`После Радуги (на конкурс)

Автор: Элийяху В. Храните свою фантазию, дорогая моя, чем бы она ни была, ибо ее утрата низведет вас до уровня всех прочих. Вы потеряете индивидуальность.
Томас Пинчон, "Выкрикивается лот 49" (1966)

Утро погубил мощный взрыв, превративший особнячок Ти в палево-серое облако пыли. Пошатнув срубовую баню, ударная волна ободрала молодой грушевый сад. Я наблюдал за этим из окна своей кухни, сидя на подоконнике с большой кружкой кофе по-гуннски (235 мл варева из турки + 123 г егермейстера, тщательно перемешать). Рванув было к телефону, ту самую кружку я разбил, а вместе с ней и веру в спокойное существование.
Пластмассовую тревогу телевизионных голосов сопровождали кадры паникующей Москвы. Тем историческим утром первые ракеты V-2 смешивали железобетон с плотью.

Точечными ударами были поражены многие районы города: от Митина и Филей до Измайлова, от Чертанова, Конькова до Алтуфьева. Как ни странно, ЦАО остался почти нетронутым – ракеты лишь местами прорвали Бульварное кольцо и стёрли с лица столицы несколько зданий, приютивших в себе бары, клубы и кинотеатры. Сгинули люди, их души, домашний скот, etc. Более всего стало жаль Третьяковскую галерею и институт, в уборной которого у меня вовсе недавно произошло особое знакомство (за час до этого одна с тьмой вместо радужек, как и я, решила скрыться от летнего дождя на лекции о мистических течениях в авраамических религиях).
Парализованный немым недоумением, нашёл и проверил дедовский пистолет – на случай, если станет невыносимо. Когда появились сообщения о пострадавших в Мытищах и Королёве, разыгралась тоска по Ти.

Извиваясь в мятом атласе постели, вчерашним только вечером она в тысячный раз повторяла на любимый манер – будто по секрету, но гордо, – что ценит мягкий /т'/ в обращении и "решимость укусов запретных изгибов тела". При всём очаровании моей давней знакомой злобное социальное большинство находило нагло рыжую Ти легкой на мысль. Я же вполне намеренно высматривал в галактиках тех глаз кюхельбекеровское "родство со стихиями", за её искренность принимал юнетку одной крови со святой монахиней из Авила. Однако моя Тереза себя благочестивой не считала вовсе. Как не считала себя какой-либо, называя всякие определения "условны-ми нравственны-ми рамка-ми, навязанными безнравственны-ми животными".

Нам действительно повезло друг с другом. Живя в зримой доступности, мы негласно поддерживали договор о священности тайны сна. Любитель спать в своей кровати, накануне я уже обувался, когда провожавшая Ти с обманчивой отстранённостью, скорее вслух подумав, проговорила:
- Ленитроп... Так назвался, вроде. Знаешь же? – выдержав паузу, она издевательски хихикнула и, дразнясь, пустила в мою сторону струю грейпфрутового дыма. Отрицательно мотнув головой, я проглотил вкусный дым.
Ти насмешливо продолжала вертеть нагими бёдрами и незатейливой головоломкой ревности:
– Он подсел, не спросив разрешения, за единственный занятый столик в кафе аэропорта… Молчит и молчит. Ну, и я молчу, брошюрку листаю, а чего? Симпатичнее тебя, – Ти цокнула языком. - Допил чай, даже не заглянув в вырез подаренного тобой платья, и сказал, что у него есть восемь часов, которые необходимо занять…
Я до пошлого медленно облизнулся, надеясь на последующую реакцию.
– Как мудак он это сказал, как ты! Как вшивая скотина! – ещё более предсказуемая пауза. - Я закатила истерику, а оставшиеся часы он меня утешал, трахая исключительно сзади.
Рассмеявшись, я вышел за дверь под истошные крики.
– Книгу даже подарил! Толстенную, как и его… Э, сзади, ты слышишь?! Да так, что я головой пробила репродукцию «Плота "Медузы"»!

Наши встречи нередко кульминировались подобными сценами с единственной /порно/актрисой. Остаток последних суток без небесных ударов я наигрывал на басу миноры Нила Янга, бубня эпитафии.

« 0 0 0 0 0 » « 0 0 0 0 0 » « 0 0 0 0 0 »

Как и сейчас, свои лучшие утра я переживаю в глубокой чёрной ванне, рождаясь заново в горячем молоке. Мраморная рябь то и дело свёртывается, образуя матовые островки плёнки, неназванный, едва уловимый аромат свежесрезанных анемон лишает обезволивающего похмелья вкупе с суицидальными думами. Мастеровитому читателю принятие ванны даётся непросто – с собой приходится брать множество вещей, без которых возобновление активности лобных долей не представляется возможным. Потому теперь и встал вопрос: что же могло случиться вчерашним вечером, если наутро я не взял книги и остальное, требуемое к ритуалу духовного воскрешения?

Под низкий монотонный грохот апрельского альбома датчан Get Your Gun она входит в ванную без двери в одной лишь футболке – самой, наверное, большой футболке в мире с принтом (вертикально заключённый в треугольник силуэт баллистической ракеты). Вот и спиной повернулась, улыбаясь, – чтобы я оценил известный перевод из Кьеркегора: "Идеальная девушка должна быть предоставлена самой себе в своём развитии, а главное — не иметь никаких подруг". Напрашивался ещё более занимательный вопрос: как она здесь оказалась, да ещё и без подруг? Минувшие недели я непозволительно часто засматривался, а иногда и нагло пялился, на эти перья над смолью глаз – безжалостно острые росчерки бровей. И губы, по всем лирическим определениям коварнейшие губы… Если в Средневековье и не сжигали за такие линии рта, то стоило бы. (Пришло извне в голову на лекции о Майстере Экхарте.) Предпочитая носить тёмное, в заливающем наш переулок сумраке вечеров эта девушка казалась тенью самой себя. Шанс сыграть по её правилам занимал все мысли, лишая ума и бросая из озноба в кипучий пот.

Предоставленная себе, она вышла из ванной, через минуту, впрочем, возвратившись с подносом необходимого: "Братья Карамазовы", сборник речей Уинстона Черчилля, орфоэпический словарь русского языка; на том же подносе лежал и смартфон для вопросов (в данном случае – к Фёдору Михайловичу), и блокнот с золотым пером – ради личных пометок и соображений.

подноса больше нет как и футболки на гостье. зажав в зубах крохотную головку мочёного чеснока она протягивает мне знакомый интеллигентно резкий запах водки в стопке изо льда. изойдя по бровастой уже знакомым болезненным трепетом заношу стопку над вспотевшими губами та рассыпается в руке. из колючей горстки мелких чёрных б у к в с ладони в молоко упали и теперь плавали две строчки:
готов ли ты мой командир
забыть себя забыв весь мир
длится время словно бесчувственный поцелуй режет губы я знал откуда-то знал что так будет её тонкая фигура с шелестом распадается на б у к в ы чумному надрыву подконтрольный я бегу я бегу и бегу я бегу широко и долго в колени бьёт фигурок литер айвазовский вал в спальню стряхивая прилипшие молочного цвета тёплые б у к о в к и на моих глазах от висевшего над изголовьем кровати клянусь оригинала Жерико остаются одни разноцветные б у к в о ч к и как это прекратить ещё не поздно день уже прожит раздаётся рёв ракеты бросаюсь к комоду нащупав револьвер взвожу курок вложив ствол в рот я нет зачем я же гусар тычу в сердце и
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

Обильно эякулируя, просыпаюсь от выстрела – не державший зла на людей Бруно Строшек очень уж устал кататься на фуникулёре. Выплёвываю оплавленный окурок, разминаю затёкшую шею, оглядываю пустоту маленького кинозала. На часах 03:17; на экране судорожные танцы куриц и заяц в пожарной машине; на кресле рядом появилась книга. Её обложка покрыта белой краской и печатным текстом замысловатого содержания:

Как можно скорее разрешите себя в целях установления вечной гармонии во всемирном Государстве Времени. Принцип суперпозиции Вашей мимолётной любви деструктивно влияет на столицу этой цивилизации. Дальше – хуже. Отныне забудьте слово "пичка"! (Это по-сербски.) Прочитайте лучше вот.
Велимир, Король Времени и 317-й и вечный Председатель Земного шара (и Елейн ещё, тоже здесь)

Первые и последние страницы толстенного тома были вырваны. В углу задней обложки готовилась к взлёту маленькая V-2.
Именно этого я и ждал, чёрт бы их всех побрал.

Громкоговорители на улицах прокашляли о жутких разрушениях в Петербурге, Киеве и Севастополе, "из-за сбоя в системе наведения" одна ракета уничтожила охотничью базу под Тверью.
К шести утра нажрался из литровой фляжки и, провалив попытку выбросить себя на пути, потерялся в вагоне/тке/ Кольцевой линии. Очень трудно разобраться, что за хуйня тут вообще происходит.

« 0 0 0 0 0 » « 0 0 0 0 0 » « 0 0 0 0 0 »

– Обрати внимание на то, что во сне ничему не удивляешься.
Выходит, Magister с шиллеровским профилем позволил себе приврать. Нахмурился я ещё тогда, а после сна с чернобровой окончательно разуверился в неоспоримости высказанной псевдозаумности, удивившись своему поражению по всем правилам грёз. Она меня сделала. Они все. Ободрали как липку, оставив пепел каких-то б у к в в концлагере моей наивной доброй души. И она – в ванной, без футболки, с неописуемо колючими губами, – их фюрер. И мой – тоже.

Следующие одинокие недели я не притрагивался к книге от предземшара Велимира и некоего "ещё" Елейна. (Случай, когда ты убеждён в факте знакомства с людьми, но в тщетных мучениях не можешь о них вспомнить ровным счётом ничего вообще.) После сна под фильм Херцога я ощутил собственную слабость и невозможность примирения с ней. Аккуратно разобрав и прочистив офицерский Люгер-Парабеллум, трофеем привезённый моим дедом из ада Курской дуги, я закрылся в монастыре комнаты, не совершая ошибки, обрубив связи с внешним, визжащим о ракетных атаках. Осталось проверить то по-настоящему главное, что у меня оставалось. Я принял решение экспериментально испытывать гибкость фантазии и проверять на храбрость собственное восприятие всего окружающего. Процессы катализировались различными психоактивными веществами. Лабораторией послужили миры, созданные под аккомпанемент серьёзной, недоступно сложной по своей архитектуре электронной музыкой.

Как-то мой киевский друг Мухин (в реальности которого не приходится сомневаться и теперь) так представил крайний альбом дуэта Boards of Canada – "Tomorrow's Harvest":
– Рискни-ка сформировать в голове модель такого музыкального продукта... Братья, двое их, взрослых семейных людей, образованных за глаза, прячутся от города на ферме, затерянной среди холмистых полей славной и почти свободной Шотландии. У них там студия оборудована, рядом с кроликами и оленями, понял? Творческий процесс, меняя темп, длится на протяжении восьми лет. Известно ли пусть даже и Господу Богу нашему, чем они там заняты? Парни ездят в другие города за изъеденной пылью древней техникой. Они покупают эту рухлядь, пропускают через неё электричество и используют полученный звук, длительностью в одну секунду, единственный раз на альбоме, в треке "Cold Earth". Ответственный подход? А обложкой послужила фотография Сан-Франциско. Не простое, конечно же, фото, а сделанное с руин полумифической военной базы времён холодной войны, которая не существует примерно с тех же времён...

Изредка разбирая скрытые сообщения, доставляющие, наверное, особую информацию через слух в подсознание, за многие круговращения одного часа и ста тридцати четырёх секунд альбома "Tomorrow's Harvest" я создал и разрушил столько миров, что для их реального воплощения во всех вселенных не хватило бы углерода.
О, это почти всегда были миры "без" – на контрасте с этой планетой, богатой всем необходимым для обременённого личностью человека. Были системы, в которых отсутствовало добро, потому как и зло не представлялось возможным. Общности без политики, без логоса (не падайте в обморок – и без Русского Логоса тоже!), общества без понятий знаменитости и принадлежности к слоям, миры с одной лишь рыжей Ти в роли Большой Сестры… Но последний и любимый мир я выдумал с тем, чего так недостаёт миру реальному.

Посеяв "Semena Mertvykh" (так называется финальная и самая гнетущая композиция того космического альбома), я прописался в мире, где великое искусство литературы обретает новые сверхзначения. Семена уверено проросли в обладателей широких талантливых разумов, которые не хотели довольствоваться лишь развлекательно-образовательной функцией литературы, этого проводника в жизнь, её справочника. Ум желал прорывать себя и собственные же моральные ограничения, как физические тренировки рвут мышцы, после чего возможности тела увеличиваются. В особом смысле потребители художественного текста становились соавторами оного, работая с произведением не менее (а зачастую и более!) усердно, чем с ним работал создатель. Читатели узнавали намёки автора, разгадывая всякий раз новый код с помощью всемирной информационной сети. Каждое проросшее семя понимало и с удовольствием принимало гиперболизированные метафоры саркастической сатиры. А если не принимало, то продуктивно дискутировало с себе подобными, попутно ширя познания, образовываясь. Правда, и в образцовом мире я не сумел обойтись без "без" – применительно к искусству представления о понятиях "можно", "идеал" и "нельзя" отсутствовали (и, как следствие, слова эти в разговорной речи популярностью не пользовались).

Едва я свёл на нет /жирным гашишем и ноктюрнами Рахманинова/ активность до сверхсветовых разогнанного мозга, как понял – этот эксперимент станет последним.

« 0 0 0 0 0 » « 0 0 0 0 0 » « 0 0 0 0 0 »

Перестав хищнически растрачивать скудный эмоциональный ресурс, даря пустое время пустым людям, я день за днём предавался унынию; мушкой Парабеллума царапал нёбо. Решение уже было принято. Пожалуй, что даже мной. Невозможность существования любимого мира не оставляла сил – бровастая их съела, рассыпавшись. В таком самоощущении после одной ненастоящей ночи на настольной – гадальной? – карте винных подтеков явно неслучайно расположилась побеленная Велимиром книга. Теперь – с американским долларом среди страниц. Не пора ли спасти планету от дальнейших жертв и "разрешить" себя, следуя совету Короля Времени?
Лениво раскрыв на закладке, уткнулся в текст:

Всю сцену следует читать как гадальную карту: что будет. Что ни случилось впоследствии с ее персонажами (грубо нарисованными грязно-белым, армейски-серым, лишними, как набросок на разрушенной стене), карта уцелела, хотя лишена имени и, подобно Дураку, общепринятого достоинства в колоде не имеет.

Бумага пахла спермой.
Что ж, самое, самое время вогнать в себя старую немецкую пулю.

« 0 0 0 0 1 » « 0 0 0 0 1 » « 0 0 0 0 1 »

Я читал больше месяца, затирая взглядом иные страницы по тридцать раз кряду. Клочья сюжета если и срастались, то срастались нехотя на гротескно уродливой туше изложения. Словно сквозь дымную гарь, воспоминания проползали с усилием: издевательства октопуса Григория, казино "Герман Геринг", безумия в Свинемюнде, сюрреализм и злые миазмы одной штольни, чья-то беременность, Потсдам, провонявший гашишем, недовольные рожи Пирата и грёбаного ублюдка Елейна...

Какой бы подобрать язык для достойного и понятного описания этого нагромождения? Любое слово казалось полой банальностью. Я попытался даже написать метарассказ в форме вольной рецензии на этот роман, но выходила одна чушь:
"До сих не доводилось случая допустить столь немыслимый текст…"
Нет, не так.
"…оказался удовольствием непристойно болезненным…"
К-хмм.
"…словно предсмертный оргазм праведного мученика! Одно из самых восторженных переживаний жизни!"
Блядь.

Вместе с тем стреляться я раздумал, ведь романы, подобные этому, показывают – лучший из нафантазированных миров литературы возможен, как возможны умы, готовые к работе с аллюзорными отсылками и поиску в них скрытых коннотаций. И каждый обязан об этом узнать с помощью профессионалов переводческого ремесла, каким является и Максим Немцов, паладин Великого Русского. (Я вспомнил Максима потому, что он написал свою фамилию маркером на 317-й странице белого тома; из попытки разыскать его для выражения благодарностей ничего не вышло – переводчик пропал где-то в Калифорнии после слёта членов общества Trystero /or Tristero, whatever/.)
,,,,,,,,,,,,,,,,,,,

На вдруг отыскавшейся армейской кружке деда искусно выгравирован силуэт ракеты с оседлавшей её пышногрудой девицей. Свежим утром, сам посвежевший после ванны, я пил из этой помятой жестянки гуннский кофе и осматривал из окна кухни обугленный фундамент особняка погибшей подружки. Подняв взгляд к небу, я со спокойствием приметил V-2. Ракета в грозной тишине под воздействием силы гравитационного притяжения направлялась – это чувствовалось – непосредственно мне в лоб. Прощай, бровастая фурия!
Я не поленился бы рассказать, о чём конкретно на последнем выдохе безмолвно шевелил губами Эния Ленитпроп (так звучит моё имя по-русски, я вспомнил во время чтения эпохального романа), но б у к в ы заканчиваются с этим предложением, подарив колоритному образу бессмертную жизнь в неисчислимом множестве и других текстов, опережающих.все.времена.

…подобно Дураку, общепринятого достоинства в колоде не имеет.
Томас Пинчон, «Радуга тяготения» (1973)

Dixi.