под потолком

Автор: Роман Шиян Приглашёние по вызову наверх: переустанавливать Windows и прочий софт бесплатно – мой скромный вклад в историю человечества. Это я понял лет с 16-ти. Скучное, деструктивное призвание. Установка винды сравнима с распитием стакана водки в течение двух часов в одиночку. Ощущение, что становишься глупее, есть, а радости не чувствуешь.
Миссия благополучно выполнена, и я спешу покинуть третий этаж – страну немощных, спившихся, заживо гниющих, стирающихся из жизни, медленно погружающихся в маразм. Быстро иду по коридору – мимо проплывают шаркающей походкой тела. Когда-то эти биологические механизмы считались людьми: имели гордость, честь, разум, талант, совесть, свой образ жизни, грехи и победы… Но старость превратила их в бесполезный социальный хлам. За окном палит лето. Воздух спёрт и безобразно резок. В открытых палатах: на кроватях неподвижно сидят и лежат скукоженные остатки жизни, созерцающие серую статичную бездну бетонного одиночества. Те, кто пошустрей, привычно расположившись в фойе, глазеют внутрь орущего телевизора, будто в аквариум. Где-то из переплетений стен разлетается чёрный мат сварливых бабулек, точно стая ворон. «Пенсия как осень вызывает обострение», возникла догадка. Нянечки уютно расположились в отдельной комнате за столом. Неустанно говорят и пьют чай, почти как в знаменитой сказке. Они не любят проживающих, жаждущих внимания по поводу и без повода, как дети. Нелюбовь взаимная, но обычная, привычная, привносящая разнообразие в пустоту. Вообще, в стардоме так много странного и непонятного, что изумление окружающим бредом со временем проходит. Да и был ли бред? Всё как всегда, всё как везде. Мир – это бесконечная константа. Кто не понял, тому вечная переэкзаменовка.
*
В нескольких метрах от меня лестничная клетка – дорога к своему уютному одиночеству. Но врождённое любопытство заставляет на ходу невольно влезьте взглядом в распахнутую комнату. Изнутри палаты на меня смотрят молодые наивные глаза. Дружелюбная гостеприимная улыбка на ассиметричном от спазмов лице. Голова дёргается, смешивая «да» и «нет» в безобразную вероятность. Я останавливаюсь на секунду – киваю в знак приветствия. Взглядом долговязый ДЦП-шник подхватил моё внимание, как большую рыбу на крючок, и его тело будто пустилось в безумный пляс – массивная коляска закачалась от непроизвольных судорог. Надо бы познакомиться поближе, узнать человека, помочь, просто заговорить. Но думаю по-скотски: «Что мне может сказать этот веселящийся в гробу? Как здесь здорово или как херово? Не ново», заключаю я и спешно спускаюсь вниз, в свою престижную одиночку. Предвкушаю, как зайду в интернет и буду смотреть театр глобальных свершений, отклонений, откровений, унижений, лицемерий и прочих гипертрофий души. Там весело и интересно, как в цирке. Переустановщик Windows к созданию бытия отношения не имеет.
*
Спустя какое-то время меня снова попросили сходить на третий этаж и починить незнакомому человеку ноутбук:
- Да ты его уже, наверное, видел. На коляске. С руками плохо. Лёшкой зовут.
- Наверно, - и думаю: «Таких полстардома». - А где его палата?
- Вот как у вас библиотека, только сразу слева.
- Ясно. Я где-то через час зайду.
- Зайди, а то он весь измучился. Сам понимаешь – там никто в этом не разбирается.
Палату, где проживал неизвестный, нашёл быстро и был удивлён – это тот самый «веселящийся в гробу». Лет ему казалось не меньше 50-ти. Небритое костлявое лицо, седые вздыбившиеся волосы. А вот в глазах – юность, полная громких начинаний, бронированная оптимизмом слепая веры в альтруизм людей и сбивающая с толку ухмылка. Он сидел на коляске за встроенным столиком, на котором зиждился раскрытый ноутбук.
Соседи по палате – два типичных жильца «поднебесья»: один, заросший, с опухшим красным лицом, в потрёпанной хипповской одежде, валялся разбросанными частями тела на перекособоченной продавленной кровати, пребывая в хмельной полудрёме, а второй, сгорбленный и точно окаменевший сидел в продавленном ложе, уставившись в зелёную стену. Одет он был в рубашку и памперс.
- Здрасте, - сказал я, остановившись на пороге.
- Привет. Меня зовут Алексей. Можно просто Лёха. Заходи, присаживайся, - говорит без стеснения, простодушно, с ухмылкой в искривлённых губах. Можно подумать, что он, прикидываясь простаком, меня троллит. Одет цивильно по здешним меркам: рубашка, трико, носки. «Недавно прибыл», заключаю я. Слова в его быстрой речи почти непонятны, искажены, как лица на картинах Пикассо.
Я подтаскиваю ногой стоящий неподалёку стул, сажусь рядом.
На столике стоит ноутбук, пол-литровая банка заваренного кофе с трубочкой, папиросы, спички.
- Так что случилось? – интересуюсь я, смотря, как Лёха лихо ударяет напряжённо выпяченным средним пальцем по клавишам, точно забивает гвозди молотком, попутно поясняя ситуацию. Остальные пальцы кручены в безобразный кулак. Я предельно поражён – никогда не видел, чтобы при таком обращении ноутбук оставался «живым».
- Вчера работал как новенький. Я кое-что изменил в настройках, чтобы комп быстрее работал. Потом перезагрузил систему, а Windows не загружается. Нужно нажать три клавиши одновременно, а залипание почему-то не работает. Вот посмотри, - он повернул ноут ко мне.
Понял я из сказанного чуть больше половины. Помогла, высвеченная на дисплее, белая надпись на чёрном фоне. В переводе смысл такой: «Файл такой-то не найден. Для восстановления системы вставьте установочный диск и нажмите Ctrl-Alt-Delete».
- Установочный диск есть?
- Конечно. Он в дисководе. Просто я не могу нажать три клавиши одновременно. Не получается.
- А другие почему не помогут?
- Они даже боятся подходить к нему. Думают, что сломают.
- Да, есть такие, - соглашаюсь я.
Принимаюсь за реанимацию бездушного ящика.
«Залипание», естественно, не работает – система ведь в DOSe. Но почти 15-летний стаж работы за компом научил меня проделывать манипуляции не хуже йога.
Два пальца левой руки прижимают Ctrl и Alt, ну и носом тык по клавише delete. Перезагрузка, F8, пробежал стрелками по меню и Enter – аминь. Винт механически заурчал, загружая операционную систему в первозданном виде.
Лёха ликует и снова начинает энергично долбить указательным пальцем по клавиатуре.
- Ты поосторожней с ним, - указывая взглядом на бронированный ноутбук.
- Ничего! – отвечает Лёха. – Мне его на военном заводе собирали.
В палату заходит ядреная нянечка средних лет – не прокуренная, лошадиной породы, круглолицая и равнодушная.
Алексей витиевато и интеллигентно просит дать ему кофе. Повторяет желание раза три.
- Чего?!
Я перевожу просьбу.
- Кофе дать?! – переспрашивает нянечка.
Лёха кивает.
Женщина преподносит со стола 500-граммовую банку с трубочкой. Слышатся жадные глотки.
- Напился?!
- Да. И закурить дайте, пожалуйста.
- Чё ещё?!
Лёха тычет оттопыренным указательным пальцем в пачку беломора.
Ленивое лицо нянечки изображает знакомое слово «заебал». Она достаёт папиросу. Лёха, будто стоя на протянутом над пропастью канате, весь шатаясь, жадно хватает папиросу ртом. Сам подкурить не может, потому терпеливо ждёт…
В потолок устремляются густые клубы табачного дыма.
- Теперь всё?! – раздражённо произносит нянечка.
Лёха кивает и пытается что-то сказать. Папироса падает на стол:
- Спасибо.
Как выяснилось позже, он всегда благодарит за помощь.
- Пожалуйста. На, держи же уже!
Исполнив желания, нянечка картинно покидает палату.
«Хорошая была бы натурщица для Рембрандта», думаю я, восхищаясь формами тела бэйбы, томно уходящей в коридор.
- Весьма-весьма, - киваю я в след.
Лёха улыбается, пуская клубы дыма.
Ещё раз осматриваю помещение: «Кто рисовал андеграунд?».
- Так. Комп работает? Тогда я пойду, - полувопросительно говорю я. Мне ситуация понятна и давит на мозг.
- А ты придёшь ещё? – в голосе и глазах застыла надежда.
- Наверно... Постараюсь… На днях, - уклончиво отвечаю я.
- Приходи. Поговорим.
Я спускаюсь по ступеням. Внутри – депрессивные мысли от предвидения печального будущего беспомощного Алексея. «Реальность убивает…».
*
Со дня появления в стардоме я вижу баптистов со своей паствой в холле. Они зачитывают отрывки из Библии и поясняют смысл изречений на свой лад, а потом поют песни о любви к Богу. Меня однажды пригласили. Чтобы поскорей свернуть беседу, я смело заявил, что являюсь атеистом. Баптисты оказались понятливыми и в мою голову лезть не стали.
В тот год, когда Алексей обосновался на «кладбище для живых», ко мне явился некий молодой человек по имени Саша. Лет ему около 30-ти, долговязый, худой, на костлявом лице едва заметно скошен нос. Он представился и вежливо попросил распечатать на принтере текст церковного содержания. В устройстве не было бумаги. Я опрометчиво попросил достать листы из тумбочки. В нижнем отделении стола была бумага, а сверху покоился личный бульбулятор. «Заложит, как пить дать», мысленно перепугался я. Экнув пару раз, принялся было переубеждать гостя, что это всего лишь кустарный саксофон, и я хочу научиться играть джаз, как Бил Клинтон.
- Да, в молодости я тоже увлекался всякой ерундой, - глубокомысленно сказал Саша и, доставая бумагу, добавил. – Но Бог направил меня на путь истинный и избавил от греха. Надеюсь, когда-нибудь ты обратишься к Богу, и он спасёт тебя.
«Бывалый, хоть и баптист. Не должен заложить. Аминь».
Я, молча, распечатал текст. Гость поблагодарил за помощь и ещё раз упомянул об истинном пути, и всепрощении Господа Бога. Когда Саша закрыл за собой дверь, я подождал с минуту, потом достал пакет, положил в него бульбулятор и выбросил в общее мусорное ведро. «Фух. Избавился от улик. Совесть моя чиста по крайней мере перед ментами».
Так уж вышло, но практически все верующие люди, встретившиеся мне по жизни, напоминают испуганных до смерти существ, которые, чтобы спастись от собственных страхов, нерешённых проблем, комплексов, залезли в идеологическую клетку. Большинство из неё не вылезают, занятые примеркой нимба перед иконами. Саша почему-то не забыл, что такое жизнь и вера для него лишь напоминание рукотворно помогать другим людям. Редкий вид – адекватно верующий.
*
Оп-па появился внезапно со дня подселения в палату, где жил Лёха. Прозвали его так, потому что кого бы он не повстречал вне зависимости от статуса почти всегда вместо приветствия говорил «оп-па!», иногда «здорово!». Он бывший зэк, перенёсший инсульт, человек-нерв, весёлый до неадеквата и яростный до пены у рта, когда как – по погоде и влитому градусу. Лёха и Оп-па славно пребывали вместе. Кореша. Свои в доску. Оба пёрлись от Deep Purple. Пили водку. Оп-па неистощимо травил анекдоты и сам над ними ржал. Лёха посмеивался. Но однажды соседа увезли в Романовку – в стардом для зэков и алкоголиков. Лёха ушёл в себя надолго.
*
Нежданно к обеду моложавая сотрудница принесла бандероль. Так сказать, двойной сюрприз в одно мгновенье. Графа «От кого» подписана смутно знакомыми ФИО женщины. Расписываюсь на автомате, соображая «Кто сподобился? Что внутри?» и одновременно, решаю задачу: «Какой же у гостьи реальный размер груди?». Расписался и мысленно ответил: «Хороший».
Я, поблагодарив приятную особу, не спеша закрываю за ней дверь. Затем замыкаюсь на ключ, чтоб никто не мешал.
«Итак, приступим». Беру в зубы нож и лихо вскрываю бандероль. Обнаруживаю шерстяные носки, банку кофе и пачку чая на 50 пакетиков. «А где мои любимые трюфеля?», застываю в недоумении с ножиком во рту. – «Ладно, забодяжу хоть чай». Подозрительно пухлая пачка идёт на вскрытие. Помимо расфасованной по пакетикам заварки я нахожу в качестве пикантной добавки – 100 таблеток димедрола. «Охуеть!» - восхищаюсь я изощрённому способу контрабанды наркотический средств. Сам димедрол меня не волнует – помнится, я вкушал удвоенную лечебную дозу ещё в школе натощак для «хорошо». Приходы мне не понравились. Но все же, какой красноречивый переход количества в качество я наблюдал! 100 таблеток димедрола – вот наглядный пример философского закона о переходе количества в качество (преподавателям филфака на заметку). «Так. Ладно, - рассуждаю я. – Куда бы это всё засунуть? О! – вспомнилась пустая непрозрачная посудина». Открываю тумбочку и пластинки загружаю «контейнер». Крышкой не закрываю – неудобно будет потом доставать. Затыкаю посудину смятой принтерной бумагой. Следующим этапом в моей жизни становится поход на третий этаж к Алексею, дабы сообщить ему благую весть, что «товар» прибыл и готов к употреблению. С этого момента я считаю себя без пяти минут наркодиллером-альтруистом.
- Здоров.
- Привет, братишка, - его неизменно дружелюбное из искривлённых спазмами губ.
- Пришла бандероль от твоей тёти. Сколько колёс принести?
- Как всегда - пять.
- Ок. Спички я беру.
Лёха соглашается, кивая на стол, где лежит спичечный коробок.
Спускаюсь к себе, закрываю изнутри дверь и принимаюсь за дело. В левой руке зажата пластинка с димедролом, в зубах - ручка. Кровать как точка опоры, чтобы преобразить чужой мир. Таблетки выковыриваются и последовательно загружаются липкой от слюны губой в нетривиальный контейнер. В России люди изобретательны и потому не всегда можно предугадать, что находится в спичечном коробке среднестатистического гражданина.
Спустя полчаса я возвращаюсь со спичечным коробком в непрозрачном кульке. Конспирация – почти искусство. Доставить до клиента товар – полдела. Алексея надо накормить снадобьем. Сам он выпить лекарство не в состоянии. Я высыпаю таблетки на кровать, беру в зубы чайную ложку и начинаю кормить Лексея димедроллом. Иначе человек останется «голодным» и жизнь его неминуемо превратится в ад: бесконтрольные спазмы, рвота, понос. Лёха при помощи трубочки запивает дозу кофе. Так приручается непослушное тело. Побочное действие от приёма лекарства – деструктивный энтузиазм. Но Лёха утверждает, что так и должно быть. Щёлкая по клавиатуре пальцем, он «оптимизирует работу Windows», и видит в этом великий смысл. Можно с чувством презрения утверждать, что Лёха под кайфом, и давно неадекватная личность. Но по мне – он просто под счастьем. Неважно, какова его природа. Счастье почти всегда неразрывно связанно с глупостью. Пусть Лёха потупит – мир от этого хуже не станет.
- Слышь, я возьму «красное колесо»? – так на нашем сленге называется «клоназепам». Алексею дают его каждодневно и ещё пять таблеток фенозепама.
- Зачем спрашиваешь? Всё равно от него никакого толку. Бери. И «феники» возьми.
- Меня пока не колбасит. К тому же от «феников» долго отходишь. А вот «красное колесо» в самый раз – хоть посплю нормально, - говорю я, закладываю за щёку нераспечатанную таблетку и иду домой – Лёха на своей волне.
Процедура повторяется каждый вечер, пока мой тайник не опустеет.
*

Лёха на всё тело больной ДЦП, почти круглосуточно сидит в коляске и долбит пальцами, точно молотками, свой ноутбук. Говорит при встрече много, витиевато, но с большим звуковым искажением. Я его речь частично понимаю благодаря своим интуитивным способностям. Прибыл он в стардом сравнительно недавно, и в течение считанных месяцев администрация переселила его в «одиночку». Феномен экстремального переселения в благодатную жилплощадь Алексей объясняет наличием друзей, занимающих высокие посты. Однако каждый прожитый им день в этих стенах меня заставляет всё больше сомневаться в правдивости его слов. Лёха не лжёт – он выдумывает, как ребёнок.
Гениальный малыш убивает винду за три дня, которая у меня стабильно работает по полгода.
- Блять, ты охуел, - страдальчески говорю я, когда он просит переустановить Windows третий раз за неделю.
- Рома, я же не специально.
- Конечно! Ты виртуозно, с поэтической лёгкостью. Если бы о тебе узнал Билл Гейтс, ты бы шикарно зажил. Тестировал бы их продукты на выживаемость. Ну, скажи, какие файлы ты удаляешь, чтобы слетела винда? Я их скрою к чертям собачьим!
- Я ничего не удаляю. Просто пытался обновить через интернет. Произошёл сбой, а после перезагрузки windows перестала загружаться.
- Зачем обновлял?
- Чтобы быстрее работал ноут, - ответ дилетанта.
- Может у тебя жёсткий диск сыпется?
- Нет. Комп на военном заводе собирали. Проверяли в разных экстремальных условиях.
- Ну-ну. Ладно, переустанавливаю в последний раз. И не надо ничего оптимизировать. Окей?!
- Окей.
- Печатай, рисуй, читай, танцуй. Делай всё, что хошь, только в систему не лезь.
- Понял.
Но на деле история повторяется снова и снова.
Я прихожу к нему почти каждый день, пытаюсь поговорить с ним на отвлечённые от быта темы, но Лёха, как параноик, жалуется на то, что к нему не приходят нянечки, что они подмешивают в еду и кофе аминазин и в его комнате висит скрытая камера наблюдения – за ним постоянно следят… От этих откровений у меня быстро вскипает мозг:
- Лёх, почему ты постоянно мне жалуешься? Я что – Бог? Президент? Министр здравоохранения? Я ничего не могу изменить. Моя комната на втором – забыл? Я пришёл и ушёл. Ты здесь живёшь и тебе нужно налаживать отношения с нянечками. Как? Я тебе уже говорил. Здесь нужен стимул, понимаешь? Бабки! Чем больше, тем отзывчивей. Сегодня, конечно, тебе помогут, а завтра – от чистого сердца забьют на тебя. Налаживай контакты. По Марксу, распределяй труд – не еби одну и ту же…
Но Лёха просто не умел договариваться. Все отказывались от его денег. Даже вся пенсия Алексея не заставила бы нянечек почти ежечасно исполнять всего его оправданные и неоправданные просьбы. За такими как он должны ухаживать роботы или люди, переполненные любовью к ближним.
*
Алексей – живой 50-летний труп, мечтающий об эвтаназии. Его тело истощённо неконтролируемыми хроническими спазмами, переизбытком убойных доз нейролептиков-миорелаксантов. Оно скрюченно лежит уродливым вырезанным листом фанеры на кровати. Алексей с параноидальным вниманием старается быть неподвижным. Будто над пропастью его держат тоненькие ниточки. Тем временем обособленная часть мозга почти беспрерывно заставляет мышцы сокращаться. В смотрящих детских глазах Алексея запечатлёно ожидание боли. Каждый день для него – не больше чем запрограммированная пытка.
Однажды после сухого приветствия Лёха добавил нечто оригинальное:
- Убей меня, пожалуйста.
- Чё?! Ты ебанулся, товарищ.
- Купи нитроглицерин и водку: я не хочу больше так жить, - продолжал он, плача.
Я представил, что его ожидает, и с лёгкостью произнёс:
- Хорошо – куплю.
Сказал необдуманно, из жалости. Спустя день, будто извиняясь, я заявил обратное:
- Нихуя, Лёха. Решай этот вопрос сам. Как мне ещё трицадник лет жить с мыслью, что я тебя убил. И не переубеждай – без толку.
- Ты же обещал.
- Сдуру пообещал! Такие вопросы чужими руками не решают. Это твоя жизнь, а не моя. Надо было раньше думать.
- Раньше умирать не хотелось.
- Ты просто боялся…
Он так и не решил свой вопрос:
- Братишка, я – трус. Ты прав.
*
Он говорит всегда витиеватыми фразами, едва понятными из-за искажённого произношения слов. Приходится постоянно переспрашивать, чтобы уловить смысл в затяжном звуковом абстракционизме. Первые месяцы я пытался расшифровать его жизнь, мысли, устремления. Спустя год я стал понимать самое главное, что ему надо: «принеси димедрол, подай, пожалуйста, кофе, позови кого-нибудь». Всё хорошее осталось давно позади, в его молодости, в удивительном городе Самарканде, среди добродушных друзей, которые воспринимали его как нормального человека. Настоящее не имело никакого смысла. Пустотой никто не восхищается. Лёха отучил меня задавать вопросы о прошлом.
Поступив в стардом, Лёха излучал наивный оптимизм, легкомысленный энтузиазм и чужеродную дружелюбность. Ему неведомо было, что поселившись на третий этаж, он попал в страну третьего мира, где не живут, а существуют беспомощные и убогие, равнодушные ко всему и отверженные всеми. Но Алексей продолжал верить в бескорыстие и доброту людей, альтруизм, врождённую святость. Сидя на коляске, с привязанной левой рукой, наносящей телу маленькие увечия в свободном состоянии, он долбил указательным пальцем по клавиатуре ноутбука. Алексей, как вздорный гений, самозабвенно делал ошибки во всём: в общении с нянечками, фельдшерами, в суждениях о прошлом и настоящим, в непокорном стремлении жить. В ответ получил скрытую ненависть персонала, не подозревая о всеохватывающей, вездесущей меркантильности окружающих. Лёху быстро переселили в одиночку, чтобы не слышать его постоянные вежливые просьбы помочь поднести кофе, прикурить, покормить, посадить в коляску, привязать руку, поставить ноутбук, искупать, подложить утку… Лёха хотел слишком многого и «за бесплатно»:
- Они же здесь работают. Зачем мне им платить?
- Ты где жил? На луне?
- Дома.
- Дома у тебя были папа, мама, твои родственники, которым не наплевать на тебя. Здесь всё иначе. Ты здесь никто.
Спустя месяц-другой нянечки прозвали его унизительным глаголом «заебал». Так они говорили, вслух или про себя, когда я приходил к ним с просьбой: «Извините, Алексей вас зовёт».
В жизни Лёхи есть только три человека, которые по мере возможности посещают его: 70-летняя почти глухая и искренне любящая тётя, баптист – бывший наркоман и отец-одиночка, осознающий, что вера – это не только проповеди, но и рукотворное созидание добра и я, тоже делающий что-то и хронически уставший давать советы. Тётя раз в полгода из-за сильнейшей гипертонии приезжает к Алексею. Привозит по десять пачек димедрола. Без отупляющего седативного средства Лёха превращается в мученика: блюёт, бесконтрольно обделывается, не может помочиться, дёргается, как марионетка в руках у пьяного театрала. Иногда от тёти приходит на моё имя бандероль: банка кофе, шерстяные носки и набитая таблетками димедрола запечатанная пачка чёрного чая. Каждый вечер я приношу Лёхе дозу. Выковыриваю ему пять таблеток ножом и «кормлю» с ложки. При сильных приступах – вдогонку столько же феназипама. От ежедневного употребления таких доз у него наблюдаются относительная физическая гармония тела и стойкая не проходящая паранойя: весь мир наблюдает за ним с помощью скрытой камеры, неведомый никому Игорь постоянно строит заговоры и «все тайком воруют». Я устал выслушивать однообразный бред. Устал переубеждать. Перестал верить любому его слову.
А вначале, поселившись в стардоме, Алексей делился своими подростковыми впечатлениями, наивными идеями и мыслями. Я слушал его по нескольку часов, рассказывал о настоящем, делился событиями своей жизни. Диалог не строился. Алексей не умел рассуждать, не знал, что такое «сегодня», а будущее он выдумывал налету, как задорную частушку. 30 лет взаперти с родителями сделали Алексея посредственным, безынициативным, остановившимся в развитии. В стардоме он довольно быстро растерял остатки воли: его проявление в реальности сводились к удовлетворению физиологических потребностей и высказыванию суицидальных мыслей.
Спустя год я не мог просидеть с Лёхой и пяти минут – уходил внутренне истощённым. Иначе меня перемыкало, и я превращался в словесного садиста: матерно орал ему в лицо, что он свихнулся, что не хочет вникнуть в суть – продумывать свои поступки.
- Это необходимо, понимаешь! Иначе не выжить! Стократно наступать на одни и те же грабли – признак маразма.
*
Спустя несколько месяцев после приезда в интернат у Алексея нешуточно загноилась нога из-за пустяковой раны: плохое кровоснабжение нижних конечностей. Фельдшер прописывал никчёмные копеечные мази.
Я внушаю:
- Леха, у тебя деньги есть?
- Да.
- Давай я куплю тебе антибиотики широкого спектра действия. Здесь нихера тебя не вылечат.
- Я хочу купить себе мобильник.
- На всю пенсию?! Ты ебанулся! Через месяц ты сляжешь.
- Я так не думаю.
Алексей мог бы сидеть в коляске и по сей день, но навязчивая боязнь боли пересилила его волю:
- Нога дёргается. Подножка прямо по ране бьёт.
- Пусть лучше перевязывают.
- Не помогает.
- Так терпи. Перестанешь вставать – начнутся пролежни. Тебе физически надо что-то делать, иначе спастика начнёт усиливаться. По себе знаю.
- Мне больно, понимаешь?
- Я понимаю, что ты либо глухой, либо ёбнутый. Купи мазь! Саше позвонить?
- Не надо. Я сам.
Он позвонил и попросил купить телефон.
Мои предсказания, к сожаленью, сбылись. Алексею всё же купили путёвую мазь, но было уже поздно. Развилась трофическая язва.
Лёха сделал очередную ошибку – не захотел больше вставать.
*
Я в который раз прихожу к нему, кормлю димедролом, подношу в зубах банку кофе. Сажусь на стул. Мы молча смотрим друг на друг. Так проходит пять минут. Мне нечего сказать, потому что весь он пронизан ожиданием боли от малейших движений тела. Человек внутри себя.
Наша встреча почти всегда заканчивается просьбой:
- Позови кого-нибудь.
Однажды он забыл проснуться.
2015 г.