Больше мяса!

Автор: Братья Ливер Жизнь прекрасна

Голушков постучал в дверь и, приоткрыв её, заглянул в кабинет. Скрючившийся за монитором лысоватый человек раскладывал на столе странный пасьянс из бумажек с печатями. Увидев посетителя, он скривился и брезгливо встряхнул рукой:
- А, ну входите-входите, раз пришли. И это… дверь притяните там.
За Голушковым в открытый проём увязался сквозняк, подхвативший со стола листки и расшвырявший их по углам кабинета.
- Ну заходите живее, не спите, а…, - взвыл лысоватый, истерически молотя ладонями по столешнице, чтобы прижать то, что ещё не успело разлететься.
Голушков заскочил в кабинет и захлопнул дверь.
- Не гремите дверями, - лицо человека за столом перекосило от запредельных страданий. Схватившись рукой за голову, как если бы она трещала с похмелья, он зашелестел оставшимися бумажками, потом раздражённо сгрёб их в охапку и смёл на пол.
- Ну е-моё, а, - забубнил он, с ненавистью глядя на Голушкова. – Вот полдня сидишь, собираешь, раскладываешь по порядку, чтоб красиво было. Потом вламываетесь вы, как… я не знаю… как пьяный медведь какой-то. И всё коту под хвост. Давай теперь, Сергей Михалыч, начинай сначала. Тебе ж один хрен, делать нечего, да? Прекра-а-асно, прекра-а-асно, замеча-а-ательно.
Голушков не стал спрашивать, в чём красота разложенных бумажек со штампами. Вместо этого он сел на стул и сказал:
- Здравствуйте.
- Го-луш-ков Пётр Николаевич, да? – спросил хозяин кабинета, сощуренно глядя в монитор. – А меня зовут Сергей Михайлович, но вы и так это знаете. Да и вообще я ненавижу, когда меня называют по имени. Ну это же не имя, а издевательство какое-то, ага. Сирожа, тьфу! И отчество это медвежье ещё. Я, кстати, подал документы на смену имени, буду Ромуальдом Сикорским. Фабиановичем.
Голушков с изумлением взглянул на собеседника.
- Правда? – только и нашёлся сказать он.
- Да, к счастью, - ответил будущий Ромуальд, и его беспокойное лицо ненадолго разгладилось и прояснилось. Но тут же на щеках гроздьями высыпали ядовито-багровые пятна. – Только в паспортном столе такая резина, такая бюрократия. Хрен знает, сколько ковыряться будут ещё. Бардак ведь в стране, такой бардак. Как новости по телевизору вечером сяду смотреть, так левый глаз дёргаться начинает.
Голушков деликатно взглянул на собеседника – у того дёргался не только левый глаз, но и правый и вдобавок щёки. Откашлявшись, Голушков произнёс:
- Я думаю, можно переходить к моему вопросу?
Сергей Михайлович сморщился, застонал, ударил ребром ладони по столу. Держась за поясницу, он грузно встал со стула, с кряхтениями опустился на корточки и принялся собирать листки бумаги с синюшными отметинами печатей.
- Вопросы, вопросы… У всех постоянно ко мне какие-то вопросы. У меня, может, тоже вопросы есть. Ведь, понимаете, я специалист высочайшей квалификации. На весь город таких всего… да таких всего один, что уж там. И что я за это имею? Зарплаты хрен да маленько, вместо степени и доплат – геморрой от сидячей работы, дочь путается с чучмеком, отбивная в столовке как подошва, одна курица безмозглая с моей лестничной клетки наняла каких-то мордоворотов следить за мной, они и сейчас торчат под окошком, посадил пятно на брюки, сказали - лейкоциты низкие, не хватает даже на…
Голушков поднялся и сделал неуверенный шаг. Стены надвигались на него со всех сторон и под разными углами, потолочный вентилятор опускался всё ниже, и вместо лопастей у него со свистом вращались ножи мясорубки. Сергей Михайлович вдруг прервал на полуслове свой рассказ о том, как его обобрали на почте, и замер, вскинув указательный палец:
- Вы слышите? Нет, вы слышите?
Голушков насторожился, но ничего не услышал.
Сергей Михайлович зашёлся воем, переходящим в рычание. Швырнув обратно на пол собранные листки, он вскочил, подбежал к окну и со страдальческим лицом замолотил по батарее.
- Тише там, а… Ти-ше! Невозможно вести беседу.
Голушков сделал три глубоких вдоха и выдоха. Это помогло ему прочнее утвердиться в пространстве, стать крепче духом и среди пляшущих радужных зигзагов отыскать-таки взглядом дверь. Сергей Михайлович, тем временем, поднял с пола одну из своих бумажек и, обстоятельно высморкавшись в неё, вернулся за стол.
- Да, вот и время наше закончилось, - заметил он, рассеянно взглянув на монитор. – Ещё один час… Да, вот такая она, работа моя, ага. Каждого выслушай, к каждому подход найди. Копайся в дерьме, как какой-то… я не знаю… ассенизатор душ человеческих. А меня кто выслушает?! Кто ответит, почему, если дождь, то я обязательно под него попаду, и почему соседи снизу до ночи гремят своим вонючим Игорем Осиным, и мой сын путается с чучмеком, а позавчера…
- Всего хорошего, Ромуальд Фабианович, - сказал Голушков и вышел, оставив дверь открытой для сквозняка. Наслаждаясь звуком своих шагов в гулкой утробе коридора, он понял, что с женой они, в общем-то, живут душа в душу, о депрессии он знает из телепередач, а сон легко привести в норму неспешными прогулками на ночь.

До победного

- Товарищи! Такскать коллеги! - Геннадий Пахомович водрузил на нос квадратные очки с толстыми линзами и вековыми наслоениями изоленты на дужках. - Давайте ещё раз сверим наши требования и приступим, такскать, к делу.
Почти всё пространство в комнате занимали кровати с панцирными сетками, с люстры свисали гирлянды из паутины. Геннадий Пахомович выдержал паузу, чтобы улёгся шторм хрипов в груди и восстановилось дыхание. После чего поднёс к лицу скомканный листок с крупно набранной надписью «Свечи от геморроя» и стал зачитывать написанный на обороте текст:
- Мы, собравшиеся 6 июля текущего года в квартире Файбусовича Ф.И. в составе… так, ну это можно, такскать, пропустить… требуем. Первое: возбудить уголовное дело об избиении нашего товарища С.В. Шкуриченко пассажирами автобуса маршрута №109 во время проведения вышеуказанным товарищем акции по бойкотированию грабительской оплаты проезда. Второе: возобновить прекращённое 27.05.1993 следствие по делу №138456 об осквернении памятника В.В. Куйбышеву в городе Бугуруслан Оренбургской области. Третье: провести всенародный референдум по вопросу о строительстве бани в микрорайоне «Ветлуги». Четвёртое: снизить цены на сахар до 24 рублей за килограмм. Пятое: отставки действующего правительства. Шестое: расследовать…
- Про реформу здравоохранения там добавь, - перебил общественник Карасёв.
- Про хищения из кассы взаимопомощи, - старуха Синявская затрясла немаленьким кулаком.
Поднялся гвалт, который потушил бывший редактор «Рытвинской правды» Филипп Файбусович. Продолжительным кашлем он призвал соратников к порядку, после чего, отдуваясь и вытирая слёзы, сказал:
- Товарищи, наши требования понятны: мы и так прорабатывали их два с половиной года. В администрацию я сообщил. С прессой тоже договорился — «Амурский зоологический вестник» корреспондента прислать обещал. В общем, товарищи, предлагаю не тянуть резину.
Бросив тоскливый взгляд на дребезжащий в углу холодильник «Бирюса», Файбусович заявил:
- Голодовку объявляю открытой. Пожалуйста, товарищи, доставайте транспаранты и плакаты, кто заготовил. Скоро может подтянуться пресса, сочувствующая общественность, представители губернатора. Надо встретить во всеоружии.
Голодовщики решительно заскрипели панцирными сетками. Когда все заняли позиции, повисла сосредоточенная тишина большого дела. Лишь старуха Синявская строго раз в минуту, сверяясь с часами, выкрикивала: «Возродить институт народных заседателей - гарант справедливого правосудия!». Да постанывал в коконе из бинтов и пластыря С. В. Шкуриченко, щитом выставивший над головой плакат с лозунгом: «Скажем «нет» побоям как грубому насилию над личностью».
Геннадий Пахомович, не утерпев, поднялся и подошёл к окну, чтобы не пропустить приближение взволнованных делегаций. Общественник Карасёв то и дело привставал с кровати и, сжимая руки в замок перед грудью, с придыханием обращался к Файбусовичу:
- Ну чё там, Иваныч, а? Есть чё-нибудь, а?
Файбусович прокашливался и, повозив толстым пальцем по экрану смартфона, пожимал плечами:
- Нет, нет. Пока ничего. Но ещё и рано, рано.
На сороковой минуте участники голодовки понесли первые потери. Известный архивист и краевед Мучаев-старший позеленел и потерял сознание. Почти сразу голодное истощение сразило и мать-одиночку, видную участницу пикетов Галину Евсееву. Санитары вызванной скорой охали и отдувались под тяжестью носилок с пострадавшими за справедливость. Стараясь умереннее шевелить губами, Файбусович мудро изрёк:
- Надо пить воду и не делать лишних движений.
Когда миновал полдень, соратники впали в задумчивость. От голода перед глазами мельтешили пятна в форме пельменей, измученные желудки урчали и булькали, как закипающий суп. Представители общественности по-прежнему не трезвонили в дверь, лента новостей тускнела повседневной чушью.
Ночь и следующий день прошли в информационном вакууме и мечтах о котлетах. На третьи сутки затишье стало уже неприличным. Общественник Карасёв, чтобы не расходовать энергию на разговоры, написал на обрывке календаря садовода «НАД ЧТ-Т ДЕЛ» и повесил своё экономичное воззвание на стене у изголовья. Но что можно было сделать, никто не знал. Все контакты с внешним миром поддерживались через Файбусовича и его богатые связи, но тот чавкал в бреду, то и дело, нарушая скорбное безмолвие выкриками: «Зина, ещё порцию шницеля, пожалуйста!».
Спустя несколько дней голодного безвременья, участники акции окончательно впали в анабиоз. Как-то среди ночи Геннадия Пахомовича выкинуло из тяжёлого, беспокойного забытья. В темноте комнаты мерещился интерьер цеха по производству сарделек, но, главное, в нос вливался сложный коктейль трясущих за душу гастрономических ароматов. Сольная партия голубцов, нотки борща, причудливая, бередящая сердце мелодия копчёностей.
«Галлюцинации, такскать, начались», - с ужасом понял Геннадий Пахомович и неуверенно сполз с кровати. Он отчаялся до резей в желудке. Он готов был сожрать сам себя – не только от голода, но и от стыда перед стойкими и несгибаемыми товарищами.
Обнимая Геннадия Пахомовича на прощание, жена тайком сунула ему в карман ветровки пачку печенья «Юбилейное». Геннадий Пахомович дал позорную слабину и сделал вид, что ничего не заметил. Мысль о печенье терзала его все дни голодовки, о нём кричала каждая аскарида в кишечнике, и Геннадий Пахомович пал под этим натиском.
Пошатываясь от бессилия и сквозняков, он истощённым привидением проплыл в прихожую, нашарил в кармане своё мучное спасение и зубами разорвал упаковку. Заталкивая в рот печенье, Геннадий Пахомович лил безутешные слёзы. Совесть жгла его желудочными коликами. Приговорив почти всю пачку, он высыпал оставшиеся обломки в карман трико и, скрюченный под тяжестью своего преступления, побрёл обратно, к преданным соратникам.
Несмотря на то, что Геннадий Пахомович слегка притупил голод, галлюцинации не прекращались – запахи еды, чуть отпустившие его, обрушились с новой силой, едва он переступил порог комнаты. В какой-то момент Геннадию Пахомовичу показалось, что вкусив запретного печенья, он обрёк себя на погибель, и судьба прямо сейчас покарает его – неминуемо и страшно. Волна паники беспорядочно завертела Геннадия Пахомовича среди коек и, согнув пополам, впечатала в стену как раз в том месте, где был выключатель.
Ошарашенные ярким светом глаза не сразу приноровились к обстановке. Какое-то время ничего не было видно, зато со всех сторон зашуршали звуки торопливой возни. Так как полуживые от голода люди не могли наделать разом столько шума, Геннадий Пахомович решил, что акция, наконец, дождалась десанта взволнованной общественности и пронырливых молодцев с камерами и диктофонами. Прищурившись, он всмотрелся в пространство.
- Что здесь происходит? – с какой-то чрезмерной рьяностью выкрикнула голова общественника Карасёва. Все остальные части его тела были скрыты под одеялом, и в районе груди угадывался странный нарост с очертаниями кастрюли.
Делая вид, что шлёпает губами во сне, пережёвывала обильное содержимое защёчных мешков старуха Синявская. Стеснённый бинтами С.В. Шкуриченко бросил на пол бутерброд с хреновиной как бросают оружие. В довершение всего распахнулась дверь холодильника «Бирюса» и оттуда, отряхивая усы от крошек, вышел Файбусович. В шоке от увиденного, Геннадий Пахомович, сам не понимая, что делает, вытряс из карманов на ладонь остатки печенья и дрожащей пригоршней отправил их в рот.
Голодовку ждало бесславное завершение, если бы не мудрый Файбусович. Вычищая языком закоулки полости рта, он мгновенно оценил обстановку и заявил:
- Ну, товарищи, все мы люди, и кто из нас без греха? Не вижу препятствий для продолжения нашей великой акции. Главное, воздержаться от еды, когда прибудут делегации и репортёры. Голодаем до полного удовлетворения наших требований! До победного, товарищи!
С этими словами он открыл дверцу холодильника, выудил из его утробы пухлый наливной помидор и, надкусив кожуру, окропил пол красным. Голодающие с чистой совестью вернулись к прерванным занятиям, их цветущие лица лучились решимостью.
…С тех пор миновал не один месяц. Пришли зима и ожирение, но участники акции так и не отказались от борьбы. Все их требования, разумеется, давно выполнены.

Больше мяса!

- Надеюсь, вы понимаете, какая честь выпала вам? – Арсений Викторович прищурился и выразительно тряхнул многочисленными подбородками.
- Да, конечно, - кивнул Павел, слегка ошарашенный оформлением кабинета своего нового начальника. Роль пепельницы на столе играло человеческое ухо, с виду вполне настоящее. Со стены вместо главы государства больными глазами смотрел Чикатило.
- «Фарш-информ» – лидер новостного сегмента, - продолжил Арсений Викторович. Павлу показалось, что с каждым словом он раздувается вширь. – Мы даём нашим читателям динамизм. Драйв. Эмоцию. Мы не фиксируем новости, мы создаём их сами.
Заверив шефа в том, что от динамизма его материалов читатели не смогут спать по ночам, Павел вспомнил ядрёно-зловонные заголовки, которые выплёскивал на своих посетителей лидер новостного сегмента.
«Старуха заколола спицей для вязания, сварила в борще и съела судебного пристава-исполнителя».
«На Москву движется облако радиоактивной пыли из Лысьвы».
«Неизвестные разнесли могилу и выкопали останки музыкального критика Троицкого».
«Запаса палок для селфи в городе хватит на три дня. Куда смотрят чиновники?».
Понимая, что пока ещё слишком вменяем для генерации такого драйва, и что придётся немало работать над собой, Павел покинул кабинет издателя и отправился на своё новое рабочее место.
В кабинете журналистов за среди столов и мониторов прохлаждалась горстка молодых люмпенов. В угрюмом молчании люмпены передавали по кругу баклажку с мутной жидкостью, почёсывались и отрыгивали. В течение рабочего дня Павел не единожды пытался завязать с коллегами разговор – спрашивал о последнем фильме фон Триера, ценах на литые диски и о том, где здесь туалет. Ничего не вышло: сотрудники сопели над своими планшетами, а тот, что сидел в самом тёмном углу спиной ко всем, поворачивался к Павлу, оскаливал клыки и рычал.
…К вечеру второго дня редактор Валерий Самуилович – тщедушный бородач в растянутом свитере, очках и часах «Монтана» - разнёс статью про мусорный полигон, написанную Павлом по редакционному заданию для рубрики «Культура».
- Хрен знает что! - сквозь густую слюнную завесу орал он, перечёркивая распечатку крест-накрест. – Не материал, а разлюли-малина какая-то. Где парадигма, где конативная установка, где полиструктурная мультипликативность?! Кого вы хотите заинтересовать этим объявлением для газеты «Политехник»? Добавьте сюда расчленение бомжа ковшом экскаватора, поджог свалки польским диверсантом, обнаружение алмаза «Орлов» в смятой банке из-под зелёного горошка. Тогда это будет интересно. А так, я вам скажу, этим только подтереться и всё. Вот посмотрите для сравнения, что создали за это время остальные наши журналисты.
Оплёванный Валерием Самуиловичем в прямом и переносном смыслах, Павел вяло пробежал глазами по экрану. Сочинения фарш-информовцев искрили привычным канибальским динамизмом: бегство проворовавшегося министра, бойня на пароходе, разграбление дома-музея критика Троицкого.
- Больше мяса! У нас не вегетарианская столовая, – резюмировал Валерий Самуилович, стуча кулаком по столу.
Через несколько дней Павла отправили за мясом вместе с вышедшим из отпуска золотым пером редакции. Перо носило имя Антон и, в отличие от остальных сотрудников, располагало к себе – улыбалось и разговаривало. «Следите за его работой, впитывайте, всасывайте, в конце концов, - горячо наставлял Павла Валерий Самуилович. – Этот парень – воплощение принципов нашего издания».
Выйдя из офиса «Фарш-информа», мэтр со стажёром пошагали мимо гаражей и мусорных баков, лавируя между торговками копчёной рыбой и беспокойными стайками закладчиков. Павел понятия не имел, куда они идут. Улыбчивый Антон то и дело оглядывался, что-то высматривая.
- Вот смотри, - говорил он, доверительно прихватив Павла за плечо. – Главное в нашей работе что? Главное – это вдохновение и событие. С вдохновением всё просто – я предпочитаю вискарь. Во-от… С событиями иногда сложнее, но это поправимо. Важно, чтобы была эмоция, задор, кураж. Заплесневелые сопли никому не нужны.
Когда они вошли в пустынный, пропахший мочой и изуродованный криворукими граффитистами переулок, Антон вдруг напрягся, стал с шумом втягивать носом воздух, а сдобренные гелем волосы на его голове поднялись дыбом. Дальше реальность замельтешила перед Павлом как видео в ускоренной перемотке. Из-за угла навстречу журналистам вырулила старуха с выкрашенными в ядовитый фиолетовый цвет буклями. Скособочившись, она тащила облезлую сумку. С воем Антон вдруг метнулся к ней, размахивая выхваченным из-под полы пиджачка трёхгранным напильником. Старуха не сробела и попробовала огреть Антона по голове сумкой, но промахнулась и потеряла равновесие.
- Лежать смирно, сука старая! У-у-убью! – голосом припадочного заорал обаятельный Антон и занёс напильник над съёжившейся на асфальте бабкой. Павел, наконец, выпал из столбняка, и подскочив к Антону, попробовал выкрутить ему руку…

К счастью, удар напильником в висок пришёлся по касательной, и серьёзных травм удалось избежать. Уже на следующий день Павел с отметиной из пластыря явился на работу. Антон поздоровался с ним как ни в чём ни бывало, медово улыбаясь, завёл светский разговор о котиках, рассказал анекдот про Чапаева.
Игнорируя болтовню Антона как жужжание мухи, Павел включил рабочий ноутбук, зашёл на «Фарш-информ» и прокрутил новостную ленту. Один из верхних заголовков возвещал: «ВООРУЖЁННЫЙ ЗЛОУМЫШЛЕННИК ОГРАБИЛ И ИЗНАСИЛОВАЛ ПЕНСИОНЕРКУ НА УЛИЦЕ ТРОИЦКОГО. ПОСТРАДАЛ НАШ КОРРЕСПОНДЕНТ, ПЫТАВШИЙСЯ ПОМЕШАТЬ ПРЕСТУПЛЕНИЮ». Павел закрыл крышку ноутбука и поднялся. Его лицо выражало муку и решимость.
В кабинет Арсения Викторовича Павел вошёл без стука и приглашения, но издатель, кажется, воспринял его визит с интересом.
- А, это вы. Проходите, присаживайтесь, - пригласил он, затягиваясь сигаретой в мундштуке из человеческого пальца. – Как ваши успехи? Слышал, Валерий Самуилович вами доволен и подумывает доверить вам расследовать дело «Союза жирных». Быстро растёте, а?
- Да, я много осмысливал принципы нашего издания, - кивнул Павел. – Стараюсь разыскивать темы, в которых были бы эмоция, задор, кураж. Заплесневелые сопли, знаете ли, никому не нужны.
- Это верно, - согласился издатель, любовно раскладывая на столе календари с голыми женщинами и мужчинами.
- Вот щас, например, подготовлю срочную заметку. Поступила инсайдерская информация о пожаре с жертвами в издательском доме.
- Окак. Это в каком же? – шеф привстал со стула.
- В вашем, - ответил Павел, выхватил из кармана газовый баллончик и, нацелив его в глаза издателю, нажал кнопку. После чего достал зажигалку, поджёг голых женщин и мужчин, занавески на окне, а заодно и волосы на голове ползавшего под столом и задыхавшегося Арсения Викторовича.
…О последствиях этой тёмной истории известно не так много. После того трагического дня любителям мяса пришлось искать пропитания в других местах. Бесследно исчез редактор Валерий Самуилович, а вместе с ним и всё содержимое сейфа информационного агентства. Готовя фоторепортаж о пожаре для конкурирующего портала, Антон получил удар пожарным багром и, говорят, так и не смог от него оправиться. Павел разочаровался в журналистике и с головой ушёл в тяжёлый физический труд, но через два года завершил его по УДО и ввиду недостатка доказательств злонамеренности деяния.
Одно известно наверняка: после того, как погиб «Фарш-информ», критика Троицкого, его прах и наследие наконец оставили в покое.