Шаман (очередной кусок)

Автор: предыдущее было тут вот: http://litprom.ru/thread64967.html

Топляка Егорча заприметил не сразу. Уже близилась осень к скорому ледоставу, и Егорча сетевал в ближнем островье, выбирая припозднившегося в этом году нерестового сижка.
Не каждый день даст хорошей погоды с утра. Чаще застит свинцовая хмурь суровеющее по осени озеро. Но и безоблачные утренние ясные зори более морозны, нежели серые непогодные сумерки. Стылая вода нещадно леденит пальцы рук пока метр за метром выбираешь с мелководья сеть двадцатой ячеи, полную некрупного промыслового сига, сверкающего серебром чешуи на утреннем, лениво восходящем солнце.
Ветер, за последние две недели окончательно повернувший на сиверко, гнал с большого озера крутобокую, частую волну, и Егорча не рисковал выбираться за дальние проливы.

Скоро, совсем скоро, ровно по первым числам ноября, затянутся берега свежей ломкой ледяной коркой, а далее будет нарастать покров день ото дня, забирая озеро тёмным и прозрачным, хрупким по первости льдом. Буквально неделя, полторы, и от заберега лёд встанет в два, три сантиметра толщиной, способный выдержать вес человека. По первости, Егорча часто по утрам наблюдал, распластавшись по льду недалеко от берега, как снуют в прозрачной воде поднявшиеся с глубины к скорой зиме жирные, отъевшиеся за лето налимы.

В это утро Егорче оставалось снять последнюю пару, пущенных накануне сетей. Стояли они аккурат через ближний пролив, подле дальнего, выступающего в сторону большого озера мыса Эхо-острова. Про этот остров Егорче рассказывал ещё Пахом. Отчего-то возле него неоднократно находили прибитых утопленников. То ли течение какое огибало, то ли ещё что.

Пара сетей стояла как раз под прикрытием самого мыса через пролив с тем, чтобы не заилило прибоем от идущей с большого озера осенней ветровой волны. Притабанив почти к самому круто спускающемуся в глубину берегу, Егорча намеревался было уже подцепить белый пенопластовый поплавок, от которого уходила сеть. Тут он и заприметил левее, метрах в десяти какой-то ярко-красный комок тряпья, бьющийся на волне о прибрежные валуны. Следовало глянуть, что такое.

Это и был топляк, прибитый к берегу. Красная вязаная шапка на голове и напузырившийся от воды в плечах вязаный свитер. С минуту Егорча, укрепив лодку веслом в каменистое дно, неотрывно смотрел на белую руку покойника, казалось помахивающую в приветствии из-под воды. Этого ещё не хватало. Тем не менее оставлять его болтаться в стылой воде было совсем недосуг.

Егорча пристал к берегу, подтянул лодку. Благо был в болотниках, зашёл по колено в воду. Пропустив верёвку под руки мертвяку, перехватил петлёй на спине. Он был лицом вниз, и Егорча так и потащил его из воды на берег, не переворачивая. Смотреть на лицо не хотелось. Оставил в ямине промеж корней ближайшей ели, метрах в пяти от берега. Наломал лапника, прикрыл. После натаскал камней так, чтобы сложилась небольшая насыпь поверх. Неизвестно, сколько утопленник пробыл в воде, но хоть место можно будет указать, в случае, если кто окажется в островах с поиском.

Егорча вышел на берег, столкнул лодку. Ветер усиливался, нагоняя белые барашки на гребне волны. При такой погоде, через большое озеро, да на моторке, это совсем крайняя нужда должно. Стало быть, и на поиск навряд ли кто решится идти, даже если из деревни. Ладно.

Выбирая чуть после сеть, полную серебристого боками сижка, Егорча никак не мог отделаться от скорбных мыслей. Неслучайно и назойливо вспоминалась первая его встреча со смертью.

***

Каждое лето для Егорки Балазейкина было самым желанным временем года. Три месяца у дедушки с бабушкой в деревне. Речка, деревянный дом, баня. В хлеву боров, куры, гуси. Полные грядки клубники, заросли дикой малины вдоль изгороди, высаженные дедом кусты смородины вдоль изгороди. Ночные с дедом. Песчаная коса вдоль излучины реки. Ало рдеющий костёр на сушняке, чай с дымком, сетевание по глубоким омутам, либо удочкой по окунёвым ямам.

Егорка отправлялся на лето в деревню каждый год, в начале июня, сразу после окончания учебной школьной поры. За месяц составлял списки, что с собой взять, полнясь трепетным ожиданием скорой встречи с бабушкой и дедушкой.

Сперва поездом сутки, заспанный полустанок в шесть утра. Потом на стареньком автобусе, который смешно называется «пазик», полтора часа езды пыльным просёлком.
Автобус въезжает в деревню, мчит по центральной улице мимо осевших в землю со временем деревянных домов. Дедушка уже возле остановки, стоит, широко расставив ноги. Раньше был моряком. Он даже ходит, чуть раскачиваясь, будто под ним до сих пор зыбкая, раскачиваемая штормами палуба большого корабля.

С дедом всегда интересно. Вот они с Егоркой мастерят что-то возле дровяника. К примеру, ладят новую конуру для собаки. Или на рыбалке. Дед учил Егорку всему, что знал сам. Ставить перемёты по излучинам реки, так, чтоб потом, на утро тащить в лодку, полные бьющей хвостами мелочёвки. Или самоловки вдоль берегов, там, где тёмный омут с холодной водой может дать крупную рыбину. Как не заблудиться в лесу, если уйти далеко от берега. Не спутать иссиня-чёрную ядовитую ягоду «красавку», что может попадаться промеж спелой черники летом.

Ночное с дедом. Песчаная коса с редкими соснами, далеко, уступом взрезающая русло реки. Жаркий костёр, закипающий чайник на рогатке. Неторопливый плеск накатываемой течением волны о песчаное прибрежье. Тихо.

- Деда, а как тебе не жалко зверей и птиц стрелять, когда охотишься?

Дед, прежде, чем ответить, щурится на бездымное пламя костра, попыхивает беломориной.

- Почему ж не жалко? Жалко.
- А отчего стреляешь тогда? Ведь можно же в магазине купить мясо.
- Вот мы с тобой с удочками посидели, ушицы сварили. Жалко рыбёшек?
- Нет. Вроде.
- Уха-то свежая вкуснее поди, чем мамка с магазина сварит?
- Вкуснее.
- А почему зверей и птиц жалко?
- Ну они такие… - Егорка задумывается и тоже щурится на яркие, полыхающие в стороны языки пламени.

А потом деда не стало. Егор тогда учился в пятом классе. Это было весной. Талый снег во дворе, наледь на тропинках. Егор заходит в горницу, там укреплённый на двух табуретах свежеструганный гроб. Совсем непохожий на себя дедушка. Лежит, укрытый по грудь простынёй. Занавешенное скатертью со стола зеркало.

После погост, еловые ветви вокруг. Застящие взор горькие слёзы. Ветер, проникающий под полы полушубка. И стук собственного сердца, глухо бьющегося, сдавленного леденящей болью утраты.

***

Ветер усиливался, срывая пенные барашки с гребня волны. Егорча завернул в свой залив, на гребях подошёл к берегу. Сперва по одной перенёс к вешалам полные рыбы сетки. На сегодня, пожалуй, всё. Укрыть лодку от прибоя, снять улов. Пока чистишь сига на засол в избе подле растеплённой, потрескивающей угольями, печи, ветер подсушит оставленные на вешалах сети. Перетрясти их после, перебрать кольцо к кольцу. С сетеванием на этом году достаточно.

Соленья на зиму заготовлено, да и погода вряд ли даст последних дней перед ледоставом. Яростный осенний прибой добавлял Егорче забот с моторкой. Оставишь на берегу, даже если и вытянув надёжно, волной нахлещет за ночь. С утра выйдешь, а мотор наледью схвачен. Попадёт мало ли вода в редуктор, приморозит крыльчатку помпы и привет. А мотор следовало беречь.

На зиму Егорча укрывал лодку за корневищем когда-то подмытой прибоем и вывороченной ветром прибрежной вековой ели. Вытягивал на катках, надёжно укрывал загодя приготовленным лапником от снега. Теперь до весны. Сети тщательно досушить в избе, уложить в мешках под нары.

Впереди скорая в этих местах осень, которой уже к середине ноября поспеет на смену многоснежная метельная зима. Долгие тёмные вечера, завывающая вьюга за индевелым окошком. Отсветы жаркого пламени по бревенчатым стенам сруба из чуть приоткрытой печной дверцы. И время, растянутое воспоминаниями в бесконечность.

***

Это было самое начало так называемых «нулевых». Пресловутый «миллениум». Егор, будучи на третьем курсе, оказался на грани отчисления за неуспеваемость. Единственный выход - это по липовой справке устроить себе академический отпуск. Благо были знакомые, помогли.

От нечего делать Егор устроился работать на деревообрабатывающий завод в пригороде. Деньги-то нужны, посиделки с сокурсниками никто не отменял. Неделя дневной смены, неделя ночной. Работа плёвая. Пилорама, строгальные станки, торцовки. Из бруса гнали вагонку, обрезную доску. Егор на упаковке. Собранный пакет пиломатериалов необходимо зажать прессом, упаковать в плёнку, перетянуть металлической лентой на закаточной машинке. После транспортёром переправить его в погрузочный цех.

Днём в цехах мастера, начальство. Поэтому суета и порядок. Приезжают фуры на погрузку, одна за другой. А ночную смену Егор уважал гораздо больше. Один дежурный мастер на четыре цеха, пакеты штабелируются на утро, никакого контроля по большому счёту.

Если выйти из цеха готовой продукции через дальние ворота и перемахнуть через заводской забор, то третий дом по соседней улице. Там принимают цветмет и тут же продают денатурат.

Цветмет добывали так. В заброшенном ещё с советских времён и неэксплуатируемом цехе полно старых нерабочих станков. Скручиваешь электродвигатель, выдираешь обмотку. В зависимости от размера движка – две, три штуки и на литр спирта уже есть. На заводе Егора научили запивать денатурат крепким холодным чаем, не выдыхая. Так почти нет прогорклой, бьющей прямо в нос отдачи. Пили по ночным сменам в основном втроём: Егор, Ванька – водитель погрузчика и Михалыч – станочник-строгальщик.

Халява закончилась неожиданно. Отправившись в очередной раз ночью за цветметом, Егор с Ванькой обнаружили, что ворота в законсервированный цех намертво заварены в проёме. Видимо накануне мастера, совершая плановый обход, заметили раскуроченные станки. Тут же, неподалёку, возле стены стоял оставленный сварочный аппарат.

- Ну, дела, Егорыч. И чо теперь? Остались мы без ханки походу.
- У тебя деньги есть, Вань?
- Откуда? До получки ещё две недели.
- Да уж. И эта как раз в ночную. Подохнем с тоски по трезвянке-то.
- Как пить дать, Егорыч, и не говори.

Егор с Ванькой стоят перед заваренными дверями цеха. Угрюмо закуривают. Вдруг Ванька щёлкает пальцами и озаряется хитрой улыбкой.

- Егорыч, а есть тема-то!
- Что?
- Смотри. Сварочный аппарат вплотную к стене. Я подгоняю погрузчик. Вилами корпус разворотим, начинку вынем. Та же катушка, считай.
- Палевно, Ванёк. Аппарат, смотри, шведский, дорогой. Завтра мастаки, даже если забыли убрать сегодня, искать кинутся.
- А мы за некондиционные пакеты закинем корпус, обрезками доски закидаем сверху. Если что, ничего не видели, ничего не знаем. Мало ли кто между сменами тут шарился.
- Ну, ладно. Гони погрузчик. Давай к воротам сварочник припрём. Стена кирпичная, следы могут остаться, пока ломать будем.

***

Вздрогнув, Егорча проснулся. Утренние сумерки пробивались сквозь окошко, чуть высветлив потемневшие со временем бревенчатые стены избушки. За ночь, видать, заметно приморозило, и уютное дровяное тепло с вечера сменила прохладная свежесть. Растопить печку, сварганить чайку.

Зима в этом году наступила ранее обычного. Сперва ожидаемо утихли на время северные ветра, пока озеро не схватило первым тонким льдом. Потом неожиданно резко завьюжило непрекращающимися обильными снегопадами. Заметало круглыми сутками, без перерыва, и, спустя неделю Егорчин остров уже утопал в снежных заносах.

Согревшись парой кружек чая и протопив на одну топку печь, Егорча снарядился отправиться на лыжах на дальний конец острова, а там, может, и проливами до материка. Следовало осмотреться по следам, где какая дичина пометила снежную целину.

Плотно примкнув дверцу заимки, Егорча закинул автомат за спину и огляделся. Покуда обернётся туда-обратно, как раз свечереет. Свежеколотых дров полполенницы сложено ещё вчера в сенях, южная стена под скат крыши забита заготовленными с лета чурбаками сосновины. Лес обступал утоптанный пятачок подле избушки нетронутой целиной. Чуть вышагни без лыж на свежий наст, сразу уйдёшь по пояс. Снег ещё не слежался, не осел. Тут и на лыжах если идти через ельники, то след выждать с неделю.

Егорча взял от венцов пару широких охотничьих лыж, привычно ухватил запятки навесными ремнями. Полста метров до озера, а там вдоль берега. На озере наст примело ветрами, укрепило солнцем, там идти будет легко. Пару километров по северной стороне, после узкий пролив, венчаемый излучиной песчаной косы, ныне заметённой.

***

На шатуна Егорча наткнулся аккурат в начале той половины острова, что сразу за косой и узким проливом изгибалась к северу, круто поднимаясь от самого берега лесистым холмом. В этом месте к самому озеру спускался густой, вечно тёмный ельник. Могучие, кряжистые ели плотной стеной подступали прямо к каменистому, круто уходящему в глубину побережью, местами окунаясь тяжёлыми лапами в воду.

То ли шатун, промышляя, неосторожно спустился к самому берегу, а увидев неспешно приближающегося человека, затаился. То ли Егорча, за шелестом лыж по насту не услышал медведя и не успел заподозрить опасности. Однако встреча вышла неожиданной.

Егорче шибануло острым запахом прелой шерсти и псины, стоило только резко поменяться ветру. Ноябрьский шатун бывает опаснее весеннего, особливо, когда ранняя зима скрывает под многоснежным покровом позднюю ягоду. Причина осеннего шатуна может быть разной. То ли сородич поднял с берлоги, то ли не удалось скопить жировой запас на зимнюю спячку.

Как бы то ни было, когда шатун, взревев, выпрыгнул из-за корневища поваленной ели до Егорчи, расстояния между ними оставалось метров десять.

Даже если бы можно было успеть выхватить из-за спины автомат и разрядить полмагазина навстречу медведю, расстояние для этого было слишком мало. Егорча не успел.

Выстрел грянул со стороны острова, аккурат с холма, что поднимался круто вверх от самого берега. Медведь поднялся на задние лапы, заревел и опрокинулся на спину. Стреляли точно под левую лопатку, со спины, в сердце – самый верный способ завалить бурого с первого выстрела.

Он вышел из ельника почти сразу. Погранцовский «комок», самодельные снегоступы из можжевельника, карабин. На вид лет за пятьдесят, цепкий, но открытый взгляд из-под насурмленных бровей. Поджар, сух, лёгок телом.

- Струхнул поди?
- Не то слово.
- Ефим.
- Егорча. Спасибо тебе, Ефим.
- Бывает. Салазки есть?
- На заимке.
- Я разделывать начну, а ты сходи.

С бурого сняли филейное мясо и шкуру. Кости с потрохами приберут волки уже к следующему дню, сказал Ефим. Так и вышло. К вечеру сидели в избе. Потрескивали поленья в раскалённой топке. Иной раз подвывала заунывным гудением в печную трубу начинающая метель.

Ефим пришёл от границы. Налегке, без укладки, потому, как знал многие заимки по пути. Тридцать километров пешего хода промеж многочисленных ламбин и болотин.

- И давно ты так, Ефим, по лесам? А живёшь где?
- Не важно - где жить, важно - как, так ведь?

Сидели далеко за полночь. Уже Егорча успел рассказать Ефиму многое из своих прошлых лет, включая то, как оказался на острове. Ефим же, в противоположность, был немногословен. В ответ на слова Егорчи за выручку с шатуном мимоходом кивнул, точно случай был из заурядных.

Как вышло по разговору, Ефим последние полгода провёл по ту сторону границы, в Финляндии. «Лойтсия» - так называли его там, что в переводе на русский значило не иначе, как Шаман.

- И что делал ты там, Ефим?
- То же, что и здесь. Жил. Помогал при случае. Тем, кому нужно.
- Если «Шаман», то и врачевал?
- Не без этого.

Егорча потянулся от стола, приоткрыл чугунную дверцу печки. Алым отблеском высветили пылающие уголья бревенчатый сруб. Пару хороших берёзовых поленьев и достаточно.

- И финский, значит, знаешь, раз жил там?
- Один из самых лёгких языков. Месяц практики, и для разговорно-бытового уровня достаточно.

Как оказалось, Ефим знал заветные тропы. По одной из таких он и пришёл из соседней Финляндии, минуя контрольно-следовую полосу. Это удивило Егорчу более всего.

- И что, можно вот так вот пройти по лесу, и никакой границы? А как же колючая проволока в три ряда?
- Можно. К примеру, как по-твоему, когда речка, или ручей какой по пути?
- А пограничники? Заставы, кордоны?
- Они тоже люди.
- Кстати, Ефим. Я ведь как-то наткнулся там, в лесу, на материке на двоих. Оттуда и автоматов пара у меня. Лежали друг напротив друга. Дезертиры наверно? Самострелы?
- Самострел - это когда сам себя.
- Интересно – что могло случиться.
- Далеко нашёл?
- Километра три на север примерно. От побережья.
- Ближайшая застава ещё километров десять сверху, если к северу.
- Я потом долго размышлял, Ефим. Еда была при них. Понятно, что убежали и пробирались куда-то. Но стреляться зачем?
- Мало ли что. Каких они дел натворили.
- Всё равно не понимаю. Что ж должно было такого произойти, чтобы сознательно прекратить свою жизнь? Судя по тому, как лежали, они договорились и одновременно выстрелили друг в друга.

Ефим подхватил с печной плиты сковородку с медвежатиной, доложил себе в миску пару ложек. Долго, неторопливо жевал, глядя на тусклый язычок керосинки.

- Древние называли медведя «лесным человеком». Знаешь, Егорча, чем он отличается от нас?
- Чем?
- Он будет жить. До самого своего конца. Любым способом пытаясь выжить. Даже нападая на тебя, как сегодня утром. И иного у него в жизни нет. У него нет выбора. И в этом его безграничная свобода.

- А у нас какой выбор, Ефим?

- Единственная настоящая свобода человека - это свобода выбора. Есть один из многих стереотипов. Наличием сознания мы отличаемся от животного. В вопросе жизни и смерти человек как раз и получил свою первую свободу. Как только понял, что он может жить, или не жить.
- Свобода самоубийства что ли, Ефим?
- И других нет, Егорча. Это единственное, чем мы располагаем. И чем отличаемся от животных.