаров в деле проверит, и цель путешествия того боярина выведает…
Так что, всё по раскладам Михрюткина складывалось достаточно гладко. Ну, действительно, не станет же проезжий боярин противиться, когда ему взамен одного охранника, от имени государевой власти (чай тиун, а не абы как), предложат цельный десяток, да ещё и татарина проводника дадут в придачу?
Ах да… надо же ещё, для приличия и предлог придумать под каким казака задерживать. Не в оковы же его заковывать…. Впрочем, тут особо и думать нечего. Скажем, что по воеводиному указу спешно собираем всех оказавшихся под рукой служилых казаков, в единый казачий отряд, для того чтобы они подошедших к Засечной черте крымчаков выследили и покарали. А то, понимаешь, распустились нехристи поганые, шарпальничают в русских украинах направо и налево, просто Спасу нету… и никто окромя казаков с ними справиться не может. Ну, действительно, не рейтаров же с их шпагами на татар посылать…
Чрезвычайно гордый и довольный собой (как же – такой хитроумный план придумал), тиун стал неспешно одеваться, перед тем послав за рейтарами обретавшегося в его доме татарина Ахметку, бывшего при нём кем-то наподобие ординарца. Надев красный охабень, порты и сапоги, между прочим, никакие-нибудь там, а из юфти (недавно один южный купец за то чтобы его без должного досмотра на кордоне пропустили, с почтением презентовал), тиун поправил на голове свою высокую горлатную шапку и взглянул на своё отражение в ярко-начищенный медный таз.
Увиденным, несмотря на размытость контуров и искаженность фигуры, он остался вполне доволен. Сразу видно – обличённый властью державный муж. Прямо-таки не меньше, чем сын боярский, а то и…. В руки тиун, для пущей важности, взял посох. Пусть и не атаманская насека, но всё же…
Тут как раз подошли и присланные Ахметкой рейтары. Выйдя к ним и обнаружив, что вечерние сумерки перешли в полную темноту, тиун приказал Ахметке раздать рейтарам факелы, после чего придирчиво осмотрел их вооружение и внешний вид. Выглядели солдаты новомодного иноземного строя, для наших южнороссийских лесостепей, прямо скажем, диковинно, если не сказать нечто большее…
На головах вчерашних крепостных крестьян с Поволжья, красовались какие-то металлические колпаки овальной формы с круглыми полями, да ещё и с перьями. На теле, прямо поверх самого обычного расейского сукмана мышасто-серого цвета, были надеты цельно выкованные, пузасто выгнутые и ужасно неудобные кирасы. Как говориться: «не вздохнуть не…». И чем же это они лучше нашей русской брони будет? Недоумевал, гладя на заморские кирасы Антип Перфильевич, с трудом представляя себе, что же будет делать рейтар, если ему, к примеру, придётся нагнуться…
С боку кирас, на широких перевязях, болтались благородные европейские шпаги с какими-то затейливыми завитушками на рукоятках, причём, как оно шпагам и положено, они были длинные, тонкие и прямые. То есть, не рубануть и не полоснуть толком, только ширяться можно… ну, и как с таким вертелом супротив татарина в сабельную рубку идти? Продолжал недоумевать тиун, искренне дивясь столичной дурости, приславшей на русское порубежье столь непригодных для степового ратного дела воинов.
Довершали рейтарское обмундирование смешные заграничные порты, причудливо изукрашенные ленточными бантиками, да еще и длиной всего лишь… до колен. Ниже же колен красовались обычные обмотки из портянок, заправленные в самые, что ни наесть среднерусские войлочные уляди. Каковые, надо думать, были выданы новоявленным рейтарам столичными казнокрадами, вместо положенных им по штату, но бесследно исчезнувших ботфортов… Хорошо ещё, что не лапти выдали, тяжко вздохнув, подумал видавший виды тиун и построил рейтар в колонну по двое.
Так с зажженными факелами, колонной по двое и с важным тиуном во главе, небольшой отряд и приблизился к кабаку...
…Первым подходящую к кабаку процессию, высмотрел своим зорким глазом, сидящий лицом к окну Ермолайка, до тренированного слуха которого, ещё раньше долетел характерный звон оружия, сопровождаемый строевым шагом двух десятков ног. Проследив за насторожившимся взглядом Ермолайки, и, как бы в невзначай, развернувшись на скамье, Затёс, мельком бросив взгляд в окно, тоже увидел подошедший к кабаку строй нелепо вооружённых людей, возглавляемый одетым в красное командиром…
Ситуация для бузотёров стала предельно ясна и привычна. Опять ришельцы, опять засада, и, следовательно, им опять предстоит идти на прорыв с боем. Кстати, уже третий раз за день.
Ну, а то, что вместо форменной красной котыги Ришелькиного разряда, на Михрюткине был одет обычный охабень того цвета, этого уже, через затянутое мутноватым бычьим пузырем окно, разобрать было невозможно.
Адекватно оценив обстановку, Затёс с нескрываемым сожалением отодвинул от себя недопитый штоф красного виноградного вина, тонким ценителем которого он являлся, и привычно надел на голову, снятую по случаю трапезы, ерихонку. После этого Захарий, не говоря ни слова и делая это незаметно для окружающих, направил указательный палец левой руки в грудь Дарташова, потом плавно отвёл его в сторону, указав им ему же за спину. И, наконец, опустив левую руку к столу начал переставлять два пальца, изображая идущего человека. Тем временем его правая рука, потихоньку достала из голенища сапога чекан и аккуратно положила его на стол, запрятав от лишних глаз под каравай хлеба…
…Ермолайка всё понял. Сидя спиной к прилавку, он в отличие от Затёса не мог видеть, как именно из кабака ускользнул целовальник. Но через общий вход, он точно, не выходил. Прошлый раз, помниться, он вылезал на улицу, выбив окно. Вот это самое… сейчас же окно цело, а целовальника в наличии нет, значит, видно тот самый случай, надоумил его сделать за прилавком ещё один дополнительный выход. И теперь ему – Ермолайке, надлежало этим самым потаённым выходом, втихаря, и воспользоваться, а Затёсу при этом, предстояло остаться в кабаке, и, прикрывая отход Дарташова, в одиночестве принять бой «За други своя».
Всего лишь на всего…
На крыльце кабака уже явственно слышались шаги и, не тратя времени даром на прощание и прочие сантименты, Дарташов нагнулся со скамьи делая вид, что поднимает что-то ранее оброненное. После чего незаметно сполз на пол и осторожно отворив дверцу прилавка, молнией прошмыгнул за него. Оказавшись за прилавком, он не поднимая головы выше столешницы и, тем самым, оставаясь скрытым со стороны зала, крадучись пробрался между прилавком и стоящей вдоль стены стойки, уставленной разномастной питейной посудой.
В конце прилавка, уже возле замаскированной расписным пологом спасительной двери, он лицом к лицу столкнулся с остолбеневшим от неожиданности трактирным ярыжкой. Действуя на опережение, и не давая возможности ему опомниться, Ермолайка скорчил чрезвычайно зверское выражение лица и, приложив палец к губам, погрозил ярыжке зажатой в кулаке нагайкой. Ярыжка оказался как раз из состава той самой кабацкой рати, с которой Ермолайке пришлось сразиться по вступлению на русскую землю, и потому с казачьей нагайкой был знаком уже достаточно близко. От греха подальше подняв руки кверху, ярыжка никакого шума предпочел не поднимать, и предоставил возможность Дарташову преспокойно ускользнуть в приоткрытую дверь, после чего облегченно вздохнул и благоразумно растворился в темноте подсобных помещений.
Тем временем дверь кабака настежь распахнулась, и в неё важно восшествовал, склонив из-за низкой притолоки голову, само олицетворение государевой власти в здешних окрестностях и самодержец местный - тиун всея Менговского острога. За его широкой спиной, в дверном проёме явственно проглядывал строй вооруженных рейтаров. Степенно ступив за порог и выпрямившись во весь рост, Михрюткин только было вознамерился обратиться к «болярину в зерцале» с приветственной речью, как в полумраке кабацкого спёртого воздуха что-то прошелестело и …
…- Бум…- с глухим брунжанием врезалось в дерево прямо у него над головой.
Побелев как мел, Антип Перфильевич обернулся назад и осторожно приподнял кверху глаза. Предмет его гордости, его знаменитая высотная шапка, сделанная, как у знатного боярина из соболиных горлышек, осталась висеть в воздухе, будучи грубо пришпилена к дверной притолоке лезвием казачьего чекана…
В охватившем всех присутствующих оцепенении, «болярин в зерцале», то бишь Затёс, вальяжно встал из-за стола и нарочито небрежным шагом прирождённого аристократа приблизился к онемевшему тиуну.
- Ты как стоишь, быдло, пред русским дворянином - неожиданно заорал он прямо в лицо перепуганному Михрюткину, и тыльной стороной своей левой руки, наотмашь нанёс по его брудастым щекам хлёсткий удар «елмань». От полученной оплеухи тиун, громко как конь, испортил воздух, и грузно осел в дверном проёме, шумно дыша и непонимающе хлопая глазами. Морщась от дурного воздуха и брезгливо помахивая одной рукой перед своим лицом, другой рукой Затёс выдернул из притолоки свой чекан. После чего, на глазах у изумленных зрителей, прокрутил его между пальцами и одним быстрым движением заправил обратно в голенище сапога. Затем Затёс, так и не обращая на окружающих никакого внимания, барственной походкой направился обратно в сторону своего стола.
Стоящие на улице рейтары находились в полнейшем недоумении…
С одной стороны, они не знали, зачем их, собственно, позвали и привели сюда (путанные разъяснения Ахметки на ломанном русском ясности не добавили), а с другой стороны, они явственно видели как их начальника кто-то ударил. С одной стороны, это, как не крути, а нападение на государева мужа при исполнении… а значит напавший на него автоматически является «вором и татем», которого надо немедленно «имать». С другой же стороны, раз тиун лежит себе в дверном проёме распространяя зловоние, и никаких команд не даёт, то вполне возможно, что… так и надо. И что ударивший есть большой начальник, скажем, из волости, а то, и из самого воеводства. И то, что приехал он сюда, дабы тиуна, например, за казнокрадство проучить. В общем, как мудро рассудили своим крестьянским умом рейтары, в такой непонятной ситуации лучше всего подождать. Целее будешь…
Неизвестно, как бы долго тянулась установившаяся немая пауза, если бы в этот момент один из питухов, решив воспользоваться всеобщим оцепенением, не попытался стянуть у кавказцев одну из плетённых бутылей.
- Вах… шайтан… - вскричал заметивший воровство кавказец, поймав за руку вяло отбивающегося воришку, и в кабацком, озаряемом светом лучин сумраке, сверкнуло высоко занесённое лезвие прямого кавказского кинжала…
- Ты чаво, басурманское отродье, здеся ножиком супротив православных хрестьян озоруешь… – вдруг раздался в гнетущей тишине голос с характерным северным акцентом. Кавказец было дернулся, но его рука с кинжалом так и осталась на месте, будучи крепко захваченной за запястье дюжим сторожевым стрельцом, пылающим праведным возмущением ввиду перспективы пролития христианской крови, из-за какой-то жалкой бутылки с вином.
Рядом сидящий кавказец, было попытался прийти на помощь своему соплеменнику, и выхватив кинжал, попытался выскочить из-за стола, но… тут же был вынужден осесть обратно, получив, в качестве превентивной меры, жёсткий удар скамьёй по голове (впрочем, не принёсший ему особого вреда, ввиду наличия на ней плотной каракулевой шапки). Это уже сотоварищ схваченного на воровстве питуха, постарался и от всей души приложился скамейкой…
И хоть и не обладал питух должной силой, растратив её за годы бескомпромиссной утомительной борьбы с зеленым змеем, только в создавшейся обстановке, прозвучал глухой хлопок его маломощного удара по каракулевой шапке, как пушечный выстрел возвещающий о начале битвы…
-…Шайтан урус… кинжаль башка рэзать будэт… Вах…- гортанные выкрики кавказцев смешались с незамысловатой матерщиной сторожевых стрельцов, и в кабаке закипела битва кондового русского севера с горячим кавказским югом. В воздухе замелькали кулаки, бутыли, сулеи с ендовами и изредка взлетающие там и сям скамейки. Охваченные национальным единением питухи, по началу сражения, было, активно кинулись помогать стрельцам восстанавливать этническую справедливость. Но по мере получения доступа к плетённым бутылям кавказцев, свой боевой пыл бойцы алкогольного фронта существенно подрастеряли, а потом и вовсе, начали дружно расползаться по углам, прижимая к впалым чахоточным грудям столь вожделённые трофеи. Оказавшись в относительно свободном от битвы месте, они, наконец-то, возымели долгожданную возможность жадно прильнуть к горлышкам и дружно забулькать.
-…Гэть… хлопци, поганы москали наших бьють! - Внёс новый этнический компонент в интернациональное столкновение одни из чумаков, незадолго до того с негодованием обнаружив, что один из москальских питухов, воспользовавшись царящей суматохой, подло вознамерился закусить кавказское вино украинским салом. Праведная попытка восстановить статус-кво, и отобрать сало назад, вылилась в интенсивный обмен ударами ногами по ногам. И после того как вдрызг пьяный, и от того малочувствительный к боли питух, больно попал носком своего разодранного лаптя, прямо в коленную чашечку чумака, тот и подал сей исторический призыв.
И вмиг, вся нэзалэжная Украина перешла к самостийной обороне…
Так и продолжающие в полной растерянности стоять на крыльце рейтары, теперь вообще перестали что-либо понимать. Разве что кроме того, что в кабаке почему-то идёт драка между кавказцами, украинцами и русскими. Сами они к перечисленными народами прямого отношения не имели, так как были набраны на «службу по прибору» пусть и Москвой, но всё же с поволжья, а потому представляли собой преимущественно финно-угорскую ветвь многонациональной России. Поскольку продолжать стоять дальше оставаясь безучастным, в конце-концов стало просто неприличным, то, сбросив с себя заморские шпаги (чтобы не мешали) и, огласив окрестности боевыми кличами на языке мари, удмуртов и «прочей черемисы», рейтары с нескрываемым азартом влились в общую битву народов.
Выползший из кабака Михрюткин постепенно отдышался и, приняв свой обычный начальственный вид, стал со всё возрастающим негодованием прислушиваться к доносившимся из глубины кабака разноязыким выкрикам. Постепенно, он вдруг, к немалому для себя удивлению, стал проникаться по поводу происходящего праведным гневом, да ещё и заражаться, вообще-то, малосвойственным ему боевым задором…
-…Ах, мать-перемать, ишь, инородцы проклятые, русских бить удумали… ужо я вам покажу…- и скинув свой охабень, дородный Михрюткин, закатав рукава исподней рубахи, с криком «Ура-а-а…» и с посохом наперевес, бросился в самую гущу драки, усиливая в ней великоросский компонент своими мощными телесами…
В общем, в бьющемся интернационале, из всех возможных, оказались незадействованными только два этнических компонента - татарский и казачий.
Татарский - потому что коварный Ахметка, с восторженным визгом и криками «Алла…» подпрыгивая у выбитого окна, с нескрываемым наслаждением любовался, как все эти «урусы» с истинно русским неистовством, самозабвенно дубасят друг друга. Прямо как в той самой междоусобице накануне татаро-монгольского вторжения…. Причём «урусами» для татарина здесь были все - и черемисы и украинцы, ну, разве, что за исключением кавказцев.
Казачий же компонент, в лице Захария Затёсина, оставался полностью безучастным к происходящему по следующей причине. Потому что прикрытие отхода Дарташова, им уже вполне было обеспечено (да ещё какое!), а мараться в пьяной драке, просто так из любви к искусству, после столь насыщенного дня ему было совсем неинтересно. Потому предпочтя упоению схватки - упоение своим излюбленным красным вином, Затёс, прихватив со своего стола початую им же бутыль, поспешил ретироваться в давно запримеченный чулан.
Куда он преспокойно и удалился, будучи преисполненным чувством собственного достоинства, а также глубокого удовлетворения от хорошо выполненного дела…
Сам же Ермолайка, тем временем, отвязав от коновязи двоих коней, своего и Опанасова, и позаимствовав из седельных кобур Затеса итальянские двухствольные пистолеты (чего добру пропадать, всё равно сопрут), вскочил в седло и совершенно беспрепятственно покинул пределы, столь гостеприимного для него острога. Встреченные им на кордоне стражники, оказались теми самыми его давними знакомцами, что так любезно встречали его еще по прибытию в пределы Московии. Приняли Дарташова они вполне миролюбиво, и особенно их миролюбие возросло, после того как от душевной доброты и широты казачьей натуры, Ермолайка выдал им немного денег на водку. Переехав за радушно распахнутую рогатку, Ермолайка Дарташов, сын Дартан-Калтыка, тем самым, пересёк демаркационную линию и оказался за пределами русского государства.
Русь, с её какой-никакой, а всё же цивилизованной законностью окончилась, и теперь он полностью оказался под действием нравов и законов Дикого Поля, не особенно изменившихся со времён ясы Чингиз-хана. Правда, для Ермолайки, для природного донского казака, это была уже родная стихия…
А в оставленном им кабаке, события тем временем развивались по сценарию, подтверждающим ту общеизвестную истину, что все войны когда-нибудь, да оканчиваются миром. Вдоволь и от всего сердца отмултузив друг друга, в полном соответствии со своими национальными и социальными воззрениями, бойцы постепенно начали уставать. Правда, они ещё продолжали наносить друг другу вялые удары, но делали это уже скорее по инерции. Наконец наступил тот вожделенный момент, когда шум битвы полностью стих, уступив место стонам, всхлипам и матерной ругани. И тогда, профессионально уловив наступившую в ситуации перемену, в вдрызг раздербаненный кабак, с опаской и бочком вошёл его законный владелец, хозяйственно неся с собой заготовленные впрок свечи.
Последнее было далеко не лишним, поскольку к исходу битвы все осветительные приборы оказались сбитыми дерущимися на пол и безжалостно затоптаны ногами. Вследствие чего, под конец баталии, бойцам приходилось довольствоваться исключительно лунным светом, заливающим мертвенной синевой через выбитое окно, и без того весьма безрадостную картину побоища.
Пока хозяин прикидывал объёмы понесённых убытков, тиун в разодранной до пупа рубахе и с обломком измочаленного посоха в руке, морщась и покряхтывая от боли, лихорадочно разыскивал свою любимую горлатную шапку. Наконец-таки разыскав её родимую, сиротливо лежащей на полу под беспардонно сидевшим на ней, постанывающим от боли чумаком, Анип Перфильенвичтиун, грубо оттолкнув украинца, схватил свою былую гордость и нахлобучил то, что от неё осталось, себе на голову.
Ощутив на голове привычную тяжесть, Михрюткин, утирая разбитое лицо полой разорванной рубахи, постепенно остывал, сбрасывая с себя остатки ранее охватившей его драчливой одури. Гордо подняв голову с помятой, донельзя запачканной, да ещё и прорубленной чеканом горлатной шапкой, широко расправив плечи и выпятив вперёд пузо, Антип Перфильевич вновь постепенно стал ощущать себя начальником. Желание командовать и повелевать, становилось неотвратимым, и, начальственно подбоченясь, он обвёл поле боя своими заплывшими от побоев глазками.
-Та-а-а-к… - недобрым голос протянул тиун и указательным пальцем аккуратно попробовал свой расшатанный в драке зуб. – Значица вы тута эта… паки того… ага-а-а… а я вот зело то…ужо есмь… - путано, но, тем не менее, чрезвычайно важно высказался он, и многозначительно взглянул на своих бывших сотоварищей и супротивников по недавней баталии, тщетно пытавшихся постичь всю глубину высказанной начальственной мысли. С натугой прокашлявшись и сплюнув накатившийся кровавый сгусток, Михрюткин попытался было дальше продолжить свои державные высказывания, но видно так и не сумев их до конца сформулировать, вдруг, махнув рукой и ухарски сдвинув горлатную шапку на ухо, зычным голосов гаркнул:
- Водки усем… да поживее! - и уж совсем неожиданно, даже для себя самого, добавил слова пролившие бальзам на раны всех присутствующих и, особенно, питухов… - за сё я плачу…
От подобной щедрости бурный восторг охватил подавляющее большинство бывших бойцов, но тут вдруг, к тиуну выскочил один из разгорячённых кавказцев (тот самый кто первым получил исторический удар скамьёй по голове). Промакивая разорванной каракулевой шапкой разбитое лицо, дико вращая выпуклыми глазами, и то и дело хватаясь рукой за пустые ножны кинжала, он гортанно закричал:
- Нэт! Зачэм ты… нэ нада ты... моя платыть будэт!
Чумаки же брать на себя почётную финансовую обязанность не спешили и потому скромно промолчали.
Через полчаса из кабака стали поочередно раздаваться задушевные песни на различных языках необъятной России. А уже через час, они зазвучали все одновременно…
Именно так формировался загадочный, и так до конца и непознанный, национальный Российский характер…