Каляпындари

Автор: Психапатриев Я родился в Восточной Сибири, немного раньше, чем планировал. Примерно на три месяца. Мама моя, была в то время очень приличная 37-летняя женщина. На 22-ой неделе ее пригласили на поминки к очередным и многочисленным нашим родственникам. Мама так резво там отплясывала, что в итоге вечером того дня у нее случился выкидыш. Который, чуть позже, оформили, как меня. По первой семейной легенде из утробы я вылез в лифте, на котором мама спускалась к скорой помощи. Я вывалился и повис на короткой пуповине, между обхарканным полом и промежностью родительницы, раскачиваясь, как карандаш на веревочке в свадебном конкурсе с бутылочкой. Так, попинывая мое синее тельце голыми коленками, мама и доковыляла до скорой помощи. Только с четвертого раза, раскачивая маятник пуповины, мама закинула меня в кузов желтого «Рафика». В руки добрых советских врачей.

Рождение. Легенда 2

По второй легенде, которой я доверяю несколько больше, я вылез из материнской утробы чуть позже, уже в карете скорой помощи, сам перегрыз пустыми небами пуповину, ругался на советскую власть и попытался выпрыгнуть из машины на ходу. Я был маленьким, волосатым и шестимесячным.

Погода

Стоял декабрь. Шел дождь.

Питание

Несовершенство и мерзость открывшегося мира глубоко разочаровали меня. Так, что первые полгода я был погружен в глубокую депрессию. Я отказывался есть, говорить и дышать. Вопросы питания врачи решили остроумным образом. Первой едой меня кормили шприцом через пятку. Там виднее всего вены. Титьку я так и не распробовал. Может, поэтому я до сих пор несколько равнодушен к большой женской груди.
С дыханием было хуже. Здоровая, размером со шкаф, штука раздувала мои слипшиеся легкие. Тогда я начал орать.

Крики

Я орал так, что половине моих сверстников из палаты позже пришлось учиться в школе для глухонемых. Пупок мне зашили халтурно, и он, в конечном итоге, развязался. Хорошо, что отец мой умеет месить тесто и вязать снопы. Эти умения позволили ему успешно заправлять мне грыжу. И завязывать пуп. Но и до сих пор временами эта часть меня вылезает, откуда не нужно, и защемляется, как поздно проснувшаяся совесть.

Вердикт советских врачей

Вполне возможно из меня бы вышел неплохой идиот. Врачи так часто говорили об этом, что я даже подумывал о подобной карьере. Овощи хранят в овощехранилище. Но мои родители все-таки придумали забрать меня из родильного дома. Так началась моя жизнь на стиральной машинке.

Жизнь на стиральной машинке

Места в квартире у родителей было мало, поэтому, пока отец строил двухъярусную кровать, я жил на стиральной машинке. Там было тепло и влажно. Почти, как в маме. Когда машинка отжимала, меня трясло. С тех пор меня время от времени потряхивает.
В принципе, жить было можно. Но вот я стал больше, и начал падать с машинки. И меня переселили в отданную кем-то кровать. В ней потом спал мой сын. И мой внук.

Говна

В семимесячном возрасте я нажрался собственного говна. Мама отлучилась на минутку, а когда вернулась, я в кроватке дожевывал остатки вчерашнего ужина. Был весьма доволен. Так, что когда нытики жалуются на свою убогую жизнь, я спокойно могу ответить, что говна хлебнул еще в раннем детстве. И ничего. И, буду прав.

Первое воспоминание

Меня катали на красной коляске около магазина «Универсам», в длинном доме. В конце дома настроение мое заметно улучшалось. В торце стоял винный магазин. Действовали спиртовые пары.

Цыпленок Совести.

Времена для взрослых были такие: места было мало, народу было много, денег почти хватало, выпить хотелось часто. Большого стола у родителей не было. Зато, были, все время, гости. Гости снимали с петель дверь в комнату, и накрывали ей мою кровать. Это был стол. Они радовались выпитому, стучали по столу кулаками, и ругали Брежнева. Я высовывал руку через деревянную решетку и выпрашивал печенье и конфеты. Гости называли меня «узником совести». Сволочи. Папа ставил бобинный магнитофон и все слушали песню про пареного цыплёнка. Все они были чуть-чуть диссидентами, и среди них был даже один бард.

Брат

Я долго не мог понять, для чего мне завели брата. Скорее всего, про запас. Не дай бог, что с одним случится, а тут, под рукой, всегда еще один есть. Страховочный вариант. Только, почему-то, брат появился раньше. Все заранее разведал и разнюхал, и, к моменту моего появления уже ничего так жил. Форы у него передо мной было – семь лет. Брат был навязчив, как банный лист. Вечно с ним приходилось таскаться, где-то по закоулкам, брать на детские мероприятия, следить, чтоб он ненароком не покурил. И так далее. В благодарность брат утопил меня в Каче.

Кача

Кача была десять метров шириной и воняла говном. Собственно в ней говно и плавало. Не фигурально. Физически. Я брату надоел. За мной надо было следить. Со мной надо было гулять. У брата были другие интересы. Подшипники, грязь и старые аккумуляторные батареи. «Ты мне надоел» - сказал мне брат в более грубой форме. В непечатной. «Лучше будет, если ты умрешь» - сказал брат. «И мы в Ванькой будем тебя топить» – сказал брат. Ванька взял меня за руки, брат взял меня за ноги. Они перекинули меня через перилки и бросили в Качу. И я поплыл. Вместе с говном. Потом выбрался, заплакал и пошел домой. После этого брата ненадолго сдали в детдом.

Брячеслав

Имя мне дали только в четыре. Брячеславом меня назвал брат. У родителей были не столь радикальные варианты Всеволод, Иван или на худой конец Станислав. Но видимо брат в то время был у родителей в авторитете. Запугал ли он их или как-то подлизался. Уже не дознаться. Может, пообещал неделю мыть посуду или пригрозил самоубийством, но назвали меня именно Брячеславом. Сколько я в жизни не встречал потом Брячеславов, все они оказывались законченными мудаками. Сдается, я тоже не исключение.

Монголо-татар

Мне начислили пять, и я сразу пошел в детский сад. Там пахло супом с перловкой и хлоркой. А во дворе – тополиными почками. Меня сразу стали бить. Андрей Вакин, Леша Белоус и Бедрышкин. Они свалили меня лицом в снег и ходили по мне кругами. На снегу я познакомился с Сережей Шуваевым. Он всегда слушался родителей, умел читать и помогал маме по дому. Интереснейшая личность. По нему тоже ходили. С тех пор образ мягкого застенчивого русского интеллигента преследует меня. Всю жизнь.
А по мне все ходили. Потом разбили голову о деревянный самолет. Я знал за что. Я в то время много читал и интересовался историей. «Я – татаро-монгол» - пояснил я воспитательнице. А они – русские. Пусть порезвятся. Отведут душу за двести лет нескончаемого ига…

Зассаная плащеница

«Сончас» – омерзительная повинность. Особенно, когда ссышся. И срешься. Больше всего я боялся не опрелостей, зуда кожи и амбре. Я боялся разоблачения. Поэтому вставал позже всех. Когда все уже полдничали. И, только тогда убирал постель. Но, оставалась еще опасность. Простыни были с желтыми или прочими (по ситуации) пятнами. Их могли обнаружить и позже. И тут, господь являл чудо. Ангел слетал с небес, и избавлял бренный текстиль от говна и ссуль. Не раз. И не два. Можете считать это обращением к православной церкви. С просьбой отправить ангеловедческую комиссию в д/с №89.

Великая Отечественная Война

В то время, впрочем, как и 30 лет спустя, все много и громко говорили о Войне. Так много и громко, что я чувствовал. Она продолжается. Кто-то, когда-то хитро наебал нас с Победой. Это ТУТ мы мирно трудимся хлеборобами и сталеварами. А там, откуда нас не видать, до сих пор херачат снаряды, свистят пули и плоские знаменосцы красного цвета гордо несут простреленное знамя вперед. Но враг хитер, многочислен и хорошо вооружен. Иначе – неинтересно. Не стареют душой ветераны.
Я спросил папу. «Папа, ты воевал?». Я был уверен. Он каждый год едет на войну, бьет фашистов и получает медали. Только мне не говорит. Это «ЕГО ВЗРОСЛАЯ» тайна.
Единственный раз в жизни отец сильно разочаровал меня. Выяснилось, что война уже давно кончилась. До папиного рождения.

Ветеран

А в это время, дед с четвертого этажа зарубил топором свою бабку. Пытался выбросить ее в мусоропровод. Она была толстой и не влезла. Дед был ветеран-фронтовик. Разведчик. Пуля выбила ему глаз, а мороз съел его ногу. На лацкане пиджака у него блестел орден Красного знамени.

Первое слово

Мне начислили шесть, и я научился читать. Леша, который на даче, не поверил мне. Мы сидели в метре от родительского пьянства. Леша был старше на два года. Он взял грифельную доску и написал на ней СЛОВО. «Читай» - сказал Леша – «Только громко. Чтобы все слышали». «***!» - прочитал я, как можно громче. Так я познакомился с великим русским языком в его письменном варианте.

Эксгибиционист

По нашему детскому городку ходил эксгибиционист. Мама рассказала, что он делает. Папа символически показал как. Мне запретили попадаться ему на глаза. Я представлял себе веселого пожилого дядьку в сером плаще и фетровой шляпе на голое тело. Он бос. Он - лысоват, у него добрые веселые морщинки расходятся от глаз. При виде детей он распахивает плащ и начинает забавно пританцовывать, постукивая одной голой ногой по другой. «Три-ра-ра, три-ра-ра» - напевает он незамысловатую веселую мелодию. Его обвисшие седые мудя подпрыгивают в такт танцу. Они умеют исполнять желания. Надо только посильнее дернуть…
Взрослый чудак, вроде волшебника, фокусника, клоуна или доброго спившегося дворника из детских фильмов. Чуда не произошло. Эксгибиционист мне так и не встретился.

Страшный Суд

Нет никаких весов, нет судий. Есть жюри, и набор конкурсных задания. Кому спеть, кому сплясать. Кому – показать смешную миниатюру. Только надо красиво изобразить. Хорошо номер подать. Слова по бумажке не читать. Не стесняться. Не переигрывать. Не недоигрывать.
И, вот, кажется – номер то у тебя не самый плохой. И учил ты его. И до автоматизма и движения, и танец отработал. А выходишь – и кранты. Ни слов, ни музыки, ни танца. А до тебя, как раз Саня Рокотин выступал. С тем же номером. И – без запинки. Зал в овациях зашелся. На бис его вызывали. И ты начинаешь, вроде, во здравие. И, вроде дальше так пойдет гладенько. Нет. НЕТ, ****Ь! Ни черта, ни в голове. Ни в руках. Ни в ногах. Промямлишь что-нибудь, и за рояль прятаться. Но куда уж прятаться. На тебя из зала смотрят. Жюри. Карточки подняли. 2.0, 1.9, 1.7, 2.1, 0.3. Это что ж за гнида ноль три поставил? Ааа… Это Сам. Сидит на облаке. Бороду чешет. А тут и апостол Петр. «Петр сказал в ад, значит в ад». Как и все двоечники. Ах, о чем это я?

Мультфильмы

Мультфильмы в те времена делились на рисованные и беспонтовые. Рисованные показывали в кинотеатрах и передвижных кинобудках. Афиши для них печатали зеленым цветом. Беспонотовые – вязаные и кукольные шли по телевизору. Каждый день. В два часа пополудни. Следуя сухой строчке телепрограммы из газеты «Сельская жизнь» на черно-белом экране появлялись омерзительные плюшевые медведи и зайцы, ежи и лисички, цыплята и волчата. Все говорили голосами исключительно Румянцевой. Или Румяновой. Я не вдавался в подробности. В течение десяти минут звери решали какаю-либо нравственную задачу. Победить наглого барсука. Побить зайца. Наказать бурундука. Завершалось все песней с гармошкой и титрами. Это было гарантированное советской Конституцией ежедневное чудо для ребенка. Как эскимо за 15 копеек и несладкое печенье с теплым лимонадом. В день, когда умер Андропов, мультики не показывали. Стоял глубокий траур. Зато показывали мертвого Андропова. Я ненавидел мудака и все его Политбюро. Но на следующий день вновь показали мультик про медвежонка Топчумбу. Все вернулось на свои места. Стабильность нарушила только смерть Черненко. Ненадолго. Советское правительство умело гарантировать детям чудеса.

Телевизоры

Телевизоры переключались при помощи пассатижей.

Фашистская Свастика

Помимо прочих полезных знаний, брат научил меня рисовать свастику. Свастика состояла из четырех первых Г в фамилиях главных фашистов. Гитлер. Геринг. Геббельс. Гимлер. Рисовать свастику было детским преступлением. Я выдирал листы из альбомов. Запирался в туалете и рисовал сотни красивых свастик, одну за другой. Потом я рвал листы на мелкие кусочки и смывал их в унитазе. Никто так и не догадался о моем предательстве. Прости меня Родина.

Дедушка Прюков

У меня было два дедушки. Один суровый, Смирнов. Другой контуженный - Прюков. Контуженный все время качал головой из стороны в сторону. Будто ему что-то очень не нравилось. Однако, ему напротив, все нравилось. Например, нравилось стравливать нас с братом. Победителя дед поил разбавленной с водой пепси-колой. Аве Pepsi, моритури те салютант!
Когда дедушку давно контузило, у него сгорели все документы. Писарь поменял в фамилии одну гласную букву. Так еще незапланированный я, из неблагозвучного Прюкова, превратился в благородного Прякова.

Еще раз про войну

Дедушка Прюков воевал в четырех войнах. Мы все время уговаривали рассказать дедушку Прюкова о войне.
Он рассказал:
как в финскую, складывал в кузов полуторки замерзших насмерть красноармейцев.
как засовывал кишки в своего старшину.
как другой старшина подбирал в свою разбитую голову вывалившиеся мозги.
как пленные немцы запихивали свои головы под танковые гусеницы.
как помогал полковнику укладывать в чемодан трофейное шелковое белье и детские игрушки.
Я так понял, война, это когда кто-то, что-то складывает, укладывает и засовывает.

Суровый дедушка

Суровый дедушка Смирнов. Нам он ничего не рассказывал. Он рассказывал, пионерам в школах. О войне, на которой не был. По праздникам. С 1941-го по 1945-й он служил денщиком генерала Похабова, где-то в Манчжурии.

Ленин какает

Рисунок был вполне художественным. На опоре моста через речку Кача, углем по белесой бетонной плите. Родной, добрый прищур, высокий лоб, аккуратная бородка. Ленин сидел на корточках, подперев рукой подбородок, и из него, тонкой змейкой выползало ленинское говно. «Ленин какает» - печатными буквами объяснялось ниже, чтобы никто не сомневался, кто тут нарисован.
Это была страшная правда жизни. Шел 1984 год. «Мама, а Ленин какал?». «Очень и очень редко, сынок».
И все-таки какал…
Тот же вопрос волновал меня несколько позже насчет Иисуса.

Бабушка и художественный вкус

Закрыть неожиданно масштабную для моего детства фекальную тему, как бы много она для меня не значила, хочу нежным воспоминанием о бабушке. Бабушка, человек добрый и умный, научила меня многому. В том числе читать и писать я начал, под ее руководством.
А еще, временами, мы сидели над теплым еще горшком, и гадали. Что получилось? Пушечка, солдатик, морская звезда, уроборос? Что дало мне это в жизни? Умение выявить основное, главное? Глубокое понимание формы, художественного образа? Научило интуитивно отличать одно от другого? Добро от зла? Глубокое от поверхностного? Да.

Друг Пеша

Первый друг у меня был Пеша. Главным его достоинством было в том, что он все делал хуже меня. Я считал до ста, а он не умел считать до десяти. Я читал, а он знал только половину букв. Я плохо бегал, он бегал еще хуже.
Пеша был ниже ростом, страдал косолапием, оттопыреными ушами и картавил. У него почти не было игрушек, майки с олимпийским медвежонком и друзей. Да, даже со спартакиадовским собольком не было у него майки. В садик он не ходил, потому, что его там били. У меня был офигенский папа, а у него папы не было. И мама у него была уборщицей.
Вы понимаете, какой это прекрасный друг для формирования самооценки в шестилетнем возрасте.
Правда, один изъян у него все-таки был. Что-то он делал во много раз лучше меня. Прямо талантище. Не помню что. Да, и не важно. Исключения только подчеркивают правила.

Сексуальное падение

Около шести меня захлестнули сексуальные фантазии. Тому виной и развивающая игра в «Подергайку», когда разнополые участники нашей старшей детсадовской группы бегали с дикими криками по дворику и дергали друг друга за письки. И жесткий приказ для всех шестилетних мужчин, во время сонного часа держать руки над одеялом. И откровенно ****ская внешность воспитательницы Ирины Борисовны, с вечно вываливающейся из ивановского ситца сиськой. И, гендерно совмещенный, по случаю ремонта, детский туалет. И тренировочные поцелуи с Андреем Ряхиным в кустах загаженной местными собаками акации.
В общем, мне стали сниться сны. В силу возраста еще не совсем липкие, но вполне себе эротические.

Эротический сон №1

Мы, взбудораженные запретом засовывать руки под одеяла, кавалеристской атакой захватываем ненавистный садик. Пир победителей. Кругом погром, дебош и вакханалия. Пленные воспитатели и их пособники со связанными руками на коленях. Я – на коне. Среди захваченных – Лена Веточкина. Совершенно голая. Это возбуждает, но что с ней делать я узнаю только через несколько лет.

Воздушные шарики

Мы нашли на улице кучу сдутых огромных воздушных шариков. Поругались с Пешей из-за права на их надувание. Побежденный Пеша побежал жаловаться маме. Я остался надувать.
Рот, чуть позже, мне мыли стиральным порошком. Потом дезинфицировали щеки и язык. Зеленкой и леголем. Тогда я впервые услышал слово ГАНДОН. Да. В СССР не просто БЫЛ СЕКС. Они уже знали, как предохраняться.

Евреи

Впервые о евреях я услышал от брата. «Сколько время?» - спрашивал брат – «Два еврея» - отвечал брат. Сам себе – «Третий жид, на веревочке висит».
Всю правду о евреях мне рассказал муж троюродной тетки Анны. Алкаш Рыжий. Евреи каждый вечер собирались. В специальных подвалах, помеченных инфракрасной звездой Давида. В каждом подвале стоял черный жужжащий аппарат. Смесь телефона и печатной машинки. Он передавал сигналы. Из центра. Мирового сионизма. Выдавал каждому еврею задания. Как потихоньку уничтожить Нашу Страну. Одному – споить соседа. Русского Василия Егоровича. Другому – неправильно преподавать историю Страны в школе. Чтобы дети росли моральными уродами. Третьему – пробраться на местное телевидение. Оттуда скрытно вещать незаметные гадости. Четвертому – хвалить все западное. Чтобы дискредитировать все русское. Родное. Пятому – заговоры. Шестому – травить людей карбофосом. Седьмому – мелко гадить и пакостить в каждом дворе… Да просто срать. Не то, что Рыжий открыл мне глаза. Но с тех пор я стал внимательнее… Вот куда катилась великая страна. Вот кто катил великую страну. Назревала крупнейшая геополитическая…

Возвращение отца.

Отец приходил вечером, когда уже было темно. На меховом воротнике снежинки. Запотевшие очки. Красные румяные небритые щеки. Я налетал на него, обнимал, и утыкался лицом в подбородок. Подбородок был холодным и колючим. От него пахло недорогим одеколоном. И флотский полушубок у отца тоже был холодным и колючим. Но было тепло. Очень тепло. Папа, я люблю тебя.

Чирей

Чирьи спасали меня от одиночества. Нет, я был не настолько безумен, чтобы говорить с их гнойными головками. Но они то и дело вскакивали то на шее, то на ногах. Они стали для меня чем-то одушевленным. Они были настолько крупными и самоуверенными, что, подчас, мешали мне. Передвигаться. При их появлении отношение ко мне родителей менялось с заботливо-контролирующего до елейно-вылизывательного. С Чирьями все был хорошо. Пока одна тварь не помешала мне сходить в воскресение в парк.

В парке

Развлечение было – «в парк». Два круга на карусели-ромашке, с облупленной краской. Круг тремора на ветхом колесе обозрения. Комната кривых и заляпанных зеркал. Памятник Пушкину. Теплый лимонад. И одно мороженное. В принципе, в то время, за лишение меня такой кучи счастья, я был готов и убить. Хладнокровно перерезать горло. А вот, воздушные шары, я с некоторых пор ненавидел.

Как девочку

Иногда меня одевали, как девочку. Нет, не в юбку и бантики. Но, и куртка, и шапка были, как у девки. Я пытался. Я сопротивлялся. Выдвигал ультиматумы. Орал. Бился в истерике. Но все равно выходил одетый, как девочка. Родители приводили бессмысленные аргументы. И напяливали на меня девчачье говно: «Ты ошибаешься – говорили они – это конкретная одежда для мальчиков. Специально пошитая для мальчиков одежда». Что я, бабушкину шаль или кофту старшей двоюродной сестры от шарфа и свитера не отличу? «А за девочку кто платить будет?» - размазывали меня по автобусному полу кондукторы.

С мамой

Я спал с мамой лет до 10. Ни в какую не засыпал, если мама не прилегала на пару минут в на моей кровати. Странно, я совсем не помню ее запах. Зато помню, что занимает через-чур много место на кровати. Одному спать было страшно. Но когда мама засыпала, меня разъярял ее храп и размер. Я хотел столкнуть ее ногами с кровати. И один раз столкнул. Мне до сих пор стыдно. Мама прости. Мама, я люблю тебя.

На демонстрации

На демонстрации несли портреты Ленина, красные флаги. И вонючие гвоздики. Было весело. Но непонятно. Для чего все это? Кто-то громко и совершенно нечленораздельно говорил из воздуха – буруруруррбубубу! Ура! - отвечала толпа и махала флажками. И гвоздиками. Впереди толпы медленно ехали грузовые машины. С революционными плакатами и гигантскими фигурами. Из папье-маше. На одной стоял бумажный поп, проткнутый через спину штыком. На штыке алела кровь. Мне так понравилась эта фигура, что я нарисовал ее в детсаду. Воспитатели хвалили.

Сдача

Я не умел давать сдачи. В физическом смысле слова. Это была очень удобная черта. Для окружающих. Учащихся выживать в условиях советской действительности. Более успешные шестилетние сверстники на мне, как на тренажере отрабатывали свои будущие навыки жизнерадостного насилия. Как еще можно научиться разбивать человеку голову о детский макет самолета? В какой академии усвоишь, что кусок кирпича выбивает молочные зубы лучше, чем деревянная палка? С кем обретешь настоящий незамутненный опыт разбивания рта, отколачивания почек, ударов в солнечное сплетение? Пожалуйста: Брячеслав Пряков! Единственный и неповторимый. Без сдачи и жалоб взрослым, и без размазанных соплей.

Незнакомый мужик

Воздавать друзьям должное меня научил незнакомый мужик. В нашем дворе. Он какое-то время наблюдал за моей деятельностью. В качестве боксерской груши. Затем установил главного спортсмена. В десяти шагах от меня. Мне же велел разбежаться и со всей дури ткнуть визави головой в грудь. В общем, вся боль, тоска и обида… как и не было. Отец потом еще долго ходил к родителям потерпевшего. И уговаривал их не доводить дело до суда. Я же стал самым юным в Советском Союзе посетителем детской комнаты милиции… Дали б грамоту.

Санкт-Ленинград

Мы поехали в Ленинград. По делам папы. На два года. Мы с мамой ехали в поезде, и я доставал дембелей, окруживших вниманием оголодавшую без секса проводницу. Подсматривал не за тем. Ходил не туда. Интересовался не тем. И еще я орал. Чтобы я не орал, и не бегал по вагону, военные по очереди играли со мной в детские настольные игры. Трое играют. Один – у проводницы.

ДЛТ

Мы приехали в Ленинград утром. И сразу, с вокзала поехали в ДЛТ. Купить шмотки. Впереди у нас было еще всего два года…

Питер

С точки зрения маленького Брячеслава Питер – это такой микрорайон из четырех общаг. Обнесенный бетонным забором. То, что за забором, меня практически не интересовало. Со временем Питер стал немногим больше.

****ься, гуттаперчевый мальчик!

В Ленинграде я сделал две важнейших вещи в своей жизни. Пошел в школу и уразумел понятие «****ься».
- Все ебутся – сказал третьеклассник Толик, - Это - правда жизни. И твои родители ****ись. Совали мужскую письку в женскую. И с этим ничего не поделаешь!
- И как мне с ЭТИМ теперь жить? – испугано спросил я
- Тяжело – ответил Толик. Я уже два года места себе не нахожу. Только время. Только смирение, мой друг.
Я до сих пор не смирился.

Хорошая жена

- Хорошая жена, - продолжал Толик – должна родить ребеночка. Ты уйдешь в армию. Если хорошая жена, то к твоему возвращению родит. Но, придется ****ься. Наверное.
Ночью я думал о том, какая она, женская писька. Наверное, ничего хорошего. Как волосатая подмышка. Или жопа у кота. Или, как нос у крота. И никак не мог понять, что же хорошего в этом «****ься». Пошло, стыдно и негигиенично. И надеялся на то, что у меня будет хорошая жена. Вот уйду в армию и родит.

Полет на Луну

Мы с Максом, одноклассником. Мы построили ракету в укромном уголке. Космическую. И каждую ночь летали на Луну. Собирали лунный грунт, любовались восходом земли, прыгали выше радуги. Потом возвращались и прятали ракету. Ни одна сволочь, ни в классе, ни во дворе нам не верила. Они убили в себе сказку уже в начальной общеобразовательной школе.

Макс и его собственники

У Макса еще была мама с длинными ногтями. У Макса еще была напрочь вольтанутая старшая сестра. Лет 20-ти. Мама гладила Макса ногтями по голове. Поэтому на темени у него не зарастали коросты и царапины. Он был похож на бурундука. Сестра целовалась с пацанами, и однажды попалила, как мы курим «пучку». «Старшаки» говорили, что она плохо себя вела и ей за это вставили куда-то спираль.
Макс был добрый и неуклюжий. Он все время фантазировал . И не умел бить по лицу. Чуть-чуть позже его убили при восстановлении конституционного порядка. В том числе и за это.

Умение бить по лицу

Пятиклассник Илья как-то слишком близко приблизил. Свое лицо к моему. Я всмотрелся. И распознал в нем омерзительную гримасу. Современного человечества. Красное, потное, с мелкими прыщами и трещинами, лоснящееся и заляпанное крупными своими чертами. Лицо у Ильи просило кирпича. Не за его, Ильи, личные качества. Но за тупую и беспросветную схожесть со всем остальным быдлом. За оттопыренные губы, задранный нос и низкий лоб всего этого рода человеческого. И я ударил первым. О чем не сожалел. Вспоминаю теперь. И жалею. Что не убил его тогда. Так он был гадок. И все окружающие тоже.

Хоккей

В Санкт-Ленинграде тогда был популярен хоккей. Дети и взрослые говорили о хоккее. Мужчины и женщины говорили о хоккее. Рабочие и интеллигенция говорили о хоккее. Здоровые и инвалиды говорили о хоккее. Кошки и собаки не говорили о хоккее. В школе, где я учился, базировалась чумовая подростковая хоккейная команда. А где-то на западе от Санкт-Ленинграда тогда располагалась социалистическая страна Швеция. И маленькие шведы из маленькой страны Швеция, официально приезжали к нам в Санкт-Ленинград с целью проиграть нашей чумовой подростковой хоккейной командой.

Шведский хоккей

Но, теперь я знаю. Приезжали они вовсе не для того, чтобы проиграть. А чтобы почувствовать себя ЛЮДЬМИ. По отношению к убогим аборигенам из нищей. ВЕЛИЧАЙШЕЙ СТРАНЫ В МИРЕ. Шведские дети привозили с собой из Швеции полные сумки иностранных жвачек. И иностранного шоколада. Напихав этого добра в краги, юные хоккеисты как сеятели разбрасывали жвачку и шоколад. Прямо в руки присутствующим на трибунах нам. Мы злобно и отчаянно дрались. За обладание шведской манной. И порой, даже я выхватывал у кого-нибудь послабее кусок растекшейся шоколадки. Или пластик помятой жвачки. Шведы наблюдали за советскими детьми. Похохатывали и пропускали шайбу за шайбой. Так, осуществлялось взаимовыгодное сотрудничество. Заложенное в принцип общения русского с любым иностранцем. Спортивные функционеры гордились мощью красной хоккейной машины. Шведские сверхчеловеки получали свое удовольствие. Простой народец в лице меня сотоварищи мог урвать себе кусочек сладкого. И иностранного… Всем хорошо.

Педофил Сапар Муратов

Не знаю чем, но маме он не понравился. Мой тренер по дзю-до, Сапар Муратов. После каждой тренировки мама проводила допрос. Как прошла тренировка? Звал ли тренер к себе в подсобку? Поил ли чаем? Заходил ли к вам в раздевалку? Трогал ли тебя? Я отвечал честно. Звал в подсобку всех. Пили чай. В раздевалку заходил. Проверял, не разбросаны ли вещи. Трогал, конечно - приемы показывал, захваты, стойки… Педофилофобия началась еще в 1986 году. Ничего не меняется.

Ветры перемен

Слово «перестройка» быстро вошло в даже наш, детский лексикон. В журнале «Крокодил» стали печатать карикатуры с симпатичными молодыми «перестройщиками» в синих беретах и противостоящими им замшелыми бюрократами в нарукавниках. По проводному радио начитывали «Мастера и Маргариту». Папа признал, что Сталин был кое в чем не прав. Брат стал ходить на рок-концерты и фарцевать. А у нас, в общаге, кто-то насрал посередине Ленинской комнаты. Тогда стало ясно. Грядут перемены.

Сталин

А было это так.
- Сталин, - сказал папа – был неправ.
Тогда стало совсем ясно. Грядут перемены.

Хай Гитлер на том берегу.

Как раз, в то время появился страшный человек по имени Кинчев. В городе-герое Ленинграде. Этот негодяй. На сцене. Махал рукой, как последний фашист и кричал: «Хай Гитлер». Я сам не видел. Люди говорили. Мы обсудили произошедшее семьей и с пацанами. Вынесли вердикт. Все эти роки – дрянь. Хуже был только Цой, который раздевался догола прямо на сцене. Или этот, блеющий, который дрочил принародно и в людей сморкался. Вот вам и весь город золотой…

Сон о ВОЙНЕ

Я иду по лесу, в тяжелой намокшей шинели с оборванными петлицами. В руках – пустая «трехлинейка». Темно и холодно. Холодно, темно и сыро. Ноги цепляются за трухлявые останки деревьев, я спотыкаюсь, падаю, встаю и иду дальше. В сапоги вцепились килограммы грязи. Начинает пробрасывать первый снег. Светает. Рассвет освещает скрюченные трупы. Холодно голове. Ветер, бросает в лицо пригоршни снежного острого стекла. Я останавливаюсь. Поднимаю голову в небо. И тут, мне прямо в лицо ложится снаряд. Я просыпаюсь. Мне восемь лет. Реинкарнация есть.

Гномик

Дрочить я начал в девять. Виноваты гномики. О гномиках мне рассказал Айвазян из пионерского лагеря. Айвазяна я потом зарезал. Это был детский анекдот. Про гномиков.
Папа дрочит в комнате. Дочь спрашивает его:
- Папа, что делаешь?!
- Я гномика одеваю и раздеваю.
Приехав домой, я попробовал с гномиком. Получилось. Но, стало стыдно. Мне всегда было стыдно одевать, а тем более раздевать гномиков. Прости, Гимли.

Маленький принц

Почему все взрослые читают слова маленького принца какими-то пидорско-елейными голосами. Будто он был наивным имбицилом?

Спасатели

Мне нравились синие кеды с дырками. У них была расплавленная и обугленная подошва и длинные шнурки. Они делали из меня почти американца. На них было написано «адибас». Дырки появились специально. Мы занимались спасением природы. Вытаптывали ногами в кедах горящую по весне траву на пустыре. Прокопчённые, грязные, уставшие, обожжённые, с воспалёнными от дыма глазами. Но, довольные. Настроение от свершения благородного дела не портили даже родительские дюли. Поджигали эту траву мы сами. В жизни всегда должно быть место подвигу.

Из…

Из Санкт-Ленинграда мы уезжали осенью. Мы всей семьей сидели и ждали автобуса в аэропорт «Пулково». В лужах плавали листья и бычки. Я учился в каком-то классе. И смотрел на эти лужи бычки, листья. Краска на стене остановки была ободрана. Я прищурил глаза и вгляделся в стену. Дракон воевал с черепахой. А из хвоста дракона росла лошадь. Сломанные веточки на земле образовывали букву «К». На скамейке кто-то написал мое любимое матерное слово. Радом были мама с папой. И брат. А я думал, что все это вижу в первый и последний раз. Мне до сих пор снится этот дождь и эта остановка.

Сказочник

Пацанам в Красноярске, в первую очередь, я рассказал, как мы откопали в Санкт-Ленинграде танк на Пулковских высотах. Потом, как мы нашли под землей живого фашиста с войны. Потом, как бились с бандой бродячих говорящих собак. Потом – как летали с Максом на Луну. Потом, как в Питере можно купить маленьких живых солдатиков. И про инопланетян. И про войну с детьми-финнами. И про роботов-слуг. Я многое рассказывал о своей жизни в Санкт-Ленинграде. Ребята прозвали меня «Сказочник». Моя мама думала – за богатую фантазию. А ребята – за то, что ****абол.

Машина времени

В детстве я хотел стать ученым, чтобы изобрести машину времени, вернуться в свое детство и запретить себе становиться ученым.

Огонек

Мы выписывали «Огонек». Хороший журнал. Там иногда были голые женщины и другие фотографии. И там была статья, о том, как взрослые мужики в тюрьме занимаются мужеложеством и заставляют друг друга есть свое говно. Мы читали с пацанами. Раза четыре. Надо было начинать привыкать к прекрасному миру, который тебя окружает.

1991

19 августа мне было уже 12. Я клялся на даче своей демократической соседке, что буду с оружием в руках бороться с РЕЖИМОМ. На следующий день я примотал проволокой к куску дерева трубку от холодильника, набил туда гвоздей и спичечных головок и прострелил дверь дачного сортира. Это был мой скромный вклад в победу демократии.

Даже гопники

Даже дворовые гопники обсуждали происходящее в августе 91-ого. Оторвавшись от анаши, пива, мудоханья и вымогания у меня денег. Наши Батоны, Сиплые, Толстые и иже с ними, сидели во дворе на тонком металлическом заборе и читали «Комсомолку». Я мечтал, что танки войдут и в наш город и намотают это человеческое говно на гусеницы. Вместе с «Комсомолкой» и этим крашеным на пятьдесят рядов забором. Срослось позже. Часть этих мудаков положили восстанавливая конституционный порядок.

Крещение

Училка дала нам разноцветные книжки с богом. Бог в книжке был скучный. Он ни с кем не воевал. Никого не убивал, не летал на космическом корабле и не носил доспехов. Он ехал на ослике и махал рукой старушкам, дедушкам и детям. Однако, покреститься было надо. Срочно. Я и Мишка пошли к попу в Преображенский храм. По дороге купили два крестика. Крестики оказались говно – католические, без бога. Мишка, чтобы не выбрасывать, потом носил два крестика сразу. Я – по очереди. Было холодно. ****ский ноябрь. С окаменевшей грязью, голыми деревьями и хиусом. Идти было далеко. Я уже проклял бога за этот адский холод. Но поп выполнил свои профессиональные обязанности и искупил вину бога за холод. Креститься стоило 20 рублей. Мы собирали. Поп посмотрел на мои кеды. Пожалел. И окрестил бесплатно. Меня. Мишке не повезло. Не хер одевать зимнюю обувь в церковь. На сэкономленные 20 рублей мы пошли в видеосалон на софт-порно. Не помню, как называлось. С голыми бабами.

Первое причастие

К моменту таинства крещения я был завзятым онанистом. Порок уберег меня от окончательного воцерковления. Через три дня после встречи с попом надо было идти на первое причастие. И ВСЕ РАССКАЗАТЬ. Я не пошел ни на первое, ни на какое другое причастие.

Бог из ванной

Вообще странно. Бог, все видит… Чего он подглядывает? Что это за всеблагой такой, который наблюдает за 10-летним подростком, наяривающим в ванной? И зачем об этом знать попу, если бог и так в курсе? Я много думал и у меня случился когнитивный диссонанс. Через две недели я решил порвать с религией. Выбрал онанизм. Все-таки, дрочить подростку более присуще, чем истово веровать. Чтобы закрепить свои позиции я пошел и побил стекла в церкви.

Первый секс

Первый секс у меня произошел с котом. Вернее, у кота со мной. Ночью, стараясь не разбудить меня, он забирался на кровать, вцеплялся зубами в одеяло и яростно драл мою левую ногу. Урчал и самозабвенно мяукал. Если я просыпался, кот получал. По тупой башке с бешенными глазами. Я, вообще, не люблю хвастаться. Но, редко кого трахал кот. Особенно в детстве.

Цой

Ах да. Я что-то уже об этом говорил. На Цоя. Еще живого в тот момент. Меня не пустила мама. Брат, чтобы не брать меня с собой на концерт соврал родителям, что популярный кореец раздевается на концерте догола и машет причандалами. Брат, впрочем, тоже на концерт не попал. Мама не пустила и его на этот безнравственный акт. Знала бы она о Джи Джи Алене.

Телевизор

Днем телевизор был запрещен. Папа вытаскивал предохранитель, чтобы я делал уроки. Я нашел новый предохранитель. И смотрел ВСЕ! Поэтому, в пятом классе я был отпетым троечником. Зато прекрасно разбирался в отвратительном вторсырье советского кинематографа, испанском языке с Доном Кихотом и аэробике.

Лазить

Я любил лазить. По шкафам, под половицами, карманам, за унитазом, под ванной. Заныканные родителями деньги и ценности меня не волновали. Мне нужны были женщины. Их обнаженные изображения. Я давно перерос журналы «Здоровье», и «Работница» с фригидными тетками. Дрочить на Роднину – патриотично, но не вдохновенно. Фотографии одноклассниц были уже настолько изрисованы черными треугольниками и манящими полукружьями, что их пришлось выкинуть, от греха и от родителей. Да еще и брат подкузьмил. Вырезал всех голых из «Огонька» и спрятал для собственного использования. Если спрятал брат - не найдешь. Трагедия.
Для продолжения процесса мне нужны были сиськи и письки. Настоящие, а не собственноручно нарисованные.Их не могло не быть дома. Если бы порно не существовало, его нужно было бы выдумать. Но, мама и папа были пуританами. Ничего круче книжки «Мужчина и Женщина» я не отыскал. Слова коитус и влагалище, конечно возбуждают. Но, ненадолго.
Зато я нашел оружие. Здоровенную ракетницу с двумя патронами. Она обязательно выстрелит.

Кино

Русское Кино уже было не то. Остался КукКлусКлан – Кокошенов, Крамаров, Крачковская. Но мы с Пешей все равно по выходным ходили в пустые кинотеатры. По четыре сеанса в день. «Тридцатого уничтожить», «Короткое замыкаение», «Заводной Апельсин», «Гардемарины 3», «Дураки умирают по пятницам», «Полет Навигатора», «Империя наносит ответный удар», «Терминатор», «Данди по прозвищу Крокодил», «Хон Гиль Дон», «Фанни и Александр», «Легенада о Нараяне», «Ностальгия», «Последнее искушение Христа», «Бесконечная история», «Два орешка для Золушки», «Терминатор», «Три Мышкетера», «Пьяный кулак», «Белый Бим – черное ухо», «100 дней Содома». Все подряд. Иногда (Почти всегда ) нас пускали на сеансы бесплатно - сказывался развал кинопроката. В итоге, нам не о чем было разговаривать со сверстниками. Они, в это время уже вовсю собирали на «общак». Подогреть пацанов в «крытке».

Общак

Ко мне подошел Вова. Мой одноклассник.
- Кароче, Слава. Помоги пацанам на киче. Мы дачку собираем. Ты же пацан?!... А? Или дичь секатая? А?!... Бля!?
- Пацан...
- Ну а пацаны тем, кто на киче помогают. Завтра у мамки пятерку возьми. Мы пацанам на кичу дачку собираем. Дюхе Вьюгину передадим. Он выйдет – спасибо тебе скажет.
-Я пятерку не смогу. Рубль только?
- Те че, для пацанов стремно дать! Ты Дюху Вьюгина не уважаешь? …А? Ты че в пидоры записался?...А? На конце у меня попрыгать хочешь, педрила!?...А?
- Я не пидор!
- Тогда пятерку завтра, Я сказал! Сюда! К часу дня! Пацанам помочь!
- Я сколько смогу
- Ну вот. Вижу, что ты настоящий пацан. Давай вали отсюда.
- Рубль хотя бы отдай.
- Слава настоящий пацан. Всяко братву подогреет, да, Слава, А? – И, в благодарность, провел грязными пальцами по моему затылку.
Верю. Мои три рубля помогли узникам застенков. А у Вовы появилась новая футболка «капюшон».

Чистые глазенки

Детство заканчивалось. В каждом дворе был свой маленький криминальный авторитет. Среди детей тоже. Батоны, Толстые, Утюги, Дюхи, Японцы, Кроты, Дымы. Среди детей тоже. Везде были свои бригады. Бригады ходили в кино, ели мороженное, играли в солдатиков, ходили в парк кататься на каруселях, готовили школьные стенгазеты, дрались, курили втихаря и отбирали деньги у запуганных сверстников. Я был в бригаде Миши Суданова. Но, недолго. Меня спасла Пасека.

Пасека

Дед умер. Наследниками его, помимо бабушки осталось два миллиона среднерусских и кавказских пчел. Одни, такие серенькие. Другие – желтенькие. Меня поставили пастухом. И каждое лето, вместо того, чтобы отбирать деньги у сверстников, бить кого-нибудь, или самому получать ****юлей, я жил на Пасеке. И погружался в себя. И читал. Вот так я пропустил пубертат и навсегда отстал от варящегося в общем котле человечества. Сверстники честно набивали кулаки и познавали мир. Я плавал в плену литературных фантазий каких-то старперов и ботанов. «Ваш Воннегут, которого я не читал, думаю, похож на вашего Бредбери, которого я тоже не читал.»

Чтиво

Чтиво было ужасным. За три месяца я глотал не разжевывая прекрасных обнаженных звездных принцесс-марсианок с оранжевой кожей в пасти у кровожадных шестируких дынглов, спасаемых ветеранами Вьетнама, прилетевшими с отдаленных планет вырванных безумными экспериментами ученых из времен второй мировой войны с целью отомстить колдунам, поклявшимся извести рыцарство на умирающем континенте, проклятом амбивалентными сферами, запретившими бластеры из-за нарушений гравитации, вызванных правлением жестокой династии монахов культа Смерти, преобразившегося из маоистских идей, возродившихся после четвертой мировой войны, развязанной воскресшим Сталиным, превратившимся в красноглазого мутанта во время путешествия в сердце прерий, где скрыт заброшенный город инопланетян, на самом деле путешествующий обратно во времени, которое повернул вспять Филадельфийский эксперимент, который подстроили древние кельтские демиурги, сотрудничавшие со специальной магической группой СС, изготовившей голем Гитлера из древнееврейского свитка потерянного космонавтами из пост апокалиптического будущего.

Ремарк

Когда мне надоело читать звездное и космическое фуфло мама подсунула мне Ремарка. Я никогда не видел книги про фашистов в фашисткой армии. Воистину, время жить и время умирать. В 14 лет я прочитал всего Ремарка. Надо было, все-таки, что-нибудь оставить на взрослый период. Чтобы разочароваться.

Особый режим

И, все-таки, мама с папой попытались меня социализировать. Например, отправили в пионерский лагерь. Почему-то я попал в отряд, где все были старше меня на пару лет. Общего языка с солагерниками я не нашел. Они хотели курить, мацать девок и ходить на дискотеки. Я, в принципе хотел того же самого, но внушал себе, что хочу любить прекрасных дам и развиваться интеллектуально. Этот диссонанс в представлениях о жизни заставлял меня просыпаться с пришитым к матрацу одеялом или маслом в ушах. А Ваня покакал из окна и вытер жопу моей простыней. Она свисала с края кровати со спящим мной. И еще меня били от скуки. И забрали у меня подаренные папой шорты. Твари.


Ваня

Туалет был на улице. Когда Ваня пошел ночью какать, я не спал. Я аккуратно прокрался за ним. Кусок оконного стекла я спрятал в кустах. Я одел верхонки, украденные в хозблоке, чтобы не порезаться. Он сидел в спущенных и отобранных у меня шортах. На корточках. И гадил. Я пинком раскрыл сортирную дверь. И всадил ему стекло прямо в трахею. И повернул. Стекло сломалось. Зазвенело о бетонный пол. Он захрипел и упал лицом в чужое говно.
После пионерского лагеря мы с мамой, папой и братом поехали отдыхать в Крым. Там было хорошо. Я ел алычу. Ваню я встретил через тридцать лет. Его челюсть сгнила от «крокодила».

Гений дзюдо

С первого класса я занимался Дзюдо. 8 лучших лет в своей жизни. Честно говоря, я ненавидел. Переднюю подножку. Борьбу в партере. И бросок через грудь. Спортивное сообщество. Все оно отдавало прямолинейностью. Такой, прямой дорогой в будущее. Избранным, линейным, однозначным путем. Но, отказать отцу я не мог. Он - чемпион Казахстана по вольной борьбе среди 14-леток. После каждого дня тренировки папа проверял кимоно на влажность и запах пота. Не ходить было нельзя. И, скрепя сердце отбывал двухчасовое наказание на завшивевших татами. Поддерживал холодное и бессмысленное общение с ловкими коллегами по секции. И, даже, как-то сломал в пылу схватки руку мудаку-сверстнику. Но, каждый поход в спортивный клуб «Инжектор» был для меня мукой. Чуть позже, когда я увлекся музыкой и литературой, дзюдоисты отмудохали меня и выгнали вон. Спасибо, вам, парни.

Онанизм

Теперь все знают, что онанизм изобрел в 15 веке португальский монах-бенедиктинец Ангабиста. Он пытался найти философский камень. И случайно изобрел онанизм. Правда, сожгли его, не за онанизм, а за камень. Аббаты маленького Бенедиктинового монастыря в Португалии сохранили секрет изобретения для потомства. Кстати, он позволил им избежать главной особенности, присущей католическому и православному клирам. Тяги к педофилии. Отсюда – бенедиктинцам я доверяю больше.

Сплочение

Хватит исторических реминисценций. Онанизм полезен для духа и тела. Обязателен для профилактики венерических заболеваний. Одобрен министерством здравоохранения и признан ЮНЕСКО, как вид искусства. Поэтому, мы в двенадцати–тринадцати-летнем возрасте, по решению собрания мальчиков класса устраивали сеансы одновременной игры. Я до сих пор уверен, это лучший тренинг на сплочение группы. Никто, никогда никого не выдаст. Даже Губа, который срал в чужие дипломаты. Для удовольствия. Не выдаст. Хотя бы, потому, что он умер в 1998-м году от героинового передоза.

Похороны

Как-то раз у Пеши умерла мать. Это были первые поминки, на которые меня позвали. Со всей семьей. Вместе с родителями. Чтобы напомнить Пеше, что у других детей есть мама и папа. Родственники Пеши, столкнув груз ответственности под мерзлую землю, заливали водкой долг исполнения традиций. Наступал момент, когда беспросветная печаль переходит в пьяное веселье. Родственники пили и ели. Пеша, залитый слезами тетушек сидел на полу в одной майке. Плечо его посинело от крепко-сочувственных пожатий дядюшек. Пеша апатично грыз семечки и сплевывал лузгу себе под ноги. Подошла бабушка и смазала Пеше по лицу кухонной тряпкой. Пеша поплелся за веником. Мы доели невкусную кутью, и так и не дождавшись торта, ушли к Шуре играть в приставку «Денди».

Деньги

В один летний день папа получил отпускные в 100 000 рублей. 200 аккуратных пачек в банковской упаковке. Я думал, что мы купим новую машину, но мы купили подержанный холодильник. И наполовину забили его мясом. Шел 1992-й год.

Повинности

К будущему социальному рабству меня готовила дача. Мытье посуды, уборка ковров пылесосом и даже мытье полов никогда не выдавливали из меня так капли раба, как дача. Прополка…….. Хуже был только гараж. Папа учил меня закручивать и раскручивать гайки. Каждые выходные я торчал в гараже, подавая отцу ключи, колпачки и отвертки. Так я получал обязательное для мужчины техническое образование. Не подпускайте меня к открытым капотам. Я блюю в них.

БОМЖи

В тринадцать лет мы любили бить бомжей. Бомж – он удобный для поднятия самооценки.
В унижении ботана из параллельного класса много удовольствия. Но, мало героизма. Однообразие и скука. Это эрзац. Бомж же, теоретически, может ответить. В пирамиде Маслоу, у идеала нашего общества - вора и положенца, после жажды унижения ближнего, стоит чувство опасности. Адреналин. В пятнадцать лет только немногие из нас дерзнули враждовать со сверстниками. А чувство риска было необходимо. Поэтому мои товарищи били БОМЖей. В подвалах.
Меня как-то тоже пригласили. Я не пошел. Парни увлеклись и случайно убили двоих. Мужчину и женщину. Пришлось их забросать мусором в подвале. Я какое-то время переживал. Но потом, получил пару по географии. Одни проблемы вытесняют другие.

Олеся

Ее звали Олеся. У нее были короткие темные волосы. Она была старше на год или два. Классе в восьмом. Или в девятом. Когда я видел, как она курит в беседке детского сада, внутри меня обрушивался водопад. Из меня хотела вылететь птичка. Я исписал две тетради столбиками. У нее были зеленые глаза. Я ни разу так и не заговорил с ней. У нее… У нее изо рта и глаз исходили солнечные лучи. Я боялся обжечься. Даже во сне не прикоснулся бы к ней. От дыхания она бы завяла. Я не знал, как звучит мандолина, но именно так звучало «Олеся».
У нее были тришки с двумя полосками. Норковый берет и, монгольского производства, куртка из кусочков кожи. Погоняло у нее было «Тяпка».

Белка

- А я «Тяпку» только, что в подъезде отодрал – весело сказал Белка за курительным углом – два раза. Так орала!
Авторитет Белки не вызывал подозрений.
Белка забычковал мое сердце грязными прокуренными пальцами.
Позже Олеся умерла от уже привычной передозы.

Гулко

У папы было оружие. Надежно спрятанное от детей за туалетным бачком. После школы мы приходили ко мне и играли в войнушку настоящим оружием. Как-то Шура-младший наставил на меня сигнальную ракетницу и нажал на курок. Курок был не взведен. Я показал Шуре-младшему, как взводить курок. Шура взвел и направил ствол на шкаф. Так моей семье пришлось покупать новую зимнюю одежду.

Алкоголь

«Блек Дез», «Аврора», «Вайт Игл», «Распутин». Четыре мушкетера моего среднего пубертата. Мы покупали две банки польского бухла на четверых, и шли на стройку. На ее крышу. Когда бухло кончалось мы играли. В игру. Цепляешься за карниз и висишь на вытянутых руках. Кто первый зассыт и заберется обратно, тот идет за следующей банкой. Как-то Клим победил всех. Это были вторые похороны, на которые меня пригласили.

Коитус

С «Трезвяком» я познакомился вскоре после этого. Сначала я блювал зеленым ликером на школьном дворе. Потом спал там же. Меня пожалели, и подобрали. В «бобик». В «бобике» было не одиноко. Лежала пьяная кассирша из нашего магазина. Ехали долго. Я достал член и попробовал подрочить. Не получилось. Это был мой первый сексуальный опыт с женщиной. Я был маленьким и меня отпустили из трезвяка. Родители ругались. В этот день я не успел сделать уроки.

Сифилис

На члене росли прыщи. Во дворе мне рассказали про сифилис. Я срезал все прыщи бритвочкой, затем залил их зеленкой. Этого было мало для того, чтобы вылечиться от сифилиса. Я обильно смочил йодом вату и примотал ее бинтом. Трудно жить, когда у тебя между ног обгоревшая спичечная головка.

Инга

Ее изнасиловали боксеры. В школе спортивного мастерства. Она рассказала мне об этом и дала потрогать грудь. Я плакал. Я целовался впервые. Боксеры – сильные, могучие парни.

Достоевский

По ночам я просыпался и вставал напротив окна. Кусал губы и отбивал до крови кулаки о стену. В одних трусах. Худой и с герпесом. Я не знал, как отомстить боксерам. Я не знал, как вернуть Оксану обратно в мир добрых, чутких и людей. Я не знал, как мне самому вернуться туда. Я плакал и бился головой о пол. Однажды зашла мама.
- Что случилось? – спросила мама
- Я на ночь читал Достоевского, - соврал я.
- Рановато для детской неокрепшей психики, - покачала головой мама.

Запрещенное

В 14 лет я познал радость наркотиков. Еще до радости первого секса. Во время очередного «заседания» «бригады». В беседке детского сада. Мне протянули тлеющую вонючую папиросу. Я затянулся два раза. И полчаса заставлял себя хохотать. И даже поверил в Чудо. В папиросе был грузинский чай. Однако, грехопадение свершилось. Я взялся за косяк, веруя в него. В этот период мое поколение вплотную стало увлекаться наркотиками. Значительно сильнее, чем авиамоделированием, сбором металлолома, учебой или хоровым пением. Туда ему и дорога. Поколению. И хоровому пению, впрочем, тоже.

Черняха

Наивные, простодырые мои сверстники. Умершие от наркоты в 1990-х. Вы жили в ладу со вселенной, разговаривали с деревьями и питались капельками росы. Никакой химии, никаких амфетаминов, никакого метадона. Все – натуральное, как березовое полено. Маковая соломка вываренная в дихлофосе и заправленная в стекляный шприц. Винт из советского эфедрина. Водка по вене для снятия абстиненции. Чарц из смеси анаши и собранных вручную опиатов. Маковое женское молочко от груди матери природы. Как некрещеные дети, как туземцы с незамутненным разумом до встречи с Колумбом, дохли вы по ссаным подъездам. Не то, что пришедшие к вам на смену прожжённые грешники. Искушенные прагматики. Наркокиборги, пропитанные планом Даллеса. Химия, героин, метамфетамин, соли, крокодил, метадон. Вы проторили им путь, о ушедшие минестрели баяна. Вы, в наивных, но откровенных делах и мечтах своих и не ведали, что вашу прямую дорогу к светлому ****ецу засыплет тоннами китайских порошков, электронных колес и завезенного в целях разрушения русской нравственности кокаина…

Пеша

Необходимо было отмудохать Пешу. Пеша был один. Худой. Сирота. В дешевой одежде. Не очень умный. Наивный. Добрый. Безобидный. Он должен был за эти грехи понести наказание. Мы столкнули Пешу в лужу. Белка разбил его лицо. Я разбил часы и очки. Ссать не стали. Мы благородные люди. Ночью пришла его мертвая мама. Взяла меня за руку. Повела. На холме стояли люди. Все. 6 миллиардов. Держались за руки. И пели: «Каляпындари, каляпындари, каля-каля-каля-пындыри…». И улыбались. Друг другу. Мертвая мама Пеши плюнула мне в лицо.

Почему?

Я читал хороших писателей. Хемингуэя, Ремарка, Экзюпери. Я ставил себе в пример литературных героев. Я учился быть добрым и хорошим парнем. Я готовил себя к прекрасному миру, добрым и отзывчивым людям, честности и самопожертвованию. Мои родители учили меня быть человеком. Вежливым, доброжелательным, снисходительным. Я верил в любовь и преданность. Я знал, что такое хорошо, а что такое плохо, что добро, а что – зло. Я мечтал о большом далеком путешествии в не самый плохой мир на этом свете. Знал о том, что большинство – порядочны и не эгоистичны. Я учился не прогибаться перед сильными, и не унижать слабых. Я знал и знаю, что так лучше. Я знаю, что мир на самом деле именно таков – прекрасен и удивителен. Что чуточку говнеца всегда в итоге размажет и сотрет всепоглощающая машина абсолютного добра… Так, что же вы меня все время наебываете, заставляя жить в этом говне, где копаются сплошь мудаки, мерзавцы и пидорасы? Может, пора начать по-настоящему? Как учили? Как надо? Я верю, что можно…

Рубикон

- Маструбируешь? – скорее резюмировала, чем спросила бородавчатая врачиха на общем медосмотре. За спиной загоготали одноклассники.
- Нееет, - еле выдавил я, - не мастурбирую.
- Будешь продолжать – вырастешь безвольным слабохарактерным подонком, - отрезала доктор, разглядывая мое естество – Руки прочь, и делай ванночки из ромашек.
Врачиха поставила печать на моей карточке и перевела меня из детской поликлиники во взрослую жизнь