Варя Симакова

Автор: Игорь Шанин На своем первом уроке она сказала:

– Меня зовут Варвара Сергеевна Симакова. Я буду вести у вас английский.

Невысокая и худая, она похожа на фарфоровую статуэтку балерины из бабушкиного серванта. Мелкие кудряшки цвета кофе подпрыгивают у висков при ходьбе. Глазищи – как у этих анимешных девчонок, огромные и наивные. Варвара Сергеевна Симакова окончила педагогический колледж в этом году и сразу пошла преподавать. Ей чуть за двадцать, и, конечно, за глаза никто не называет ее Варварой Сергеевной. Не знаю, как остальные классы, но наши, одиннадцатые, зовут ее Варька или Варя Симакова. Никаких обидных прозвищ.

Теперь на английском я всегда сажусь за первую парту. Когда Варя смотрит на меня, я понимающе щурюсь и киваю, будто слушаю очень внимательно, хотя ни слова не доходит до мозга. Розовые губы Вари шевелятся, произнося что-то на английском, а я щурюсь и киваю, щурюсь и киваю. Этому меня научил один подлиза из параллельного класса – говорит, чтобы понравиться учителю, достаточно просто сделать вид, что слушаешь.

Когда Варя выводит сегодняшнее число на верху школьной доски, то встает на цыпочки. Плиссированная юбка салатового цвета приподнимается, давая рассмотреть напряженные икры. Гладкие и блестящие, будто кукольные. Белоснежная блузка такая обтягивающая, что можно различить рельеф лямок бюстгальтера. От них очень сложно отвести взгляд, когда Варя отворачивается от доски к классу. Она всегда наивно улыбается, совсем не замечая, как я ее разглядываю. Она восторженно объявляет новую тему, а я каждый раз ничегошеньки не запоминаю.

Варя Симакова – невесомая эфемерная субстанция. Кажется, она вот-вот оторвется от пола и растворится в воздухе вкусно пахнущей розовой дымкой.

Если вдруг попаду в рай, то это будет бесконечный урок английского, где Варя Симакова только и делает, что пишет дату на доске, повернувшись ко мне спиной. Так ее можно рассматривать от низких каблуков до кучерявой макушки и не бояться, что она вот-вот обернется и заметит мой нездоровый интерес.

Проходит несколько дней или недель, когда я решаюсь рассказать все лучшему другу Антону.

– Она мне весь мозг заполнила, – говорю. – Вообще ни о чем другом не думаю. Даже когда случайно просыпаюсь посреди ночи, сразу она перед глазами.

– Втюрился, – совсем не удивляется Антон, подбирая вилкой тушеную капусту с тарелки.

В столовой сегодня особенно людно – октябрь выдался холодным и дождливым, поэтому на перемене все собираются там, где тепло и есть еда. Я то и дело оглядываю толпу в надежде различить ставшую родной кудрявую голову, хоть и знаю, что учителя в столовой не обедают.

– Она говорит, будет устраивать дополнительные по английскому, – говорю. – Надо записаться.

– Нафиг тебе этот английский? – морщится Антон с набитым ртом.

– Почаще смотреть на нее.

Он косится с сомнением:

– Что, только смотреть будешь?

– А что еще надо?

Антон откладывает вилку в сторону, рукав утирает жирные губы.

– Подкати к ней, она ж всего на несколько лет старше. Это не к Алевтине Яковлевне шары катать.

– Думаешь? – со смятением удивляюсь, почему такая мысль раньше не приходила. – А вдруг у нее есть кто?

– Она без кольца – значит, не замужем. Если и есть кто, то подвинется.

Хмуро разглядываю капусту в тарелке. Я к ней даже не притронулся.

– И чего пригорюнился? – удивляется Антон. – За тобой все девки в классе бегают. Варя и сама уже в тебя втрескалась, сто пудов.

Поднимаю голову. Даже серое небо за окном светлеет от слов Антона. Так и есть – внешность у меня что надо, спасибо отцу за генетику, плюс еще участие в баскетбольных региональных соревнованиях делает свое дело. Нет такой девчонки в классе – да что там, во всей школе, – которая отказала бы, позови я ее на свидание.

И все равно цепляюсь за скептицизм:

– Если и втрескалась, то очень хорошо это скрывает. Хоть бы оставила после урока, поговорить о том, о сем.

– Это же бабы, – снисходительно усмехается Антон. – У них намеки такие, что так сразу и не разберешь. Ты присмотрись получше, а то только и делаешь, что рот разинешь и пялишься как в пустоту.

Теперь я так внимательно слежу за лицом Вари, что порой даже забываю щуриться и кивать. Ее это не расстраивает – на каждый мой взгляд Варя отвечает мимолетной улыбкой, а зеленые глаза задерживаются на мне явно дольше, чем на других учениках. Когда она объясняет тему, то глядит на меня почти все время, лишь изредка переводя взгляд на других, если кто-то поднимет руку для вопроса. Значит, Антон прав – Варя Симакова передо мной не устояла.

Отец меланхолично размешивает чай в кружке, когда я спрашиваю:

– Как ты познакомился с мамой?

Он поднимает вопросительный взгляд, и я уточняю:

– Как получилось ей понравиться?

Он потирает недельную щетину кулаком с таким звуком, будто две наждачки трутся друг о дружку. Несмотря на возраст, папа хорошо сохранился – высокий и поджарый, даже с непричесанной шевелюрой выглядит как модель с обложки журнала.

– Я и не прилагал усилий, – говорит. – Я был красивым десятиклассником, а она красивой десятиклассницей. Мне только и стоило оказать пару знаков внимания, как она сразу же ответила взаимностью. Все мои друзья говорили, она давно этого ждала.

Почти как у нас с Варей Симаковой.

– Это так просто? – спрашиваю.

– Нашел девочку, что ли? – щурится отец. – Понравилась сильно?

– Сильно.

Я рассказываю о Варе – о темных кудряшках, огромных глазах и гладких икрах. Я могу вспомнить каждую ее ресничку, но если спросить о любой теме по английскому за последние дни – сразу накроет амнезия.

Отец говорит со знанием дела:

– Тут главное – не мяться. Такие вещи происходят намного проще в реальности, чем в голове. Нужно просто сказать, что чувствуешь, и она не останется равнодушной.

Снова почесав щетину, он говорит «погоди-ка» и уходит в сторону своей спальни. Чай на столе исходит едва заметным паром, а в забытой ложке отражается серое небо за окном.

Папа возвращается с чем-то блестящим в руках. Присмотревшись, я различаю перламутрово-зеленую птичку с длинным тонким клювом. Оперение у нее – малахитовая эмаль, а глаз – крошечный самоцвет голубого оттенка.

– Возьми, – говорит отец, и птица ложится в мою ладонь серебряной прохладной тяжестью.

– Что это?

– Колибри. Заколка. Я подарил ее твоей маме в школе. Один из тех знаков внимания. После этого мы стали встречаться, а через четыре года появился ты.

Он тяжело вздыхает. Мамы нет уже больше десяти лет, но отцу так и не удалось выкарабкаться из депрессии. У нас дома всегда серо и пасмурно, не только в промозглом октябре.

– Откуда ты ее взял? – спрашиваю. – Выглядит недешево. Ты уже работал в десятом классе?

– Мой дед отдал. Сказал, это его свадебный подарок бабушке.

Он опускается на стул, тусклые глаза не отрываются от остывшего чая. Я сжимаю заколку в кулак, тонкий клюв торчит между пальцами изящной иглой.

– Зачем она мне?

– Подари этой девочке. Если думаешь, что она действительно так нравится. Заколка тебе поможет.

Варя объявляет дополнительные – по вторникам и средам после шестого урока все желающие могут подтянуть знания английского. Вот тут выясняется, что, кроме меня, желающих нет. Варя обводит класс растерянным взглядом – только моя рука тянется к потолку. Одноклассники опускают головы, перебирают тетради, кто-то шепчет: «и так дофига дополнительных».

Я так и застыл с поднятой рукой и упавшим сердцем. Сейчас Варя Симакова скажет, что дополнительные по английскому придется отменить, и тогда я не смогу любоваться ей еще дольше. Но Варя вместо этого только улыбается и говорит:

– Что ж, тогда буду уделять время только одному ученику.

Я щурюсь и киваю. Она будет рада побыть со мной наедине.

Во вторник шесть уроков тянутся как десять. Или сто. Не уроки, а бесконечный скучный фильм, с которого нельзя уйти. Я то и дело жму кнопку разблокировки мобильника, чтоб посмотреть на часы, и цифры на дисплее будто забыли, что должны меняться.

Звонок – райская трель. Я сметаю тетради в сумку и мчусь к кабинету английского. Все вокруг как в тумане, сердце колотится прямо в горле, собственное дыхание стоит в ушах оглушающим гулом. Рука машинально нащупывает в кармане джинсов заколку и сжимает ее до боли.

Варя за учительским столом, перебирает какие-то бумаги. Когда хлопает дверь, она поднимает голову и улыбается:

– Не ждала тебя так скоро. Думала, сходишь перекусить после последнего урока.

– Не, я не голоден, – говорю негромко, стараясь скрыть одышку.

Она делает приглашающий жест:

– Садись на свое место.

Я устраиваюсь за первой партой, не сводя зачарованного взгляда с Вари. После шести уроков она совсем не выглядит уставшей – все та же мягкая улыбка и сияющие глаза.

– Честно говоря, не ожидала, что ты запишешься на дополнительные.

Она поднимается с места, чтобы бесшумно приблизиться ко мне и приземлиться на соседний стул. В руках несколько листов бумаги формата А4 с распечатанными заданиями.

– Всегда так внимательно слушаешь, ничего не упускаешь. Когда я сама училась, точно так же сидела на уроках. Особенно на английском.

Варя раскладывает листы на парте.

– Смотри, я нашла задания посложнее, специально для тебя.

Щурюсь и киваю. Пахнет духами, тонкий цветочный аромат. Варя сидит так близко, что я различаю родинку на худой белой шее, прямо под ухом.

– Ты не думал поступать на педагога после школы? – спрашивает. – С твоей внимательностью тебя ждет успех.

В кабинете так тихо, что слышно, как смеются первоклашки на спортивной площадке за школой. На доске сегодняшнее число и тема урока, а чуть ниже – предложения на английском, кто-то забыл стереть их.

– Нет, – говорю. – Я подам документы в спортивное училище.

– Ах да! – Варя смеется. – И как я не подумала, ты же лучший спортсмен в школе.

Она наклоняется ближе, взгляд заинтересованно сползает с моих глаз на губы:

– Это правда, что твоя команда выиграла все соревнования, в которых участвовала?

Едва сдерживаюсь, чтобы не погладить ее по волосам.

– Да. Мы никогда не проигрывали.

– Уверена, это все благодаря тебе. Ты такой молодец.

Ее худая пятерня взъерошивает мои волосы, и по спине от шеи до копчика пробегает волна мурашек.

– Ну что, готов заниматься, спортсмен?

Варя тянется к листам формата А4, но я кладу свою ладонь на ее, чтобы остановить. Хватит английского.

– На самом деле, я хочу сказать кое-что.

Она смотрит вопросительно:

– Да, конечно.

Солнечный свет из окон заливает фиалки на подоконниках, ложится на парты и учительский стол с тетрадями. Все вокруг такое яркое – свет, небо, глаза Вари Симаковой, – что хочется зажмуриться. Я осторожно разворачиваю ее руку ладонью вверх и вкладываю заколку.

– Что это? – Она глядит то на меня, то на колибри. – Это мне?

– Да, – отвечаю. – Я решил, пора признаться. Глупо скрывать, к тому же, все и без того слишком очевидно, так ведь?

– Я не совсем понимаю...

– Наверное, мне и вам... То есть, мне и тебе уже можно стать чем-то большим, чем учительница и ученик, понимаешь? Ты мне сразу понравилась, так сильно, что не представляешь. Это же взаимно? Мы могли бы встречаться, в этом нет ничего такого. Если хочешь, будем скрывать ото всех, я могу притворяться обычным учеником.

Она застыла как восковая фигура и смотрит на меня не отрываясь, а я взахлеб продолжаю:

– Вот только скрывать глупо, все и так все видят. Это нормально, тут нечего стыдиться. Я думаю, это даже наоборот. Наоборот, в смысле, круто очень, понимаешь же? Мне друг сказал, что тут не может быть по-другому, а я... Я сначала просто не понял, и вот... Как бы...

Язык немеет по мере того, как опускаются тонкие Варины брови. Еще миг – и кукольное личико обретает напугано-растерянное выражение. Тишина в кабинете становится напряженной и хрупкой будто кусок хрусталя. Проходит бесконечная минута, а потом Варя негромко говорит:

– Я такая дурочка, подумать только. Надо было сразу догадаться, а я совсем о другом думала. Не то в голове было.

Она медленно переворачивает ладонь, и мы меняемся местами – теперь моя рука снизу, а Варина вкладывает в нее заколку.

– Прекрасно понимаю твои чувства, я же и сама не так давно была школьницей. Но ты придаешь им слишком большое значение. Нельзя полагаться на эмоции, когда тебе семнадцать лет, они чересчур сильные и чересчур быстро проходящие. Я тебе не смогу объяснить, ты сам поймешь это со временем, когда испытаешь на себе, поэтому просто послушай и поверь.

Теперь восковая фигура – я, будто даже кровь в венах остановила бег. Наверное, все не так просто, как я думал. Как говорил папа. Наверное, придется добиться расположения Вари. Сколько на это уйдет? Недели? Месяцы?

– Я просто проявляла доброжелательность. Ты хороший ученик, лучше других, вот я и выразила симпатию. Ты неправильно понял. Ты очень добрый и красивый парень, правда, но я... Я... – Она наклоняется и шепчет: – По правде, то, что я сейчас скажу, никто никогда не должен узнать, обещаешь?

Машинально, по привычке щурюсь и киваю, и она с неловкой улыбкой выдыхает:

– Мне не нравятся парни. Если бы нравились, я бы, может, ответила на твое предложение согласием. Но это невозможно.

Этот солнечный свет на партах и доске такой невыносимо яркий. Солнце вообще не должно светить сегодня. Никогда не должно светить.

– Мы можем быть просто друзьями, учителем и учеником, при этом друзьями. Я не буду отменять для тебя дополнительные. Просто сделаем вид, что не было такого разговора. Забудем, хорошо?

Не могу смотреть в ясные сочувствующие глаза Вари, поэтому не отвожу взгляда от блестящей заколки у себя в руке. Она холодна как лед.

– И да, – добавляет Варя. – Обращайся ко мне только на «вы», пожалуйста. Я же твоя учительница.

Ночь бессонна и бесконечна. На часах половина первого, а я пялюсь и пялюсь в серый потолок, пытаясь нащупать границы развернувшейся внутри пустоты. Все, что у меня есть – награды за соревнования, большие перспективы в спортивном обучении, друзья и влюбленные взгляды всех девчонок в школе – больше не имеет смысла. Невесомо, как дым, и совсем не нужно. Я не могу жить полноценно, если рядом нет Вари Симаковой.

Глаза, давно привыкшие к темноте, различают узор на обоях и школьную сумку в темном углу. На часах пятнадцать минут второго, а я достаю из-под подушки телефон и гуглю «безболезненные способы самоубийства». Одна половина ссылок ведет на порталы с номерами горячих линий психологической поддержки, а другая на заблокированные сайты. Цианистый калий запрещен какой-то международной конвенцией, и его нигде не достанешь. Даже прыгать с крыши не вариант – какая-то девочка из Астрахани после прыжка с двадцать первого этажа выжила, оставшись калекой.

Я убираю телефон, и перед глазами медленно тает призрак дисплея со строчками результатов поиска. Если меня не станет, ничего не изменится. Варя, конечно, очень удивится и расстроится. Возможно, даже поплачет, я же любимый ученик. Но пройдет месяц или неделя, может, вообще пара дней, – и она снова будет смеяться как ни в чем не бывало. Будет выводить число на доске, стоя на цыпочках. Кто-то будет касаться ее тела, гладить волосы, шептать на ухо. Обо мне Варя Симакова даже не вспомнит. Нет, так нельзя. Это тупик. Если бы я мог просто не существовать никогда, было бы гораздо проще.

Большой мохнатый мотылек беспомощно бьется о стекло, можно даже различить мельтешение его тени за шторой. С улицы слышатся далекий смех и звон разбитой бутылки. Еще дальше почти неразличимо раздается сирена скорой помощи. На часах начало четвертого ночи, когда в голову приходит единственное правильное решение, и тогда я наконец крепко засыпаю.

На следующий день я пропускаю все уроки. Прихожу только после шестого, на дополнительные по английскому языку. Вот только в кабинете никого нет. Пустые парты, начисто вымытая доска и безучастные фиалки на подоконниках. Растерянно стою в дверях, отчаянно сжимая дурацкую заколку-колибри в кулаке. Варя не явилась на дополнительные. Забыла про меня.

Я медленно подхожу к ее столу. Здесь несколько забытых тетрадей и какие-то клочки бумаги, исписанные почерком Вари. Почти неосознанно поднимаю один, прижимаю к лицу и жадно втягиваю воздух носом, будто так можно ощутить аромат духов или кожи. Ничем не пахнет.

– О, ты здесь!

Варя Симакова торопливо цокает каблуками к своему столу. В правой руке синий зонтик, волосы влажные от дождя, тонкие завитушки прилипли ко лбу. Кожа чистая и белая будто снежная поляна посреди леса. Идея, что пришла ко мне ночью, кажется слишком нереальной сейчас, среди обычного дня в школьном кабинете. У меня ничего не получится.

Варя улыбается, не сводя с меня глаз:

– Думала, не придешь сегодня. В учительской сказали, тебя не было на уроках, это правда? Ты не заболел?

Она вешает зонт на спинку стула и поправляет воротник. Мелькают голубые перламутровые ноготки. Я так и стою столбом рядом, пока Варя щебечет:

– Я бегала по делам, думала, получится закончить пораньше, но нет. Конечно, нет. Запомни – если предстоит какая-нибудь волокита с документами, не позволяй себе думать, что получится закончить пораньше! Не будь таким же наивным, как я.

Наверное, мой взгляд выглядит вопросительным, поэтому она поясняет:

– Я подавала запрос. Мне слишком тесно в таком маленьком городе, знаешь. Я имею в виду, таким, как я, всегда тесно в маленьких городах. Тебе не понять, конечно. В общем, в следующем году меня переведут в другую школу. В другом городе. Это такой восторг! Поначалу я думала, что обречена набирать здесь трудовой стаж лет пять, но все оказалось гораздо лучше.

Уедет. Уедет, и мы больше никогда не увидимся.

– Буду рада поддерживать с тобой связь, мы же друзья? Я дам свой номер. Можешь даже добавиться ко мне на страничку в контакте, хоть на родительском собрании и решили, что это лишнее. В принципе, какая теперь разница, чего хотят родители, если я буду в другой школе?

Варя Симакова продолжает что-то тараторить, снимая влажное пальто кремового цвета, но я теперь ничего не слышу. Шевелятся тонкие розовые губы, и ни слова не доходит до моего мозга. Совсем как на уроках, только я больше не щурюсь и не киваю. То, о чем я думал ночью, все-таки единственный верный вариант. Только так можно избавиться от этого жгучего удушающего ощущения в груди.

Я медленно поднимаю руку. Варя успевает заметить заколку в моей руке и нахмуриться, прежде чем длинный тонкий клюв входит в ее белоснежную шею. Бьет алая струя, брызги рассыпаются по блузке. Варя зажимает шею руками, открывая рот для крика, но оттуда вырывается только хрип вперемешку с красными слюнями. Я наношу новый удар, колибри клюет меж Вариных пальцев, и крови становится еще больше.

Безупречно красивое личико изуродовано мучительной гримасой. Варя валится на колени, не отнимая рук от шеи, и все продолжает открывать и закрывать рот. Алый блестящий язычок шевелится будто водоросль, распахнутые глаза уперлись прямо в меня, и я не свожу с них взгляда, впитывая зрачками каждое мгновение. Кругом все красное, с трудом верится, что в таком маленьком хрупком тельце может быть столько крови. Даже эти розовые губы теперь совершенно красные и раз за разом складываются в беззвучное «помоги».

Варя Симакова – обмочившийся мешок с костями. Конвульсивно подергиваясь, она упирается лицом в лужу крови на полу, и глаза теряют осмысленность, медленно расползаясь зрачками в разные стороны. Пальцы на шее теряют хватку, а язык вываливается наружу дохлым червяком.

Мои страх и волнение отступают на задворки мозга, вытесненные непробиваемым спокойствием от единственной мысли – в этот кусок мяса больше никто не влюбится.

Я до боли сжимаю заколку в кулаке. Отец был прав – она мне помогла.