Как я не покончил собой этим летом (на конкурс)

Автор: Олеся Ходакова Пусть всё, написанное мною с сегодняшнего дня будет посмертным посланием, ведь я не настолько отчаянно желаю немедленно умереть, как те бедолаги, спешащие отправиться в последний путь без прощальной записки. Однако прикончивать себя своими собственными руками я тоже не собираюсь. Во-первых, потому что я трус, а во-вторых, мне не хватает мотивации, которая не удосужилась быть более весомой даже в этом деле. Мне ее никогда и ни в чем не хватало. Поэтому всё, что у меня есть и всё, что я делаю - весьма убого, как и я сам. До чего же, наверно, приятно людям, которых устраивает их жизнь... Но нет, я до боли люблю все прекрасное и хочу иметь этого прекрасного как можно больше, не прилагая для этого изнурительных усилий и времени. Хочу я жизнь, полную приключений, хочу иметь все возможные материальные блага, которые сделали бы меня более духовным - и нет, я не противоречу сам себе. Купаясь в роскоши, я точно был бы добрее, общительнее и чаще улыбался. Я бы нырял с аквалангом, пил вино на террасе в какой-нибудь французской провинции, любуясь видами, финансировал бы строительство школ в странах третьего мира и многое другое. И безусловно был бы очарователен как человек и как личность. Однако же я просто всего этого хочу, жажду и скучаю по всем этим прелестям, но ничего не предпринимаю для осуществления моей мечты, не придумываю бизнес-планов по обогащению, не ищу кладов и богатых одиноких дам. Это все из-за нее, из-за моей немотивированности. И эта моя тоска по лучшей жизни причиняет мне столько дискомфорта, что мое убогое существование тем паче кажется мне невыносимым. Если тот, кто прочтет мое посмертное послание, окажется со мной знаком при моей жизни, то только после прочтения поймет каким я был на самом деле, и решит, что я нытик и по всему говно-человек и смерть моя была правильным и логичным событием.

Сегодня первое июля две тысячи четырнадцатого года, и я уверен, в том, что хочу умереть. Я думал об этом непрестанно весь последний месяц и теперь у меня нет никаких сомнений. Я уже размышлял о способах самоубийства и пришел к выводу, что ни один из них мне не подходит. Но хоть в чем-то моя профессия может мне подсобить - у меня есть шанс погибнуть во время исполнения служебных обязанностей. Шанс этот не такой высокий как у сапёра, но выше, чем у менеджера - я участковый. Возможно даже, что мне улыбнется удача и я даже смогу умереть с сомнительным достоинством, спасая жизнь домохозяйки Татьяны, умереть от кирпича, яростно опущенного на мою голову злобным алкашом Николаем из тридцать четвертой квартиры, шестнадцатого дома по улице Коммунистической (Да, Коля, ты алкаш и злая тварь, и пусть об этом знают не только я и твои настрадавшиеся соседи). Но пока я буду продолжать своё убогое существование в ожидании скорой гибели от чего бы то ни было, мне необходимо поддерживать в себе эти суицидальные настроения. Может даже случиться, что я все-таки дойду до полного отчаяния и пущу себе пулю в голову из табельного оружия. А пока я буду писать эту предсмертную записку до тех пор, пока жив, ведь уже завтра, может быть, меня не станет.

Поддерживать в себе суицидальные настроения я решил при помощи литературы, кино и посещения общественных мест, где бывают обеспеченные и со вкусом одетые люди, чтобы они своим видом лишний раз напоминали мне о моем убогом существовании. Сегодня, верный своему плану, после работы я зашел в одно из таких мест, а именно в крупнейший и буржуазнейший торгово-развлекательный центр, чтобы купить подходящую литературу. Пока я искал нужную книгу, я уловил знакомый аромат и, обернувшись, столкнулся лоб в лоб с бывшей девушкой - Настей Хрусталевой. Коротенькое платье какого-то из этих голубых оттенков (черт их разбери, эти названия) очень шло к ее рыжеватым волосам, она похорошела и выглядела очень свежо и молодо. Но я-то знал, что скрывается за этой ангельской личиной - алчная и меркантильная стяжательница, я раскусил ее только через полгода совместного существования. Любовь к очень хорошей жизни нас и объединяла, любовь к очень хорошей жизни нас и развела, когда кончились все мои денежные сбережения. Настасья решила, что как дочери Евы решить ей этот вопрос проще и мы расстались.
Мы перемолвились парой слов и она выпорхнула из помещения и моей жизни прямо в объятия поршкайена и своего нового мужа, а я остался стоять, взъерошенный, несуразный, вытирающий вспотевшие ладони об форменные брюки, мерзкая и неудобная ткань которых всегда являлась отдельным предметом моей ненависти. Стоял как оплеванный жизнью, ещё один клочок мусора на обочине жизни.
Эта встреча пошла на пользу моему нежеланию продолжать своё существование, а значит я не зря сходил в магазин. Вернулся домой с пакетом пельменей и маленькой книжицой Сартра «Тошнота». Название показалось мне подходящим для настроения, но не совсем подходящим к ужину.

Сегодня у меня практически нет сил для того, чтобы вести свою предсмертную запись. Жара стоит такая, что жить стало еще невыносимее. Стало быть условия весьма благоприятные для желания покинуть этот мир. Пойду покурю - еще один вид медленного самоубийства - и уговорю себя поспать.


Я не писал свою предсмертную записку уже несколько дней. Когда много работы, то даже депрессия отходит на дальний план. Уже неделю я ношу в кармане «Тошноту», надеясь, что найдется время в перерывах между работой для почитать. Не прочел и строки. Десять минут перерыва я тратил на то, чтобы курить, уставившись в грязный потолок кабинета, если моё рабочее место можно вообще назвать кабинетом. Это скорее маленькая каморка без окон. Здесь есть шкаф, в которым мы храним документы, маленький старый и ободранный диван, зачехленный пледом (плед утащил Константин с тещиной дачи и он же притащил с помойки один из двух рабочих столов). Помоечный стол, кстати, выглядел куда презентабельнее казенного. Иногда я радуюсь, что нам хотя бы самим себе одежду форменную шить не приходится и на том спасибо. Каждое утро, собираясь на работу, я завидую американским копам. Черный на мужчине всегда смотрится лучше, чем этот непонятно что за синий такой или голубой, такой застиранный, задрипанный, даже если форма новая. Иногда я даже думаю, что это часть какого-то всемирного заговора, в котором кому-то есть прямая выгода, чтобы такие как я выглядели несуразными уродами и вызывали в лучшем случае жалость. Моя работа полна таким большим количеством абсурда, что мне самому происходящее кажется плодом моего больного депрессивного воображения, но нет, это реальность. Может ли кто-нибудь себе представить как мне, человеку, который грезит о роскоши, стыдно и противно до боли, просить подростка, у которого гопники в подъезде отжали пятый айфон, чтобы тот занес хотя бы листов 20 бумаги для принтера, иначе мне не на чем будет распечатывать бланк для его заявления, и этот молокосос снисходительно фыркает и приносит большую коробку «Снегурочки».

Алилуйя, наконец-то работы стало намного меньше, период дрочки от вышестоящих прошел и можно вернуться к рутинной работе. Теперь появилось достаточно времени, чтобы Сартр перестал лежать бесполезным грузом в моем кармане. Но вместо того, чтобы еще больше погрузиться в депрессию после прочтения, как я наделся, случилось обратное. Я поймал себя на том, что пока я работал над тем, чтобы сохранять чувство безысходности, я к нему безнадежно пристрастился. Я прямо ощутил вкус всего того, что варилось в моём сознании. Весь этот экзистенциализм — это совершенно определенно уникальная форма наслаждения через отвращение к окружающему миру. Ведь я же не испытывал отвращения к себе. Наоборот, я так сильно люблю себя, что весь мой быт и всё меня окружающее совершенно не подходят такому как я и что лучшее я ничем не заслужил из-за всех моих слабостей, которым я потакаю. И это открытие показалось мне настолько кайфовым, что я еле подавил желание достать свой член и с удовольствием подрочить на свое отражение в зеркале. Но остановили меня как минимум две вещи — это отсутствие зеркала и присутствие Константина.

Уже пошла вторая неделя как я пребываю в новой фазе своего прежнего состояния. Я всё еще готов встретиться со смертью. Я не забываю эту идею — она основа всего. За это время я подкормил мои новообретенные ощущения массой другой экзистенциальной литературы вроде Гессе с его «Степным волком», да и вагона всего остального. Многие бы, думается мне, заплатили бы пару рубликов, чтобы посмотреть как их участковый с огромным удовольствием смотрит «Меланхолию», «За закрытыми дверями» и «Кто боится Вирджинии Вульф». Вот так сегодня ночью от поглощения «Преследователя» Кортасара меня оторвал телефонный звонок. Да, я один из тех, кто по наивности в первые рабочие дни на участке раздал свой номер телефона бдительным гражданам. Мне звонили, чтобы сообщить о том, то на моём участке некто сидит на краю крыши дома и судя по всему, собирается расстаться с жизнью, шлёпнувшись с высоты девятиэтажки об асфальт. Еще никогда раньше я не был так быстр. Пулей я примчался на место. Поднялся на крышу и увидл сидящую на краю девчушку. Она обернулась. Я снял китель, рубашку.
- Что ты делаешь?
- Мне жарко, я раздеваюсь, а ты что здесь делаешь?
- Я хочу упасть и разбиться
- Как драматично ты это сказала. Даже не буду спрашивать почему, у вас женщин всегда найдется какая-нибудь тупая причина, чтобы заламывать руки и лить слезы по пустякам.
- А мужчины кончают собой по каким-то более умным соображениям?
- По разному. Позволишь мне присоединиться к тебе?
Я присел рядом с ней и тут мне пришла в голову идея
- А поехали вместе в Тибет?
- Никуда я с тобой не поеду, я тебя не знаю и вообще.
- Ну а что такого? Ты же прыгать собралась, а так не понравится если, то мы с тобой найдем вместе камень побольше да покрасивее и раскрою тебе им череп, пока ты будешь смотреть на красоту гор.
И она согласилась.