жил-был гражданин (конкурZ)

Автор: кошкин дом Накануне Первомая бухгалтер Вова Ротозеев явился домой с транспарантом.
Транспарант компактной и тугой колбасой оттопыривал крепкий еще, студенческий рюкзачок Ротозеева. Палки от транспаранта бухгалтер держал на манер лыжных - в кулаках.
В ответ на безмолвный женин вопрос, Ротозеев развернул алое полотно.
В нем было не менее трех метров размаху.
Жена Люся, шевельнув губами, прочла - КРЫМНАШ.
Сморгнула белыми ресницами и равнодушно отвернулась к телевизору.
"Завтра на демонстрацию, Люся. Начальство обязало,"- не глядя на жену, пояснил Ротозеев, аккуратно свернул транспарант и пошел мыть руки.
На ужин были: крутые яйца под шубой из майонеза, голубцы и компот из сухофруктов.

Ротозеев жену Люсю не любил, но ценил.
Она была недалекой, но чистоплотной.
Большую часть времени обитала на кухне - гремела сковородами.
По средам, по деревенской привычке, ходила в городскую баню, по субботам - в церковь. Ночью грела Ротозеева теплым, мягким задом.
Собственно, из-за зада он на ней и женился. Дело в том, что Люся, внешне и наощупь, очень напоминала Ротозееву его единственную и любимую бабушку, ныне покойную, которая воспитала его в отсутствии невесть куда сгинувших родителей.
Маленький Ротозеев достался ей хилым, гундосым мальчонкой с энурезом, заиканием и привычным вывихом нижней челюсти.
Бабушка часто гладила внука большой натруженной ладонью по светлой головке, энурез и заикание вылечила любовью и лаской, а вихлявую челюсть приспособилась вправлять мягким, но решительным движением руки, не обращаясь за помощью в местный травмпункт.
Спать внука укладывала с собой, чтобы быть наготове в ответственный момент: обмочившись, маленький Вова заходился плачем, который, в свою очередь, грозил выпадением челюсти. Собственной раскладушкой Вова обзавелся одновременно с усами.
Но всегда скучал по бабушкину мягкому боку и обширной груди.
Не хватало ему бабушкиного тепла. После ее смерти - особенно.
Тосковал, одним словом.

Люся была его дальней родственницей.
Приехала из бабушкиной деревни обмыть и проводить покойницу.
Захлопоталась,, закрутилась, да так и осталась жить. Развела герань на окнах, оклеила рыжей клеёнкой стены на кухне, обеденный стол застелила китайский синтетической скатертью с хороводом санта-клаусов, ошибочно приняв их за дедов Морозов.
Ротозееву купила войлочные тапки.
Сняла с гвоздика картинку, нарисованную Вовой в отрочестве - парус в море - и повесила на ее место мухобойку.
Научилась ловко, со щелчком, вправлять мужнину челюсть.
В доме стало пахнуть постным маслом, щами и дегтярным мылом.

Утром на завтрак были: медовые оладьи, овсянка и сладкий чай.
По радио передавали первомайские марши.
В окно были видны поддернутые нежной зеленью тополя с окрашенными известью стволами. Дворник Насрулла царапал метлой асфальт у подъезда.
Транспарант с вдетыми палками стоял наготове в углу прихожей.
"Ну, Люся, - сказал Ротозеев, - я пошел на демонстрацию".
Люся молча качнула задом, стоя у раковины.
" До вечера, Люся, и не жди," - добавил он строго, посидел еще с минуту, вздохнул и пошел переобуваться из тапочек в ботинки. Переобувшись, взялся за свернутый транспарант, подержал в руке, взвешивая, и прислушался к звукам на кухне.
Жена, по своему обыкновению, односложно гремела посудой.
Ротозеев шел изменять жене Люсе.

В прачечную, где служил бухгалтером Ротозеев, взяли новую приемщицу, разбитную и смешливую хохлушку. Из беженок.
У неё были поразительной белизны, сахарные, зубы, такие крупные, что коротковатая верхняя губа, с едва заметной прехорошенькой родинкой в уголке рта, не налезала на них полностью. Ротозеев часто ловил себя на желании провести языком по её зубам и ощутить их леденцовую гладкость. У жены Люси зубы были мелковаты и широко расставлены, а изо рта неизменно пахло толченой картошкой. От приемщицы, в отличие от Люси, сладко пахло чем-то женским, кажется, подмышками. Ротозееву это нравилось.
Приемщицу звали Зоей, и имя ей очень шло. Когда Ротозеев произносил его вслух, у него набегала слюна, и он совершал глотательное движение кадыком.
Зоя снимала комнату в коммуналке, была не слишком молода, чтобы с ней церемониться, и не слишком хороша, чтобы робеть.
Муж остался "в Украине."
Ротозеева такое положение вещей устраивало наилучшим образом.

В коллективе, где трудился Ротозеев, кроме него и Зои, были: хозяйка прачечной Эсфирь Львовна и второй приемщик, Акоп - миниатюрный армянин и любовник Эсфири Львовны по совместительству. С хозяйкой прачечной он состоял в сложных пограничных отношениях.
Она добродушно, но снисходительно покрикивала на него басом из раскрытого настежь кабинета. Он осторожно швырял на стол квитанционную книжку, упирался руками в колени и оскорбленно водил носом туда-сюда.
Самолюбивому характеру Акопа претило подчиненное положение у женщины, но выручала изворотливость, привитая ему всей историей его многострадального народа.
Кроме того, армянин владел подержанным Фордом, который он приобрел на деньги любовницы. Форд примирял его с действительностью в лице Эсфири Львовны и придавал карапузу если не росту, так весу.
Когда Эсфири Львовны поблизости не было, маленький Акоп приосанивался, да и вообще, распоясывался настолько, что осмеливался класть локти на стол и держать себя начальственно и важно, чем вводил в заблуждение немногочисленных клиентов.
Работодательница извещала о своём приближении электрическим потрескиванием многоярусной юбки из полиэстера. Заслышав электрический разряд, Акоп откашливался и миролюбиво двигал стулом.
Ротозеев откашливался тоже и шаркал под стулом ногой.
Должно быть, из солидарности.

В день Первомая, Акоп, по настоятельному требованию своей работодательницы, находился на рабочем месте, в прачечной, и обладал Эсфирью.
Обладал неправильно, не по-людски.
Вразрез собственному мировоззрению.
Вопреки здоровому инстинкту.
А главное, наперекор личному желанию и наступив на горло собственной песне.
То есть, снизу.
Эсфирь, свесив бледные дыни грудей и змеи волос, отдавала себя сверху.
Когда волна жиденького экстаза достигла Акопова копчика, и он сдержанно пискнул, дверь прачечной скрипнула, и на пороге появился человек с чемоданом.

Ротозеев сидел за столом и тоскливо обводил глазами Зоину снедь.
На столе было: брусок суджука цвета кирпича, две дюжины каленых грецких орехов и лаковые зеленые яблоки в плетёной корзине.
У Ротозеева заныла челюсть. Он даже украдкой попридержал её рукой.
Зоя, посверкивая зубами, стукнула о стол бутылкой горилки и, обдав Ротозеева теплым запахом подмышек, села рядом.
Транспарант бесстыдно развалился на диване лозунгом наружу.
Впустив в дом гостя, Зоя первым делом осведомилась о назначении замотанных в тряпку палок, и, когда Ротозеев развернул транспарант, присела в беззвучном хохоте. Предусмотрительность скромного бухгалтера показалась ей уморительной.
Ротозеев, потупившись, ухмыльнулся тоже.
Но оказавшись за столом, Ротозеев мигом оробел. Зоино угощение могло оказаться ему не по зубам. Вернее, не по челюсти. Поэтому он немедленно взялся за бутылку.
Зоя запунцовела от предвкушаемого удовольствия.
От нее волнами расходилось тепло.
И тут распахнулась дверь. На пороге, с чемоданом в руке, стоял бывший муж Зои, Федор.
Он был огромный, он приехал за женой, и он широко улыбался.

"Федя!"- ахнула Зоя.
"Зоя!"- шагнул, примирительно распахнув мощные объятья, бывший муж.
Ротозеев похолодел.
Заметив постороннего мужчину, Федор ничуть не стушевался, поставил легонький чемодан на пол и радушно протянул Ротозееву лопатовидную ладонь: "Федор". Бухгалтер замешкался, но Федор моментально забыл про него и переключился на свою бывшую:"Зоя!"
" Федя,"- неуверенно блеяла та, не сходя с места.
И тут случилось страшное.
Ротозеев нервически зевнул.
Делать этого было категорически нельзя.
Раздался отчетливый хруст и... бухгалтер остался стоять с разинутым ртом.
Зоя и Федор, как по команде, повернули головы на звук.
Ротозеев поспешно прикрыл рот ладошкой и стал похож на человека, зашедшегося в немом ужасе при виде отрубленной головы.
"Это наш бухгалтер, Ротозеев" - прошелестела одними зубами Зоя.
Последовала пауза.
Ротозеев стоял, разинув рот и нем, как рыба.
"Та я вижу, шо Ротозеев, - добродушно хохотнул бывший муж и двинулся на бухгалтера.
Тот отшатнулся, приняв позу трагического актёра немого кино, и пропел троекратно и жалобно :"А...а...а... "
В глазах Федора мелькнуло нечто вроде догадки, он бросил взгляд на стол, бутылку... Прищурился на Зою, медленно, с ног до головы оглядел остолбеневшего Ротозеева...
"Ну-ну, - сказал он дружески бухгалтеру - не трусь, не трону".
Потом уселся на стул и стал пытать насмешливым взглядом подурневшую от страха Зою.
" Мы ж с демонстрации, Федя! - вдруг опомнилась та. Выметнулась, наконец, из-за стола и подскочила к дивану - вот же ж, этот, как его... Транспарант! Ну!"
Она схватила палки, одну всучила Ротозееву и живо развернула полотнище.
КРЫМНАШ, прочел украинец Федор.
Лицо Феди дрогнуло, и Зоя догадалась, что, предъявив транспарант в качестве вещдока, совершила грубейшую тактическую ошибку.
Федор встал и, точно желая поближе ознакомиться с содержанием лозунга, подошел. Расставив руки, бережно взял в кулаки палки. Длина рук позволяла.
Зоя и Ротозеев палок не уступили.
Федя потянул.
Ноль реакции.
Федя дёрнул.
Ротозеев отнял свободную руку ото рта, но транспаранта не выпустил.
Федор заглянул бухгалтеру в разверзнутый и уже поддернутый слюной рот.
Брезгливо потянул носом.
Потом неожиданно для присутствующих рванул транспарант на себя и, овладев им, гаркнул: "Та подавитесь же ж вы им! " С чем и обрушил стяг на головы демонстрантов.
Однако, этого ему показалось мало.
Он зверски выпучил глаза, поднатужился и, скрестив палки, повалил обоих на пол.
Навалился сверху всем своим немаленьким корпусом и принялся с усилием закручивать полотнище в узел вокруг бьющихся, как мухи в сачке, тел, уминая их коленом, мутузя и утрамбовывая.
Федор сопел и отдувался.
Из-под полотнища доносилось сдавленное кряхтение.
Ошалелое лицо Ротозеева, с распахнутой пастью, раза два мелькнуло и сгинуло, приложившись к Фединому кулаку. Федя негромко ругнулся - поранил кулак о зубы - и, вконец рассердившись, отвесил здоровенного тумака по копошащемуся транспаранту.
Раздулся вторичный хруст. Гораздо громче прежнего.
Вслед за ним последовал леденящий душу вопль.
Федор, опомнившись, попятился.
Потирая ушибленный кулак, он затравленно оглянулся, подхватил чемодан и, громыхнув стулом, вывалился из комнаты.

Необычное зрелище могло предстать взору праздно гулящих горожан в этот чудный майский день: по главной улице, свободной, мерной рысью передвигался странный гражданин. Подошвы его башмаков выбивали искры, воздух вокруг него гудел и лопался, а сам гражданин счастливо смеялся.
Он летел шибче ужаленной лани, резвее легавой, увлекаемой следом русака, вольнее ветра в чистом поле.
Иногда он притормаживал, хватался обеими руками за челюсть и яростно дергал ее вниз и в стороны. Или, зажмурившись, что было силы, колотил себя по щекам, громко клацал зубами и тряс головой. После чего, довольный результатом этих загадочных действий, принимался дико хохотать и приплясывать на месте.
Прохожие обходили странного гражданина, некоторые крутили у виска и показывали на него пальцем.
Находились и те, которые просто улыбались.