Тихая Охота

Автор: Mr. Bushlat ТИХАЯ ОХОТА

Глава 1
Анисимова ненавидела людей. Чувство это, сильное, звериное, сопровождало её с раннего детства. Подростком она не раз достигала оргазма, представляя себе скорый и мучительный конец человечества. В более зрелые годы, уже студенткой, пристрастилась к криминальным хроникам и мракобесным сайтам. Рассматривая фотографии жертв автокатастроф и землетрясений, она испытывала незамутненное счастье.
- Так тебе, сволочь, вот так, - приговаривала она вполголоса, стараясь не разбудить мужа по ночам, сидя перед экраном старенького компьютера и наслаждаясь детально запечатленным отрезанием головы у еще живого вопящего араба. - Будешь знать, сукин сын!
Мизантроп от природы, Анисимова, как это часто бывает, всю жизнь проработала в социальной сфере, каждый день находя многочисленные подтверждения своей теории о порочности окружающих ее людей. Так, скучая в должности паспортистки ЖЭКа, она осознала, что стариков, вне зависимости от заслуг и регалий, следует убивать - всех без исключения. Дети вызывали у неё схожее чувство: в них она видела лишь будущих стариков, которых нужно уничтожать, как тараканов. К беременным девушкам она, будучи бесплодной, испытывала смешанные эмоции - зависть и отвращение. Каждая из этих румяных в скором времени мам носила в утробе омерзительно-сморщенное, покрытое слизью и, наверняка, гнойными выделениями, существо, которое рано или поздно в крови и фекалиях выберется на свет лишь для того, чтобы через ничтожно малый промежуток времени превратиться в шумного и дурно пахнущего старца. По здравому размышлению, беременные тоже не заслуживали жизни.
По ночам, ворочаясь рядом с жирным и блевотно любящим мужем, Анисимова не раз представляла себе, как зарежет его ножом, ради интереса нанеся ему восемьдесят ранений в область паха, и как её наконец изолируют от мира в душной одиночке без окна, а может быть, и убьют к чертовой матери, чтобы не тратить время. К собственной смерти она относилась исключительно как к избавлению от вечного отвращения, снедающего её подобно раку. Мысли о самоубийстве не раз посещали Анисимову, однако некая толика её, запертая в тёмном чулане грязной души, отчаянно хотела жить, что мешало ей покончить со всей этой мерзостью.
Устроившись начальником ОСМД недавно построенного жилого комплекса «Радужный», Анисимова в очередной раз доказала самой себе, что человечество подобно червям: столь же бездумно размножаясь, оно заполняет пустоты, выгрызая свой путь в толще жизни и оставляя позади разрыхленную ткань мироздания. Жильцов она ненавидела всех вместе и каждого по отдельности. Обладая хорошей зрительной памятью, она быстро уяснила расположение уже обжитых квартир и не раз развлекала себя тем, что выключала то воду, то газ, обвиняя во всём поставщиков. Работники ОСМД, её прямые подчиненные, вызывали у неё такую же гадливость, как и собственные экскременты, - в каждом из них она видела вонючий разлагающийся труп, отчего-то, по недоразумению, всё ещё болтающийся на поверхности Земли.
«Когда же ты сдохнешь, мразь?» - мысленно вопрошала она пожилого уже электрика Стёпу, который несколько лет тому провозгласил во всеуслышание, что у него рак лёгких, но умирать отчего-то отказывался и даже, судя по здоровому румянцу, пошёл на поправку.
«Мелкая проститутка! Похотливая щель!» - вопила она в душе, приветливо кивая бухгалтеру Зинаиде Аркадьевне Косвенной, женщине 73-х лет с умильным лицом.
«Сучий гомосек! Найдется на тебя гражданская позиция!» - это к водопроводчику Манчуку, человеку толстому и потливому, вызывающему постоянное зудящее желание толкнуть его под мусоровоз.
Однако, более всего, ненавидела она двух человек в своём окружении.
Дворника с дичайшим совершенно именем Авгей - не Антип, и даже не Архип, а именно Авгей . Так, будто родители его с самого начала понимали, что вырастет из гадящего комочка плоти, орущего среди пелёнок, и прозвали его с умыслом и издевкой.
И своего заместителя, Павла Евгеньевича Конфеткина, чья фамилия полностью соответствовала его слащавому и слабо-интеллигентскому содержанию. Дворник Авгей был архетипичен, грязен и бородат, пил омерзительно-смрадную брагу собственного приготовления из банки, зачастую спал прямо на улице, храпом распугивая котов, а один раз бесстыдно навалил кучу в подъезде и обвинил в этом жильца с восьмого этажа, безногого инвалида-афганца.
Конфеткин же унижал постоянно Анисимову своим педантичным аккуратизмом; вечно чистыми, без единого пятнышка очками, за которыми шевелились глаза мудрого пескаря; ровным, как разделительная полоса, пробором. Папочкой своей из кожзама, в которой копошился, доставая белоснежные листы бумаги с написанной на них ровным почерком белибердой. Более того, если дворник, будучи дегенератом, вёл скотское, и тем самым совершенно устраивающее Анисимову существование, и в скором времени собирался сдохнуть от цирроза печени (что заставляло её сладко жмуриться), а быть может, и от скоротечной саркомы, Конфеткин был интеллигентен, не пил, проживал в «Радужном» вместе с миловидной и от этого ещё более гнусной женой и двумя румяными толстыми детьми, напоминающими персонажей из документальных пропагандистских фильмов времён Третьего рейха.
- Как вы себя чувствуете, Павел Евгеньевич? – участливо спрашивала Анисимова по утрам, надеясь увидеть панику и смертную тень в глазах заместителя. На что подлый деградант Конфеткин всегда отвечал, что чувствует себя расчудесно, день сегодня распрекрасный, а завтра… Завтра день будет ещё лучше. Чем вводил Анисимову в состояние ступора, поскольку, будучи женщиной неглупой, она понимала, что ее шансы умереть от инфаркта или разлива желчного пузыря раньше Конфеткина весьма существенны. Осознание вызывало в ней неконтролируемую ярость. Она даже подумывала о том, чтобы убить и мужа и Конфеткина, нанеся каждому из них по сорок ножевых ранений в область паха соответственно, однако судьбе угодно было распорядиться иначе.
За месяц до описываемых событий Конфеткин, нескладно улыбаясь и то и дело кося в сторону, уведомил Анисимову, что ему надобно съездить в деревню, проведать старушку-мать. Отгулов и отпускных у него накопилось достаточно и, согласно КЗОТу… При этом он мял и мял кончик своего пиджака, и это гнусное и провокационное действие заставило Анисимову быстренько всё подписать - в противном случае, её бы вырвало прямо на зама. После отъезда она по нескольку раз в день звонила его жене с целью узнать: не укусила ли Павла Евгеньевича гадюка, не упала ли на него вековая сосна, не загрызли ли его волки. На что жена неизменно отвечала, что в той глуши и телефона-то нет, но, должно быть, все хорошо - в противном случае её бы уведомили. И благодарила порядком разочарованную Анисимову за доброту и дружескую заботу.
***
Погожим ранним утром, когда солнышко еле-еле позолотило крыши домов, когда июньские листья только развернулись в сторону восхода, когда ранние пташки вовсю пели о радостях дня, Анисимова лисой кралась вдоль дома. Проснувшись ни свет ни заря, сжимая в руках пустую авоську, она преследовала по запаху основательно захмелевшего дворника. В её планы входило напугать его резким криком и устроить грандиозный скандал, по итогам которого он, быть может, скончается от аневризмы.
Авгея нигде не было. Впрочем, в воздухе витал характерный смрад сивухи, который он, подобно скунсу, оставлял за собой.
Остановившись подле двери в подъезд, Анисимова задумалась. По запаху, скотина-дворник скрывался именно там, в полумраке, однако, почему-то, ей вдруг захотелось проверить подвал… По здравому размышлению, следовало проверить именно подвал, да.
Она с недоумением прислушалась к своим мыслям, но что-то отвлекало её, не давая сосредоточиться. С удивлением она поняла, что ей мешают тихие чавкающие звуки, доносящиеся из подъезда. Представив себе, как деградировавший до состояния свиньи Авгей с аппетитом поглощает собственные фекалии, Анисимова оживилась. Нерешительность отступила, и она живо юркнула в тёмный и тихий подъезд.
Определённо, звуки доносились с третьего этажа. К чавканью, впрочем, примешивалось и тяжелое дыханье, сопровождаемое режущими слух стонами, или всхлипами, или писком - причем создавалось впечатление, что в оргии участвуют несколько человек.
«Поди, привёл дружков-копрофагов», - подумала Анисимова. Её несколько смутило лишь то, что именно на третьем этаже этого подъезда проживал Конфеткин со всей своей ублюдочной семьёй. Зам не производил впечатления любителя экскрементов, но...
Содомиты! Вот оно в чём дело! Коварный Авгей, под влиянием своих греческих корней, склонил Конфеткина к однополой любви. Подумав о том, как бородатый дворник трудится над её замом, Анисимова аж взвизгнула от предвкушения и засеменила по лестнице.
- Приехал, голубец, - бормотала она на ходу, - и мне ни слова! Поди, и жену справил куда-то в Кабардино-Балкарию. Хитрый, как лещ!
Впрочем, чем выше она поднималась, тем больше сомнений появлялось у неё. Беспокоил и запах, тяжёлый медный флер, перебивавший сивушный смрад коварного дворника.
И всё же - останавливаться было поздно. Преодолев последний пролет… До чего же тяжёлыми вдруг стали ноги, она сначала увидела Авгея. Он стоял спиной к ней в дверном проёме квартиры Конфеткина и покачивался из стороны в сторону, как самый вонючий маятник в мире. Услышав или почувствовав приближение начальницы, он повернулся, явив искажённое в диком страхе, багровеющее переживаниями лицо. Его рот, в обрамлении неухоженной дикой бороды, был широко открыт.
- Ы-ы-ы… - замычал он и мягко осел на пол, привалившись к дверному стояку….
- Налакался, скотина, - тихо и яростно зашипела Анисимова, - ну держись!
Впрочем, что именно будет, она не сказала, поскольку именно в этот момент из недр квартиры на лестничную площадку ступил Конфеткин.
Поначалу ей показалось, что Павел Евгеньевич почти не изменился за месяц отпуска, лишь немного… уменьшился в размере. Когда он подошел поближе, она, не задумываясь, начала кричать. Разумеется, это не помогло.