Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Графомания:: - Посмотри смерти в глазаПосмотри смерти в глазаАвтор: Владислав Кураш Из воспоминаний моего деда …Первые дни войны были самыми страшными. Под сокрушительными ударами фашистов фронт отодвигался вглубь страны. Уже к августу был сдан Смоленск и попытки вернуть его, и начавшееся на Западном фронте наступление на Ельню не имели никакого успеха. Южнее Смоленска немцы окружили часть наших войск и взяли в плен около сорока тысяч человек. Ещё южнее велось наступление на войска Брянского фронта, оборонявшие подступы к Гомелю и Мозырю, служившим плацдармом для наступления на Киев, вокруг которого уже начинал создаваться мешок. На стыке Юго-Западного и Южного фронтов немцы прорвались к Кировограду и Первомайску и двинулись к Днепру между Днепропетровском и Запорожьем, взяв при этом в кольцо Николаев и Херсон. 12-ая армия, в состав которой входил наш стрелковый корпус, пыталась остановить этот прорыв, отрезав клин наступающих танковых войск противника, но в ходе неравных боёв вынуждена была отступать на юго-восток. Мы отступали с тяжёлыми арьергардными боями и большими потерями. Против нас были брошены лучшие танковые и пехотные дивизии врага. Вокруг горела родная земля, а мы в клубах пыли под палящим августовским солнцем и под смертоносным градом свинца пятились назад, пытаясь вырваться из окружения. Одновременным наступлением с севера и юга фашисты стремились, во что бы то ни стало, завершить окружение, чтобы очистить дорогу для дальнейшего наступления 1-ой танковой группы на юго-восток и отрезать остальные армии Южного фронта. 2-го августа в районе Умани мы были окончательно окружены и взяты в Уманский котел. Фашисты давили нас со всех сторон. Истощённые непрерывными боями, избавляясь от ненужного транспорта и имущества, без снарядов и артиллерии, при подавляющем превосходстве противника, мы безнадёжно прорывались на юго-восток, тем самым создавая щит для всего Южного фронта. Южный фронт продолжал отходить на новые оборонительные рубежи. Он был в не менее плачевном положении, чем мы, и сам нуждался в немедленном пополнении и укреплении. Помощи ждать было неоткуда, поэтому мы дрались не на жизнь, а на смерть, уставшие и отупевшие от боли и крови, от бессонницы и бесконечных боёв. Дух смерти витал в воздухе, подавляя и угнетая всех вокруг. Мы оставляли погибших товарищей, разорванных осколками снарядов или сгоревших заживо в танке, прямо на поле боя, без погребения и молитвы. Командиры гнали нас, как стадо быков на убой, на танки противника, прокладывая нашими телами путь к выходу из окружения. С ужасом в сердце мы поднимались в атаку и с облегчением припадали к земле, слушая, как свистят над головой осколки и пули. Армия таяла на глазах, нас оставалось всё меньше и меньше. От этого становилось жутко, и мы понимали, что всех нас ждёт одна участь. Но мы, всё равно, продолжали драться, с яростью и остервенением, огрызаясь, как раненный зверь, из последних сил, до последнего снаряда, до последнего патрона. Я всматривался в обречённо-безнадёжные лица товарищей, серые и угрюмые; я видел в их глазах панический страх, охвативший всю армию (вернее то, что от неё осталось), как змея, заползающий в сердца и сознание и отравляющий душу смертельным ядом; я чувствовал, как этот страх проникает в меня, и всеми силами, как мог, пытался сопротивляться этому. Паника убивала армию изнутри: многие стрелялись, многие сдавались в плен. Сдавались целыми группами, потому что никто не хотел умирать, все хотели жить и пытались остаться в живых любой ценой, даже ценой предательства. Да, были и такие, которые переходили на сторону врага. Но были и такие, которые личным бесстрашием показывали пример храбрости и мужества, укрепляя нас и вдохновляя на самопожертвование. Правда, таких были единицы, и они гибли первыми, потому что во всём хотели быть первыми. И не важно, кем они были, офицерами или рядовыми,- они были настоящими героями и не боялись смотреть смерти в глаза. Они навеки останутся в нашей памяти. Никогда не забуду корреспондента газеты Южного фронта «Во славу Родины» Григория Смирнова. Он был прикомандирован к нашему штабу незадолго до окружения. Среднего роста, самой заурядной наружности, русый, короткостриженый, в выгоревшей пилотке, в гимнастёрке рядового с нашивками старшины, в растоптанных кирзачах, точно таких, как и у большинства из нас, с револьвером системы Наган калибра 7.62 на боку и фотокамерой «Репортёр» - вот его краткий портрет. Камера у него была знатная, 1937 года выпуска, разработанная в КБ ГОМЗа под руководством Андраника Иоанисиани специально для профессиональной съёмки. Таких камер было выпущено чуть менее тысячи на весь Советский Союз. Он очень гордился ею и не расставался с ней ни на миг. На первый взгляд, он был самым обыкновенным человеком, ничего выдающегося. Если бы вы встретили его до войны, где-нибудь на Крещатике, то, наверняка, прошли бы мимо, не обратив никакого внимания. Но на войне всё по-другому. Недаром ведь говорят, что человек полностью раскрывается только в экстремальных обстоятельствах. Казалось, он наслаждался войной. С камерой и револьвером, точно с пером и шпагой, он всегда был в самой гуще событий, на передней линии, под шквальным огнем, в пылу всех жарких сражений. Я ни разу не видел, чтобы он кланялся снарядам и пулям или обнимался с землёй, или отсиживался где-нибудь за линией обстрела. Его прямо тянуло туда, где рвались снаряды и лился свинцовый дождь. Рядом десятками гибли товарищи, а его, точно заговорённого, не брали ни осколки, ни пули. Как-то во время одной из передышек между атаками я увидел его с книгой в руках и не смог удержаться от разговора. - Что читаете?- спросил я, присаживаясь рядом с ним на стерню. Он оторвался от чтения, внимательно посмотрел на меня и молча протянул мне книгу. - Хемингуэй, «По ком звонит колокол»,- ответил он мне. Я взял книгу, рассмотрел новенькую обложку, раскрыл её и стал перелистывать страницы. - Эта книга о гражданской войне в Испании,- пояснил он. Первое, что бросилось мне в глаза,- книга была на английском языке. - Вам нравятся книги о войне?- снова спросил я. - Я был в Испании с самого начала Республики и до её падения. - Вы воевали в Испании? - Да, сначала в Интернациональных бригадах, а потом в 14-ом корпусе, которым командовал Доминго Унгрия. В Испании я и познакомился с Хемингуэем. Он мне эту книгу и прислал. Обратили внимание, на развороте дарственная надпись? - Вы знакомы с Хемингуэем?- не поверил я своим ушам и раскрыл разворот книги. Там и в самом деле была дарственная надпись Хемингуэя. - Конечно,- сказал он так, словно говорил о чём-то незначительном.- Он спас мне жизнь на Арагонском фронте. - Расскажите, как это было. Ужасно интересно. - А что тут рассказывать?- пожал он плечами.- Наши батальоны были взяты в кольцо фашистами, а мне с товарищем удалось выскользнуть из окружения. Мы вынуждены были спасаться вплавь через реку Эбро. И если бы не Хемингуэй на своём репортёрском автомобиле, наверняка бы попали в лапы фашистов. Таких храбрых людей я еще не встречал. - Вам тоже храбрости не занимать. - Это сейчас я не боюсь ни смерти, ни пули, а тогда мне было очень страшно. После финляндской войны пули меня не берут и смерть меня сторонится. - Вы воевали и в финляндскую?- не переставал удивляться я своему собеседнику. - Там меня здорово изрешетило. Полгода по госпиталям провалялся. Нам бы таких главкомов, как барон Маннергейм. Не драпали бы сейчас. Не всякий мог позволить себе подобные фривольности. Я невольно поёжился и оглянулся. - У вас отличная фотокамера,- сказал я. - Это моя гордость,- с любовью похлопал он по кожаному футляру, в котором хранилась камера.- Я её на Бессарабском рынке у одного жида на швейцарские часы выменял. После госпиталя меня ведь списали в запас. И я, недолго думая, фотокорреспондентом стал. Очень интересное занятие, признаюсь я вам. А у меня, оказывается ещё и талант. Вот меня и пригласили во фронтовую газету. Хотите, я вас на память щёлкну? Он вынул из футляра свою новенькую, оклеенную кожей, фотокамеру и выдвинул объектив. - Когда выйдем из окружения, я вам карточку напечатаю. Чуть выше голову, улыбнитесь, готово. Раздался металлический щелчок шторного затвора, чем-то похожий на щелчок спускового крючка. - Я ведь с первого дня просился на фронт,- рассказывал он, пряча фотокамеру в футляр.- Спасибо, что корреспондентом взяли. Хоть какая-то польза от меня будет. У меня с фашистами ещё с Испании свои счёты, и смерти я не боюсь, потому она меня стороной и обходит. Когда я в госпитале с обморожениями и ранениями лежал, врачи думали, что я не выживу. Тогда-то ко мне смерть и пришла. Наверное, хотела забрать меня. А я сразу понял, что это смерть, и так мне захотелось жить, и так я возненавидел её, и со всею ненавистью, на какую только был способен, посмотрел в её черные бездонные глаза. И она не выдержала моего взгляда, и взвизгнула, как сирена, и отвернулась, и исчезла, и больше не появлялась никогда. Так что запомните, если когда-нибудь встретите смерть, смело смотрите ей в глаза, и она отступит от вас. И не бойтесь её, она смелых сама боится. Этот разговор был 3-го августа перед очередной попыткой форсировать реку Синюху. А через два дня, 6-го августа, во время неудавшегося штурма Ново-Архангельского Григорий Смирнов подорвался на мине. Все, что от него осталось,- это несколько обгоревших страничек из книги, которую подарил ему Хемингуэй. Не думаю, что в самую последнюю минуту он испугался смерти. Просто смерть обманула его, переиграла, как на рулетке. Такое часто случается. В последствии я в этом убеждался ни раз. Да, смерть переиграла его, но не победила. Я уверен, он не дрожал перед смертью от страха. 10-го августа командование нашей армии приняло вынужденное решение о капитуляции. Потом был плен, побег, военный трибунал, штрафбат, Курская дуга, освобождение Европы, Берлин и победа. После победы думал, начнётся новая жизнь. Но в сорок седьмом году по доносу моего лучшего друга меня укатали на восемь лет в лагеря, а потом дали семнадцать лет поселений без права переписки. И только в пятьдесят шестом году, во времена Хрущевской оттепели, меня реабилитировали и я, наконец, вернулся домой. Не раз мне доводилось смотреть смерти в глаза. Не раз смерть играла со мной в рулетку. Не раз мне выпадало зеро, и я был на последней грани. Я ни о чём не жалею. Я научился сражаться за жизнь. Не потому, что так люблю её, а потому, что я сам хозяин своей жизни, я человек, а не безвольная пешка. И ты тоже хозяин своей жизни. Не бойся. Посмотри смерти в глаза. Теги:
-3 Комментарии
#0 08:47 20-09-2015Антон Чижов
всё это имело бы смысл, да пафос зашкаливает второй Вионор.. будет теперь свои несметные сокровищя сливать.. ты, автор, великий украинский песатель, лучшеб не поленился, и перепесал белыми ручками свой профайл. скопипастить, да еще и криво, ума большого не нужно. В 1994 году нанялся матросом на рыболовецкое судно, на котором плавал к берегам Африки, Латинской (c) Разве моряки плавают? Они же вроде ходют.. Автор, у вас персонаж читает Хемингуэя в передышках между боями. А вы знаете в каком году была издана книга на русском языке "По ком звонит колокол"? Книга на английском вышла в 1940 году. в 1960 году первый заместитель Председателя Совета министров СССР А. И. Микоян посетил писателя в Гаване. Из Ленинграда на Кубу полетела телеграмма: «Литературный журнал «Нева», открывший год окончанием романа Шолохова «Поднятая целина», от имени 121 тысячи своих подписчиков и многочисленных читателей просит Вас разрешить публикацию романа «По ком звонит колокол»». Через сутки пришел короткий ответ: «Очень рад, что вы печатаете роман. Лучшие пожелания. Хемингуэй». Роман американского писателя будет опубликован в ближайших номерах «Невы». но роман так и не появился в "Неве". Только в 1968 году вышел 3-х томник писателя в Советском Союзе. ну подумаешь.. набрехал. зато современным украинским песателем стал.. Владик, ты фоту смени, а то пятый десяток пошол, а ты все пацанскую вешоешь. недостойно это песателя "Я взял книгу, рассмотрел новенькую обложку" надо было ещё добавить: и с запахом типографской краски, который превозмог, затмил, развеял дух смерти, летающий над землёй. не. ну всё допускаю... знакомство с великим... безупречное знание английского... Но как он её протащил через границу, кто ему вообще разрешил хранить книгу у себя и и популяризировать зарубежного писателя? С учётом того что чуть ли десять лет за эту книгу шла "цензурная бойня". ну у него дед такой, ьоевой он.. как бабушка у подружки иголкиной.. у той 11 пулевых ранений было, и никтож не удивляется этому.. представь, ползти с 11-ю пулями, а вокруг враги с гранатами. а тут просто книшка вышедшаяя позже.. её ему прислали окольным путем.. дипломатическим Автор, видимо, умело комбинирует скопипащенные абзацы со своими неуместными вставками. я не смог прочитать эту хуйню. сцуко, еле по кноакам попадл О войне надо говорить так, чтобы бабка помчалась за валидолом, а пацан начал тереть глаза втихаря. Дело не в том, что автор передергивает, а в том, что начиная с названия - штамп на штампе. Скука. Этот эпизод из жизни реального героя мог бы превратиться в отличный рассказ. Но, увы. у меня отец 1924 г. р. копал какие-то противотанковые рвы в Ораниенбауме. а фашисты уже в Гатчине были. неделю до города добирались по болотам. все пришли. потомушто местные. без всяких жепеэсов. Еше свежачок Как мало на свете любви,
Примерно, как в капле воды Стекающей понемногу, Встречающей по дороге Таких же подруг по счастью, Сливающихся в одночасье В штормящую бурю из слов, Громящих покой валунов. Как много на свете беды, Примерно, как в море воды Ушедшей под траурный лёд.... Смотрю на милые глаза, Все понимают, не осудят, Лишь, чуть, волнуется душа, Любовь, возможно, здесь ночует Я встретил счастье, повезло, Недалеко, живет, играя, Черты твои приобрело, Как поступить, конечно, знаю Как важен правильный ответ, Мне слово ваше очень ценно, Цветы, в руках готов букет, Все остальное, несомненно.... Ты слышал её придыханья,
В детсадовском гетто тебя забывали. Срезал до неё расстоянье, По тонкому льду на салазках гоняя. О будущем ей напевая, Гоним препаратами по парапетам, Шагал вдаль по окнам стреляя, Людей поражая синхронным дуплетом.... 1
Любви пируэтами выжатый Гляжу, как сидишь обнимая коленку. Твою наготу, не пристыженный, На память свою намотаю нетленкой. 2 Коротко время, поднимешься в душ, Я за тобой, прислонившись у стенки, Верный любовник, непреданный муж, Буду стоять и снимать с тебя мерки.... |