Смерть спекулянта (на конкурс)

Автор: gazebo История эта произошла ровно двадцать лет назад, день в день, как я пишу эти строки. Я никогда не желал никому ничего плохого, как-то все само случилось, совпало. Жаркое лето девяносто пятого года, Фонтанка обмелела настолько, что оскалилось ее засыпанное металлоломом дно, над Сенной площадью дрожащее марево полуденного зноя, с улицы Ефимова через всю площадь и до переулка Гривцова торговля с ящиков и кусков картона, торгуют лежа, многие спят.
Мой друг Мишка купил у бомжа бронзовую табакерку, я, у мокрой от жары старушки, очень удачно, серебряную немецкую лужку с фашистским орлом и свастикой.
Мы еще потолкались на пятаке возле Горжилобмена, почитали объявления куплю - продам - меняю - квартиру - комнату - участок. Мишка собирался продавать свой дом под Ленинградом, но по объявлению боялся, да и домик-то был развалюха, крыльцо ромбом, почти во всех окнах вместо стекол фанера. И за копейки отдавать ему не хотелось.
- Ты там у себя спроси, может, кому надо.
Я пообещал. Мы с ним когда-то жили в одном доме в переулке Джамбула, учились в одном классе, наши мамы дружили. В начале восьмидесятых мои родители получили квартиру на проспекте Просвещения и мы уехали. Он недавно женился и был очень счастлив со своей женой, и все время поглядывал на часы, я жаловался на работу.
- Заебало, не представляешь как.
- В тебе тлеет антагонизм классовой ненависти.
- Осенью уйду, вот только зима начнется...
Я работал на рынке автозапчастей на улице Симонова у старого, толстого дядьки Бориса Семеновича. Нас познакомил один мой армейский приятель, мы пришли с ним на рынок тридцать первого декабря. Он представил меня:
- Вот, ответственный товарищ, служили вместе, будет теперь за меня.
Семеныч долго не думал, ему срочно был нужен помощник, один он не справлялся, осенью лежал в больнице, какие-то проблемы с сердцем. Он сказал:
- Приходи после Нового года.
- Хорошо.
Итак, с третьего января, каждое утро в девять ноль-ноль, со страшным лязгом распахиваются ворота двух его контейнеров, мы выволакиваем оттуда столы, стойки, кресло хозяина, я выставляю масло, автохимию, Семеныч свои железяки, с самого утра наваливаются покупатели, рядом станция техобслуживания, в общем работы много.
Весь день я смотрю, что бы ничего не спиздили со столов и бегаю в контейнер за нужными детальками.
- Неси еще болтов "восьмерочных"!
- Дай еще "жигулевских"?!
- Еще!
- Где тосол, блядь?!
За что мне это? Я всего лишь ждал зиму мое любимое время года. У меня много дел и мечта. Я представлял, как я буду сидеть в комнате один, а за окном тихо падает снег...
Но мне не пришлось ждать той зимы, повторюсь, я не хотел ни чьей смерти, Борис Семенович начал первым, сам повесил себе мишень на живот. В воскресенье утром мало народу, Семеныч читал газету "Час пик", долго читал, от корки до корки. Я сам обслуживал редких покупателей. Семеныч в кресле, ему бы еще торшер рядом и шлепанцы...
- Где дача у кореша-то?
- Какая дача?
- Где водку жрете по понедельникам.
- В Любани.
И все. Меня отвлекли покупатели. Если бы я спросил - а что? Ничего бы не было, вообще ничего, и осталось бы только это гребаное ничего еще на энное количество времени...
Вечером, когда рынок закрывался, Толстый уже уехал домой на своих "жигулях", я вспомнил про газету, вытащил ее из мусорной бочки, что рядом с нашими контейнерами. Быстренько пролистал и нашел эту статью.
"Золотые клады в Ленинградской области... Бандой полицаев бесчинствующей в начале сороковых годов на оккупированных территориях, впопыхах, при отступлении немецкой армии, закопаны предметы старины из драгметаллов, представляющие собой в первую очередь историческую ценность... церковная утварь, офицерское столовое серебро, золотые портсигары... Профессор истории Иваненко негодует - идет разграбление народного достояния! На Московском вокзале поймали бомжа с серебряной поварешкой времен войны, следствие привело в деревню Медведково недалеко от Любани... тайник полностью разграблен... остался еще один, ненайденный самый крупный, оценивается примерно несколько миллионов... государство гарантирует двадцать пять процентов...
И ниже под статьей черно-белая фотография мужик в колпаке, полевая кухня, детишки с бабами в очереди - "Повар Ганс кормит мирное население в оккупированном Тосно"
Дома я вытащил из шкафа ложку с фашисткой свастикой, повертел в руках. Что бы отогнать преступную мысль, пошел в большую комнату, сел смотреть телевизор с родителями, как нарочно показывали "Блеф" с Челентано...
После фильма позвонил Мишке.
- Нашел я покупателя на твою избушку.
- Нормально.
- Не все так просто.
- Ну завтра расскажешь.
- Давай в семь на нашем месте.
- Ага.
По понедельникам Борис Семенович ездит за товаром на какую-то мифическую базу, у меня выходной.
В тесной многолюдной "Вмятине" долго не задерживались, оперативно клюкнули по сто пятьдесят "Синопской" под бутерброд с селедкой, и, что бы не греть чужие уши, пошли прогуляться по набережной Фонтанки до Невского проспекта и обратно.
Мишка уже прочитал статью, он сомневался.
- Не знаю, деньги нужны, деньги очень нужны...
- По-любому, если что, ты вообще не при делах.
- Стремно как-то...
- Да все будет нормально.
Спекулянты собираются на рынке в девять утра, скрипят ворота контейнеров, выкатывается резина. В павильоне "Москвич - АЗЛК" хохот и хруст стаканчиков, там опохмеляются. В этот вторник я опять опоздал на полчаса, Семенычу помогали соседи. Поздоровался, переоделся, выставили столы, витрину и я пропал на пять минут в павильоне "Москвич".
По лицу Толстого было видно, что он несколько растерян, не то что бы охуел, но все же. У меня был вид, что я даже не собираюсь вообще что либо объяснять.
В одиннадцать утра у нас завтрак, схлынула первая волна покупателей, Семеныч достает термос с пельменями, у меня коробочка с яичницей и сосисками и немецкая ложка.
- Ого! Нихуя! Где украл?
- Нашел.
- Во блестит как!
- Серебро.
- Дай-ка сюда...
Толстый долго щупал ложку, искал пробу, тер пальцами выпуклости - немецкого орла и свастику.
- Продай!
Я пожал плечами:
- Да легко, у меня еще есть.
- Еще?
Толстый будто что-то вспомнил, я успел отвернуться, испугался, что не выдержу, моргну или тупо улыбнусь.
Всю неделю Толстый орал:
- Где ложка? Точно бабку какую-то грохнули!
- Принесу, на следующей неделе.
Главное не переигрывать, не перестараться.
В субботу вечером взял в долг у матери денег, купил новые ботинки и рубашку, красивый и модный пришел на работу.
- Он банк ограбил!
- Вечером в клуб иду, - объясняю, - "Планетарий", сто долларов вход, все дела.
- Давай тосол выставляй, клуб...
Прошла неделя, в это воскресенье моросил дождик, Борис Семеныч расхаживал с целлофановым пакетом на голове, натянув теплые шаровары до подбородка.
- Любимый город может спать спокойно...
Он хлопал в ладоши, широко разбрасывая руки, следил, как я обслуживаю покупателей.
- А где же наши ложечки, ложечки мои? Где же наши ложечки, ложки соловьи?
- Во вторник принесу, - обещал я, - клянусь, все будет.
Прошел мимо знакомый слесарь со станции.
- Как дела, спекулянты?!
- Хорошо живем, - орал в ответ Семеныч, - баб ебем! Причем регулярно!
Во время обеда я достал из сумки новенький номер журнала "Антилопа", стал изучать его. В журнале печатали фото машин, выставленных на продажу, на разных авторынках города. Обвел фломастером в кружок фотографию скромной "девятки", положил журнал на табурет и отошел за контейнеры отлить. Через щель между контейнерами я видел, как Толстый взял журнал, посмотрел на страницу заложенную фломастером, испуганно оглянулся и бросил журнал обратно на табурет. Все, летчик сбит...
...Мишка тоже время даром не терял, оформил на себя доверенность на дом и участок, и все выходные был там, мастерил, колотил молотком, связывал проволокой. Я приехал к нему утром в понедельник.
Калитка настежь, Мишки не видно, по двору на просушку раскиданы деревянные ящики, как из-под патронов, мы их насобирали на помойке рядом с воинской частью в Медведково. Они были выкрашены в серый цвет и на крышках белой краской намалеваны фашистские орлы, корявенько, конечно. Рядом валялись открытая банка с "золотой" краской, кисти, "старинная церковная утварь". В углу огорода новая постройка - хлипкий сараюжка, раньше его здесь не было. Высунулся Мишка:
- Здорова! Пожрать привез?
Я звякнул сумкой.
- Все привез.
- Осторожно, здесь колодец.
- Да помню.
Мишка спустил в колодец лестницу, мы стали складывать ящики, пересыпали каждый пылью, на последнем разбили крышку, натолкали стружки, положили туда несколько "золотых" чаш, клубок стеклянных бус и пару брошек. На колодец настелили затоптанные доски и накрыли ветхим ковриком. Перетащили в сарай из дома раскладушку, накидали всякой рвани, я собрал по двору краску, кисти, трафареты со свастикой, все в мешок и в кусты за забор. Все клад был зарыт.
В доме в одной комнате еще можно было жить, две кровати, стол, сервант, стекла в единственном окне, электрическая плитка, чайник. Я поставил на стол бутылку и продукты.
- Ну, чего? За завтрашний день.
- Да, за удачу.
- А если он в милицию заявит?
- Кто этим будет заниматься? И если что, ты меня знать не знаешь, да ну.
- Все равно...
- Жалеешь его, что ли? У него денег знаешь сколько, переживет.
Борис Семенович ждал меня в машине, рынок только открылся, он вылез из-за руля.
- У, ептв, умер кто-то?
Я весь взъерошенный, будто ворочался всю ночь, думал о чем-то.
- У, ептв, умер кто-то?
- Давай в машину сядем, поговорить надо.
Семеныч послушно вернулся за руль, я сел рядом.
- Выслушай меня внимательно, нужны деньги, много под любую расписку, отдам через неделю с процентами.
- Сколько надо-то?
- Десять тысяч долларов.
- Ахуел что ли?
- Отдам двенадцать.
- Что задумал? Бери в долю!
- Я кое-что нашел, золото, серебро...
Лицо Бориса Семеныча как-то расползлось в стороны, стало плоское, как блин. Он щелкнул глазами.
- О-о-о...
- И это все может уйти уплыть. Если... В общем слушай. У моего друга есть дом в области, ну я тебе рассказывал, бухаем там, а ночую я всегда в старом сарае во дворе. Однажды, недели две назад, я, значит, рано утром хочу встать и сходить по нужде, надел сапоги, стал притоптывать, что бы ноги полностью вошли, вдруг - хрясь, что-то хрустнуло под полом, я топнул еще, и сразу под досками, слышу, что-то посыпалось, обвалилось. Я даже от страха отскочил в сторону, смотрю пол целый. Ну, сходил за сарай, в доме все еще спали, взял топор, одну доску отколупнул, землей сырой шибануло, как из могилы. Я зажигалкой посветил, в общем колодец старый, бревнами выложен, а сверху настил из досок был, вот вероятно он и сгнил и рухнул. А внизу ящики составлены в две стопки все в свастиках, деревянные. Верхний тоже сгнил, крышка разбита осыпавшимися досками, наверное, и внутри золото блестит! Я взял лестницу во дворе, кое-как спустился, по-быстрому схватил, что ближе лежало - пару вилок, несколько ложечек чайных золотых. Страшно стало, вдруг там бомбы, мины, как взлетит все на воздух, да еще слышу в доме проснулся кто-то, я выскочил, все на место поставил, никому ни слова. Ложечки потом продал, как лом.
- Кто же так золотишко прячет?
- Не знаю, может, торопились.
- А деньги-то зачем?
- Вот сейчас о главном. Мой дружок давно хочет продать этот дом или обменять на комнату в Питере. Нашлась недавно пара лохов, какая-то чокнутая семья, мечтают переехать из города в деревню. Я их видел, приезжали смотреть, как раз мы там водку пили. Мужик - здесь мы все сараи снесем, засеем картошкой, редиской, огурцами. У них комната в центре, дружок мой сразу повелся, на этой неделе сделка состоится, комната что-то около десяти тысячи стоит. Я вчера узнал, сказал, погоди, куплю у тебя твои хоромы за десятку, он просил не затягивать, короче нужны деньги срочно.
- Десять тысяч, - сказал Семеныч, нельзя было понять верит мне он или нет, - неужели там такой клад ценный?
- Блядь. Думаю, только в одном том ящике побрякушек на миллион. Сам видел чашки золотые, кольца связками, ожерелья, я брать побоялся сперва.
- Так поехали сегодня ночью...
- Думал уже. Он все лето там и собака не пустит, и одному не справится.
- Так что ты дружку своему не расскажешь, поделили бы потом, делов-то!
- Ага. Он меня сразу пошлет ко всем чертям, даст может пару тысяч на пиво, что я друга своего не знаю. Да и не друг он мне, так собутыльник, да и если мать его узнает.
Я махнул рукой. Внезапно Толстый засмеялся, хлопнул меня по спине и сказал:
- Иди звони своему корешу, скажи нашел другого покупателя, пусть приезжает сюда на рынок, съездим вечером, посмотрим что к чему, а там видно будет.
В восемь вечера мы были у Мишки на даче. Толстый для понту побродил по комнатам, пощупал стены и даже заглянул на чердак. Мишка сказал:
- Ладно, вы смотрите, я к соседям собаку заберу, она поди соскучилась.
И он оставил нас, мы с Борисом Семеновичем прошмыгнули в сарай. Я смахнул в сторону ковровую дорожку и легко отодрал несколько досок. Толстый кряхтя встал на колени, достал из своих теплых шаровар фонарик и направил луч вниз. Ящики с четкими, даже сквозь слой пыли, фашистскими орлами и свастиками, выглядели сногсшибательно. Словно из чистого золота блеснула в луче фонаря дешевенькая чаша, стеклянные бусы переливались волшебным, бриллиантовым огнем...
- Мама, купи мне галоши, - изумленно прошептал Толстый, не соображая, что делает, потянулся вниз, я успел схватить его за воротник.
- Семеныч, Семеныч, не сейчас...
Толстый быстро опомнился, поднялся с колен. Мишка позвал нас со двора:
- Эй! Вы где?
Мы судорожно стали ставить доски на место и стелить дорожку. Потом они с Мишкой о чем-то беседовали на веранде, я деликатно сидел ждал на бревнышке возле собачей будки. Они договорились, вышли на улицу.
- Ну, мы поедем.
- Может, чайку?
Борис Семенович отказался, Мишка остался, а мы домчались до города минут за сорок. Решили так - утром я на рынок, торгую один, Семеныч уладит все дела с Михаилом, заедет за мной и мы летим в Любань за сокровищами.
Денек выдался пасмурный и ветреный, теплое лето кончилось, я пришел на рынок раньше всех, но работать не собирался. Достал бортовой журнал Семеныча, как он говорил - "Книга жизни", на первой странички телефонные номера, вот мой второй сверху. Я выдрал всю страницу, закрыл контейнер и ключ спрятал в известном нам двоим месте. Я в последний раз оглянулся на рынок, сонные спекулянты начинали торговлю, сонные покупатели шли спотыкаясь от стола к столу, из павильона "Москвич - АЗЛК" смех и хруст стаканчиков, жизнь продолжается.
До двенадцати часов я сидел в кафе "Вмятина", раза четыре ходил в вестибюль метро звонить Михаилу домой, жена отвечала, что его еще нет.
- Скажите, пожалуйста, что я жду его на нашем месте, он поймет.
- Хорошо, я передам.
- Спасибо вам большое.
Он прибежал в начале второго, счастливый, в пиджаке.
- Жену за билетами отправил, поедем сегодня же к ее бабушке в Карелию.
- Ну рассказывай!
- Это пиздец. Толстый твой стал названивать мне еще в восемь утра, заставил выйти на улицу, целый час ломал на цену. Говорит дом и тысячи баксов не стоит, ну я говорю, кто-то этого не знает. Он такой - давай адрес этой семьи, прикинь. Короче путал, путал, машину какую-то предлагал, хотел к матери идти зачем-то, я говорю генеральная доверенность на меня оформлена. Потом махнул рукой, говорит иди за документами. Часа полтора толкались в очередях в Горжилобмене, все в порядке, дом продан.
- Деньги у тебя?
- В кармане, пойдем куда-нибудь поделим.
- Да, пора.
- Я у него в машине на заднем сидении какую-то фигню заметил, типа лебедки, катушка такая с крюком.
- Ага, значит на рынок он за мной не заедет.
- Какой рынок! Видел бы ты его...
И представил я, как Борис Семенович разбирает пол в сарае, устанавливает свою лебедку, поднимает на верх первый ящик, удар топориком, крышка в щепки, из ящика со стружкой на пол падают фарфоровые чашечки, детская бижутерия, пустые банки из-под тушенки "Китайская стена", Мишкины рваные носки, завернутые в "Рекламу - Шанс", а другие ящики вообще пустые...
Как выпучив глаза летит по шоссе на своей "семере" обратно в город Санкт - Петербург, как мечтает, что сделку еще можно расторгнуть, и потом вдруг вспоминает, что толком ничего обо мне не знает, ничего кроме телефонного номера...
Уже потом, недели через две, я встретил на Невском своего армейского приятеля, который и устроил меня на работу к Борису Семенычу. Он рассказал, что произошло в тот день.
Было очень ветрено, это я помню, Семеныч влетел на машине прямо к своим контейнерам, чуть ли не давя колесами покупателей и продавцов. Извинился, долго не мог открыть замок на воротах, кто-то видел, как он вошел, резкий порыв ветра подхватил железную дверь контейнера и оглушительно хлопнул ею по раме. Семеныч застыл на пороге со своим бортовым журналом в руке, и будто памятник рухнул на землю. И умер.
А пока я еще ничего не знал, приехал домой, мать сказала мне никто не звонил. Утром собрал в пакет самое что у меня есть ценное - пачка тетрадей исписанных еще в армии, первые приступы графомании, рассказы про первую любовь и бандитов. В тот же день снял комнату на Петроградской, дорого, но зато сразу и без лишних вопросов и окна на Зеленинский садик. И скоро осень. Осень - водка - одиночество, любимый коктейль.
Я открыл чистую тетрадь, решил начать с самого детства, и вывел первую строку:
"Последнее, что я помню в том менее реальном мире, как папа сказал..."
Но это, как говорится, совсем другая история.