Музей Дар Эссид

Автор: Шева Последнее время у Гамова начали появляться провалы в памяти.
Будто только что, вот сейчас, ему что-то сказали, а через десять-пятнадцать минут пытается вспомнить, и, хоть ты убей, - не может.
А потом, через какое-то время, неожиданно само всплывает. На старость, наверное, повернуло.
Провалы - провалами, но собираясь с супругой в отпуск в очередную новую страну, по давнишней, укоренившейся привычке, Гамов всегда выучивал три-четыре слова или выражения на местном языке.
Поскольку нынешняя страна была мусульманская, но еще в прошлом веке - французским протекторатом, на этот раз Гамовым были заучены: Аллаху акбар! - для установления дружественных контактов с местным населением, и Маут кафир! - смерть неверным, - для налаживания дружеских контактов с представителями террористических организаций, ежели, не дай Бог, конечно, таковые встретятся.
На французском Гамов запомнил две фразы: Жёпё гутэ - можно попробовать?, и Эде муа - помогите мне! - на всякий случай, мало ли?
С учётом провалов в памяти этим запасом было решено ограничиться.

Когда тела Гамовых уже покрылись симпатичным коричневатым налётом загара, вдоволь наплавались в море, когда были исхожены близлежащие мечети, минареты, мавзолеи, магазины сувениров и местные рынки, Гамовы решили выбраться в музей Дар Эссид, о котором еще дома читали много хорошего в интернете.
На самом деле музей был домом богатой арабской семьи девятнадцатого века. Со временем род обветшал, нужда и перипетии двадцатого века вынудили правнуков сделать нестандартный шаг - они объявили свой дом частным домом-музеем.
И стали пускать туристов. За деньги, конечно.
…За мзду в два динара шустрый, чернявый араб-продавец маленьких кожаных тамтамов узкими, извилистыми улочками медины довёл их до музея.
Был, правда, момент, когда Гамов уже было подумал, - не попали ли они в западню, - когда улочки вдруг опустели, и стало понятно, что сами отсюда они не выберутся.
Хотя и вспомнился Миронов в недрах старого Стамбула в «Бриллиантовой руке», но было не до смеха. Но, наконец, дошли.
Перед большими коваными жёлтыми воротами стояла мусульманка в традиционном, чёрном, до пят, наряде. Лицо было закрыто хиджабом.
Увидев Гамовых, она быстро шмыгнула в ворота.
Будто кого-то предупредить.
Вошли в ворота, и оказались в небольшой комнате типа привратной.
Заплатили за билеты крючконосой, страшненькой, лет восьмидесяти, старухе в чёрном одеянии.
Получили на руки отпечатанный на ксероксе план музея с пояснениями на русском языке. Вошли во дворик музея.
Сели на старую деревянную лавку, по плану сориентировались «на местности», и пошли по комнатам дома-музея.
Осмотр начинался с покоев второй, надо понимать, более молодой жены.
Топчаны, ковры, зеркала, люстры, картины.
Гамов подумал, что из двух фраз - «скромненько, но со вкусом», и «в тесноте, да не в обиде», к этим покоям, пожалуй, больше бы подошла вторая.
Перешли в хоромы первой жены. Побольше, побогаче.
Вверху, на специальных полочках, - стеклянные и металлические кувшинчики с благовониями и парфюмами. По тем временам - богатство и одна из немногих женских радостей, как гласил текст в пояснении.
В одной из комнат внимание Гамова привлёк стоявший на комоде фотопортрет начала двадцатого века. Мальчик лет десяти-двенадцати в военной форме тех лет, с красивой малиновой турецкой феской на голове.
Портрет сам по себе был красив, но Гамова удивил взгляд мальчика - жёсткий, даже жестокий, презрительный, высокомерный.
- Ишь ты, - удивился Гамов, - с чего бы это он?
С интересом осмотрели коллекцию больших старинных кувшинов, фаянсовых тарелок, другой кухонной утвари.
И совершенно неожиданно обнаружили башню, выросшую рядом с кухней.
Гамов заглянул в проём башни - как и положено по классике, узкая лестничка, штопором ввинчивающася вверх.
- Пошли! - бросил он жене и первым шагнул на ступеньки.
Примерно посредине подъёма было странное место: стало совершенно темно, и подниматься приходилось наощупь. Но вскоре появился просвет, и они выбрались на вершину башни.
Площадка вверху была очень маленькой, буквально на два-три человека умеренной комплекции.
Налюбовавшись видами с башни на крыши города, на порт и сфотографировавшись, Гамовы решили спускаться.
Придерживаясь руками за каменные стены, осторожно нащупывая ступеньки, двинулись вниз.
Гамов шёл первым. Опять вошли в тёмное пространство.
- Это недолго, не ссы! - сам себя уговаривал Гамов.
Однако движение вниз по этому участку винтовой лестницы почему-то показалось ему значительно более долгим, чем когда они поднимались вверх.
Он шёл и шёл, а свет всё не появлялся.
И когда ему стало совсем уже не по себе, внизу вроде как что-то забрезжило.
Но одновременно у Гамова пошли мурашки по коже и тревожно затёхкало сердце.
Сначала тихо, но затем всё отчётливей он услышал жалобные стоны, причём ему показалось, что он слышит фразу, которую учил - Эде муа, эде муа…
Стоны прервались звуком ударов плетью, и грубый, злой мужской голос произнёс, - Маут кафир!
И только тогда в голове Гамова окончательно прояснилось и со всей беспощадной отчётливостью он вспомнил негромко сказанные вчера вечером слова их гида, - Вы по старому городу осторожно ходите. Власти молчат, но ходят слухи, что последнее время в медине люди стали пропадать.
Вздохнув, через паузу добавил, - Причём - только приезжие.
- Ну почему, почему я вспомнил это только сейчас? - с досадой и горечью подумал Гамов.
И сжав нервы в комок, решительно шагнул вперёд.
В преисподнюю.