Танго с подносом (на конкурс)

Автор: Цап Царапыч Люди всегда находят о чём сожалеть. Особенно дамы. Мужчины этому недугу подвергаются куда реже. Бруталам, тем и вовсе плевать. Они, разве что о потенции беспокоятся.

Буруль бруталом не был. С потенцией у него ладилось, а с женщинами нет. Попадались разные конечно, согревали Буруля как могли, оставались в телефонной книжке на месяц или два, потом терялись. Время шло, потенция функционировала, но любви не намечалось. Оставалось лишь сожалеть.

Пиццерия куда он приходил субботами, называлась Люмака. Улитка по-итальянски. Глупое название, но Бурулю нравилось. Вместительное помещение, удобно расположенные столики, ширмочки на колёсиках между которыми витал умопомрачительный запах кофе и мелькали обворожительные официантки.

- Бонжорно, синьоре, тутто пронто. Бонжорно! - говорил посетителям улыбающийся старичок-итальянец, считающийся тут главным. Каждого входящего он норовил ухватить за руку, а ухватив, делал улыбку ещё ярче, словно переключая её с ближнего света на дальний. И только когда совершенно ослеплённый гость усаживался за стол и принимался за меню, свечей в его улыбке несколько убавлялось.

Однажды Буруль встречал в Люмаке Новый год. Тогда он и заметил славную официантку Юлю, менявшую на столе приборы и блюда. Подпитый Буруль домогался от неё танго с подносом. Красавица обиделась и наябедничала метрдотелю. Появился охранник, едва помещавшийся в тесном и мятом костюме. Он ткнул ботинком по ножке стула, и переговорил с Бурулём на ухо. После чего, тот был вынужден пройти на выход.

У дверей его настиг синьор управляющий. Он долго и непонятно лепетал, тряс руку, и на прощанье, словно извиняясь, сунул изгнаннику платиновую карту.

Следующий визит в Люмаку был предпринят исключительно из вежливости. Буруль сел за тот же столик. Юля принесла меню. Но приготовленные для неё извинения застыли во рту, словно бараний жир. Трезвому Бурулю, она показалась ещё прекрасней. Пробормотав нечто невнятное, он сделал заказ. Да так неловко, что умудрился выбрать бутылку дорого вина, невероятный десерт, и пиццу, приготовленную как минимум для четверых. Увесистый счёт сильно облегчила волшебная карта старикана управляющего. Юле достались чаевые, и она таки улыбнулась.

Зима просвистела на резвых крыльях амура. Появляясь в Люмаке каждую субботу, а потом и воскресенье, он быстро освоился в перипетиях итальянской кухни. Перепробовал все пиццы и пасты, вкушая же знаменитую люмакскую лазанью научился даже закатывать глаза и цокать языком не открывая рта, как это делал сеньор Пино. Так звали престарелого итальянца-управляющего. Вычесанный и надушенный, будто пудель на выставке, тот имел обыкновение появляться из собственных апартаментов и завтракать вместе с редкими утренними клиентами, среди которых всё чаще замечал Буруля. Пино раскланивался с ним и по-прежнему играл улыбками, но в душе досадовал на себя за подареную карту и на Буруля за его аппетит.

Конечно же Юля не была дурой. Буруль ей не нравился. Буруль, но не чаевые. Угадав в нём душу тонкую и нерешительную, девушка стала позволять себе разные невинные шалости. Например, бросала томные взгляды или слегка дотрагивалась до него, расставляя снедь и напитки. Буруль вспыхивал, а Юля мгновенно разворачивалась и уходила, покачивая бёдрами.

Эти моменты нравились Бурулю более всего. Ради них он жил. Оборот от столика Юлия выполняла с необыкновенной грацией. Поворачиваясь, она поднимала освободившийся поднос вертикально, почти прижимая его к груди. О, как он ему завидовал! Казалось, девушка продолжит вращение и вспорхнёт прямо к зеркальному потолку с подсветкой, чтобы там станцевать с подносом волшебное танго. Но та и не думала взмывать к потолку, летя вместо этого к барной стойке за очередным коктейлем.

Буруль был мечтателем. Вечером он перебирал свои дневные впечатления, копаясь в воспоминаниях с тщательностью помоечного бомжа. Каждый взгляд, каждый жест любимой крутил он перед мысленным взором. Поворачивал наизнанку каждый её шаг, и если находил среди подобного вздора хотя бы намёк на взаимность, то наслаждался этим воспоминанием снова и снова, пока не запоминал его решительно навсегда.

Буруль писал стихи. Мало того, иногда он распевал их под гитару. За недостатком таланта и усидчивости, песенки получались короткими. С середины февраля в ходу была вот эта:

Со мною виповская карта
И потому восьмого марта
Отмечу я не как собака,
А в заведении Люмака

Ла-ла-лайла, ла-ла-лайла

С утра усядусь там на стуле,
Чтоб чаевые сыпать Юле,
Но пусть не из любви к бабосам
Она танцует мне с подносом

Ла-ла-лайла, ла-ла-лайла

Буруль исполнял её на манер марша. Единственным слушателем чаще всего случался кот. Он несколько напрягался в том месте, где пелось про собаку, но в целом одобрял хозяйское творчество, хотя в любви не разбирался, ибо в ранней юности был кастрирован.

На восьмое марта Буруль запланировал объяснение. Морозным утром этого дня, он уже стоял на цветочном базарчике, за два квартала от Люмаки. Им, не торгуясь, был куплен самый дорогой цветок. Это была голландская орхидея, символизирующая любовь. Символ любви помещался в низеньком сосуде, напоминающем обыкновенную спиртовку. Буруль расстегнул пальто и нёс нежнейший подарок у самого сердца.

Он попал в пиццерию за десять минут до открытия. Грузный охранник в мятом костюме безропотно впустил его и даже принял пальто (карта синьора Пино давала и такие преимущества). Следом вошла Юля. Она была хороша как никогда.
- Это тебе, - сказал Буруль, сильно стараясь, чтобы голос не дрогнул. С тем он протянул ей орхидею и штучную открытку золотого тиснения. Девушка приняла дары молча. Сунув орхидею в сумочку, она раскрыла открытку и удивлённо вздрогнула, увидев там стихи, написанные красной тушью с чрезвычайной старательностью. Нет-нет, не текст наивной песенки. Это было признание!

Не буду приводить его здесь. Простите меня, критики, мечтающие надругаться над рифмой "пицца - не спится", и спешащие загибать дурно пахнущие пальцы, высчитывая количество лишних слогов и прочих поэтических промахов. Оставайтесь с носом.

Дочитав, Юля убрала в сумочку и открытку. Её щёки запылали, но как-то некрасиво, пятнами.
- Мне нужно переодеться, - сказала она, смотря не на Буруля, а вдаль. Потом грациозно повернулась и направилась к ступеням, ведущим на цокольный этаж. Там располагались комнаты для персонала.

Не зная что думать, Буруль сел за ближайший столик и заказал кофе. Обслужить его взялась Ольга. Эта симпатичная брюнетка с грустными глазами, сочувствовала ему. Во взгляде девушки можно было бы найти и нечто большее, да не до того было Бурулю.

Наконец, свеженькие и причёсанные, в зале стали появляться и другие официантки. Все они первым делом бросали таинственные взгляды на Буруля, произнося одними только губами "Вау!". Последним вошёл молодой голубоватого вида бармен. Он, было, тоже хотел сделать "Вау!", но Буруль глянул на него так грозно, что бармен осёкся и принялся перетирать без того чистые стаканы. Юлии не было.

Вдруг, стуча каблучками, к нему не подошла, а почти подбежала Ольга.
- Пойдём, - решительно сказала она и вывела его в коридор. Там он увидел Юлю и Пино. Вместо униформы на ней было надето чёрное, короткое платье, синьор же нарядился в светлые джинсы и бордовую сорочку навыпуск. Его рука фривольно возлежала на крутой юлиной ягодице. Парочка неторопливо удалялась по направлению покоев итальянца.
- Перфоворе, синьорина, тутто пронто. Перфоворе. – тараторил старикан. Заметив Буруля, он улыбнулся и подмигнул ему так, будто включил дальний свет и поворотник одновременно.

Ольга потянула оторопевшего Буруля за руку. Тот подчинился. Молча, они вышли на служебную лесенку, так же молча, спустились в подвал. Девушке хотелось сказать о многом, но она терялась от чувств. Бурулю говорить было решительно нечего. Мне же молчать невозможно, ибо я просто обязан, хотя в двух словах описать героиню, ворвавшуюся в повествование столь внезапно.

Совсем недавно она жила в большом доме, в деревне. Мать выставила её оттуда, когда открылось, что дочь беременна от собственного отчима. Ей пришлось переехать в город, сделать аборт и поступить официанткой в Люмаку. Она сняла комнатку и существовала там тихо, мечтая поскорее всё забыть. От прошлой жизни не осталось ничего кроме огромного плюшевого медведя, подаренного отчимом в день её совершеннолетия. Перед сном она укладывала медведя рядом, иногда одевая на него большой розовый страпон. Впрочем, в первый же день когда Ольга задумалась о Буруле, медведь был отнесён на помойку, а страпон вымыт и убран.

Наконец девушка втолкнула его в небольшое квадратное помещение, обшитое светлым деревом и освещённое всего лишь одним, но очень ярким плафоном. Здесь сотрудникам полагалось обедать. По центру стоял уютный стол на двоих, застеленный зелёной скатёркой. На нём обнаружилась склянка с бурулёвской орхидеей. Сама орхидея оказалась раздавлена двумя окурками дорогих дамских сигарет. Ольга смахнула пузырёк на пол, и он разбился о кафель. Потом уселась на стол сама, и развела колени. Буруль усмехнулся.
- Мне очень жаль, - сказала она и притянула его к себе.

Люди всегда находят о чём сожалеть.