Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Литература:: - Гуль![]() ГульАвтор: Ирма – Мамочка, я слышу, как он смеется.– Кто смеется? – Он. – Кто он? – Я не знаю… Но смех у него противный. Он как будто лает. – Он с тобой говорит? – Нет. – Ты видишь его? – И да, и нет. – Это в твоей голове? – Да. А еще в глазах… – В смысле? – Когда я закрываю глаза – вижу скелет и белые квадраты. Лера злится: сын невозможно много играет на компьютере и не хочет ложиться спать. – Отстань, отстань! Ну, пожалуйста, отстань, – слышит Лера каждый вечер. – Молодой человек, вам пора в кровать, – подключается бабушка. – Я еще совсем чуть-чуть. «Чуть-чуть» длится долго – час, два, три. Вот уже за полночь, а сын все клянчит: «Ну еще немножечко». Когда Толик дома, Лере проще – у него разговор короткий: – Считаю до десяти: раз – минус сотка из кармана, два – в кино уже никто не идет, три – эти диски ты несешь на помойку, четыре – будешь есть, что заработал. До пяти на памяти Леры никогда не было. Сын капитулирует, выпячивает обиженную губу, глядит на Леру шарпеевыми глазами: – Мамочка, он же несерьезно? – Серьезно. Бабушка говорит, что Толик – бедовый. И однажды принесет смерть в своем рюкзаке. В том самом, в котором лежат блоки сигарет, черный чай, тушенка и сахар. В доме у бабушки не держат наточенных ножей, топоров, вязальных спиц, молоточков для мяса – вшивого шила и того нет. Толик психует, но оставляет личные вещи в тамбуре. – Мамочка, мамочка, мамочка! – сын забирается в кровать, просовывает лягушачьи ноги под мамину теплую попу, укутывается с головой в одеяло. – Ты уже большой, – говорит Лера, радуясь, что он еще такой маленький. – Мамочка, он не хочет со мной дружить! – жалуется сын. – Кто не хочет? Толик? – Нет. – А кто? – Ну он… Сын рассказывает Лере о новом знакомом. Его зовут Гуль. Оказывается, что он мертвый, и в реальном мире давно стал скелетом. Гуль залез в голову сына сквозь белый квадрат. – Я смотрел на солнце, а когда зажмурился – перед глазами появились белые квадраты, через один из них он и залез. Сначала просто смеялся, а теперь говорить начал. Лера читает всякое, кормит свое воображение новыми ужасами. Толик уверяет, что все пройдет – перерастет пацан. Сын рисует на желтых ватманах избушку на курьих ножках, косорылое солнышко, одноглазых голубей-чаек, горбатую радугу, летающие цветы и тучи-облака. – Что у тебя тут? – Лера заглядывает через сыновье плечо. Видит поле изрытое, крест на кресте, танк кверху брюхом, лошадь убитая ест черный овес, дерево горит, а на нем – человечек в петле. – Нравится, мамочка? Лера все время терзается тем, что не увезла сына подальше. Когда началось, всевозможные женихи, друзья, дальние родственники звали ее в Краснодар, Воронеж, Тюмень и даже в Прагу. Всем отказала дура – теперь никто не зовет. Лера знает, ее смерть прячется за автобусной остановкой. На пятом сиденье возле окна. Когда накатывает, она закрывает глаза и видит: серый январь, свекольный лед, сиреневый троллейбус, стеклянное крошево и люди не спешат на выход – уже приехали. – Я живу взаймы, тогда просто повезло. Лера любит свои сны: они всегда хуже, чем реальность. Обломки ночных кошмаров плавают в кофе, сыплются в тарелку вместе с овсяными струпьями, крошатся, плавятся, намазываются на хлеб, съедаются вместе с угольной пылью, тополиным пухом, цветочной пыльцой, гарью. – Мамочка, он щиплется и говорит, что у тебя все невкусное: и каша, и борщ, и кисель, и что ты меня не любишь, – говорит сын Лере. – Мама, я так больше не могу! – жалуется Лера бабушке. – Мальчику нужен отец… Толик жениться думает или нет? Лера пожимает плечами, шмыгает носом. У Толика на той стороне есть жена, с которой он живет также как с Лерой – без штампа в паспорте. Лера уже дважды ходила к гадалкам, обе сказали – не судьба. А сын становится совсем неуправляемым. Постоянно грубит Лере и бабушке, выливает супы на ковер, приносит из школы одни двойки, режет на квадраты тетрадные листы и страницы учебников. Лера плачет, Толик нервничает. Ему, конечно, не жаль ее – давно разучился жалеть. Просто не любит слез, особенно женских. – Хочешь, я его проучу? – спрашивает он Леру. – Только пообещай, что мешать не будешь. Измученная Лера, соглашается. Толик сразу берется за дело. Идет в комнату пацана и без лишних разговоров вырубает компьютер. – Ты что делаешь, дурак?! – возмущается молокосос, и сразу получает мощный подзатыльник. – Дневник показывай! Быстро! – орет Толик. – Обойдешься! – по щекам мальчика текут слезы, но страха нет. – Считаю до десяти. Где мой ремень?! – В жопе! – Ну, все, пацан, десять! Толик решительно выходит из детской, возвращается с армейским ремнем – грубая кожа, тяжелая бляха со звездой. А мальчика в комнате уже нет. – Что, в прятки играть будем? – Толик резко открывает шкаф, смотрит за шторой и под столом. Идет в спальню. Там сидит каменная, бледная Лера, а из-под кровати торчит маленькая ступня в порванном носке. – Спрятался? А ну вылезай, паскудник! – Толик хватает пацана за ногу и рывком вытаскивает из укрытия. – Мамочка! Мамочка! Спаси! Лера вздрагивает, но изо всех сил пытается изображать гранитный памятник безразличию. Твердит мантру: «Не лезь, не лезь, ты обещала». Мальчик пытается сопротивляться, но бесполезно. Толик зажимает его голову ногами, стягивает штаны, заносит ремень для удара. – Десять, – торжественно выносит приговор, и тут же приводит в исполнение. – Раз, два, три… Мальчик, визжит, рычит, воет. – Мамочка! Спаси! Мамочка! Больно! – Толя, я прошу тебя: не надо! – оживает Лера. ¬– Он же маленький! – Сиську ему еще дай! Четыре! – А-а-а! Больно! Больно! На крик прибегает бабушка. – Что тут происходит?! – Не твоего ума дело, мамаша! – снова опускается ремень. – Пять! – Немедленно перестаньте бить ребенка! – А-а-а! Мамочка! Больно! Убивают! Тут Лера совсем перестает быть каменной, прыгает на Толика, впивается в него когтями и зубами, больно кусает за шею, расцарапывает лицо. – А ну отпустил его быстро! Мудак! Садист! Вон из моего дома! – Да, пожалуйста. Сама воспитывай своего выродка, истеричка! Толик быстро переодевается, собирает свои немногочисленные вещи, и громко хлопнув дверью, уходит. – Мамочка, пусть его снарядом разорвет! А мы будем жить вместе: ты, я, бабушка и Гуль. Толик не звонит, Лера срывается по пустякам – все ей не так. Она, брезгливо морщась, моет сидушку унитаза и ванну, не притрагивается к дерунам и тефтелям. – Мама, везде твои волосы! Обрежь уже что ли… Бабушка хочет угодить, носит под сердцем чувство вины, нянчится с ним как с капризным ребенком. Называет себя древней старухой, ветошью, обузой. Прикидывает, сколько ей жить: пока дочка замуж не выйдет или до высшей школы внука? – Доченька, мне за ним сходить? – Нет. Лера волевым решением запрещает сыну видеоигры. Игнорирует слезы и вопли, ведет себя показательно строго. Компьютер теперь стоит в спальне, сидеть за ним можно только для учебы, и только под присмотром. Лера придумывает, что сыну нужно стать шахматистом. – Садись, бестолковый, будем играть. Мальчику эти орешки не по зубам: кони хромые, король голый, слоны неповоротливы, пешки стоят утюгами. – Мамочка, ты меня всего съела или только наполовину? – Он, как и мы – гуманитарий, – спокойна бабушка. – Подбери ему книги по возрасту, будет читать. Но сын не читает, только листает страницы с картинками, или того хуже – снова режет свои квадраты. Постоянно говорит с кем-то невидимым и в школе, и дома, громко смеется непонятно чему. Учителя жалуются Лере на сына, твердят, что он – неадекватный. Одноклассники дразнят его дебилом и шизиком. Их родители говорят, что такому не место среди нормальных детей. Лера ругается, защищает ребенка, как может – с одной сукой подралась, не выдержала. Но вместе с тем ее не покидает мысль, что люди правы. – Я поведу его к психологу, – говорит Лера. – И что всю жизнь со справкой ходить? – поджимает губы бабушка. Но бывают хорошие дни, когда нет скелетов и квадратов, когда сын такой же, как прежде – добрый, ласковый мальчик. – Мамочка, я умею дышать под водой! – ныряет в душистую пену. – А у кого самая вкусная пяточка? Вынырнув, сын хохочет, машет руками, роняет красоту в баночках, хватает Леру за поясок халата, хочет утащить к русалкам и кашалотам. – Мамочка, а когда мы поедем на море? – Летом. – Так долго, – вздыхает сын. Морем это трудно назвать: мелко и грязно. Чтобы нормально поплавать нужно идти подальше от берега, а ноги вязнут в липкой черной жиже. Ржавые лодки, выцветшие батуты, ностальгирующие пансионаты, наждачный песок, сизо-зеленая, слишком спокойная вода. На пляже – все разговоры только о войне. Лера скучает, мечтая о курортном романе с незнакомцем из далеких краев, но в рыбачьем поселке: соседи, друзья детства, бывшие одноклассники, любовники – все те, кто не уехал искать счастье за тридевять земель. – Мамочка, подвинься, нам тесно! – сын липнет, требует сразу кукурузу, мороженое, хот-дог. – Мы есть хотим! – А ремня не хотите? Пока Лера будет спать, сын спустится к морю, найдет на берегу мертвую чайку. Завернув в футболку, принесет ее в номер. – Мамочка, это птица везения и любви! Лерин подбородок дрожит, ладони превращаются в кулаки, сжимаются крепко – до сломанных ногтей и крови. Она уже видела этот сон. Лера придумывает, что дольше быть у моря нельзя – закончится бедой. Не добыв два дня, она собирает чемоданы, учит сына трем ответам: «да», «очень понравилось», «все хорошо». – Зачем меняли паспорт? – служивый на блокпосту смотрит на Леру, как на врага, держит руку на автомате. – А? – Лера, засмотревшись на оружие, не сразу понимает, что от нее хотят. – Гражданка, я по-русски говорю. Зачем меняли паспорт? – Тот сгорел при пожаре. – Где получали новый? – Там все написано. – Вижу, что написано, потому и спрашиваю. Пройдемте. Леру промурыжат три часа, автобус с чемоданами уедет. Заморенный на солнце сын, уснет в колкой степной травушке, Лера приляжет рядом, поплачет вдоволь и позвонит Толику: – Приезжай. Я была не права. Толик не упрямится – приезжает сразу, и не один, а с ребятами. Все вооружены, опасны, решительны и злы. Они идут на блокпост, требуют позвать командира, звонят кому-то важному, доходчиво все объясняют. Лера наблюдает за происходящим из машины, вздрагивает от каждого крика, говорит сыну, чтобы он лег на сиденье и прикрыл голову руками. Но до стрельбы не доходит. В итоге перед Лерой искренне извиняются, обещают впредь пропускать без проблем и даже без очереди. До дома доезжают с ветерком, и в хорошем настроении: байки, шутки, смех. Солдат за рулем затягивает удалую казачью песню. Уехавшие чемоданы ждут их в квартире. Бабушка напекла к возвращению три горы пирожков. Все садятся за стол. Толик ест пирожки с аппетитом, нахваливает. Лера влюблено смотрит на него, думает: «Хороший мужик – сильный, надежный. С ним безопасно. Не буду его больше гнать». В день рождения дедушки они едут на кладбище, несут старику сладкого. Бабушка льет на могилу грузинский коньяк – дед его очень любил. Пока взрослые будут отмечать день рождения покойника, мальчик полетит самолетиком между могилками, наберет пышный букет тревожных, печальных, безвкусных цветов. – Бабуля, это тебе! – Выбрось, деточка! Выбрось! – испуганно крестится бабушка. – Нельзя кладбищенское в дом. – Он говорит, что можно. А еще говорит, что твой дом здесь! Бабушка расплачется, в сердцах пожелает себе быстрей окочуриться, а через месяц затоскует по дедушке, будет бродить по городу простоволосая, искать его у чужих дверей, спрашивать: «Колюня мой не приходил?». Станет называть Леру кумой, а внука Зиночкой, беспокоиться и вздыхать, что воду на стирку никто не принес, крышу сарая не починил, печь не натопил. Откажется от твердой еды, вытянется на кровати оловянным солдатиком, тихо заснет. Санитары завернут ее в простыню, и вынесут из подъезда, будто это не мертвый человек, а старое, никому не нужное тряпье. Леру накрывает не сразу. Она спокойно, по-деловому говорит с работниками морга, гробовщиками, могильщиками. Это скорее не горе, а так – сожаление: «Не старая была мама, могла бы пожить еще. Жаль». Но, когда гроб привозят на кладбище, когда несут к яме, когда все простились, чмокнули в венчик, и наступает время вбивать гвозди, вот тогда и начинается. Лера прыгает на могильщиков, хватает их за руки, кричит: – Прекратите! Что же вы делаете?! Ей же тесно, ей же страшно там будет! Толик оттаскивает ее, говорит что-то успокаивающее, держит бережно, но крепко. Могильщики и не такое видели, они понимающе вздыхают, продолжают работу. Когда гроб опускают вниз, Лера рыдает вовсю, хочет вырваться и прыгнуть в могилу: – Это я во всем виновата! Отпусти меня! Отпусти! Я к ней хочу! Мама, ну прости меня! Прости! Мама! На поминках Лера сидит обессиленная и пустая. Механически вливает в себя водку, закусывает мясным салатом и фаршированными яйцами. Девять дней спустя – опять поминки, а Лере кажется, что она и не вставала из-за поминального стола. Лера вспоминает, в чем грешна перед матерью – грехи любят счет. Каждую ссору, каждое дурное слово нужно занести в бухгалтерскую книгу сожалений. – Я столько раз желала ей сдохнуть, странно, что она так долго прожила. Толик утешает Леру обещаниями, хрусткими червонцами, букетами роз. Разрешает наплевать на все и уйти с работы. Однако, жизнь домохозяйки облегчения не приносит. Лера начинает присматриваться к сыну – он стал другим, вовсе не капризным, слишком спокойным, неприметным. Лера пытается вспомнить, что делал ребенок в эти печальные похоронно-поминальные дни, и не может. Кажется, он просто тихо присутствовал – в ритуальном бюро, на кладбище, в столовой. Нет. На самом деле сына не было там – он пересиживал похороны у знакомых. У каких? Лера спрашивает у Толика. Он – разведчик, должен хорошо помнить детали. Но даже Толик не может ничего толком сказать. – Толя, ну подумай, прошу тебя. – Я, правда, не помню. Разве это так важно? Сын больше не пристает с расспросами, на все отвечает односложно, а главное, ни слова не говорит о своем новом знакомом – скелете в квадрате. А о нем и говорить не надо – он теперь ощутим, практически осязаем. Лера понимает, что в доме давно живет зло. К нему отнеслись несерьезно, дали укорениться, окрепнуть, вырасти. Лера боится сына. Когда Толика нет дома, ей становится по-особому жутко. Во снах она бродит по нарисованному полю, где крест на кресте, разговаривает с повешенным человечком или ползет внутри кого-то огромного и мертвого. А бывает – выходит из квадрата скелет, протягивает Лере кладбищенские цветы и голосом сына говорит: – Мамочка, это тебе! Лера кричит, хватает ртом воздух, просыпается. Но каждое ночное пробуждение – лишь продолжение кошмара. По квартире ночью кто-то ходит. Слышится что-то вроде цоканья копыт. Скрипят двери комнат и дверцы шкафов, открывается, освещая кухню холодильник. – Кто там? – спрашивает Лера. В ответ – неразборчивый шепот. Лера с фонариком обходит квартиру, включает везде свет. Дома – никого лишнего, сын спит. Вроде, как спит. Однажды во время такого обхода Лера мельком видит его: здоровый, в рваной камуфляжной форме, коротко стриженный, уродливый шрам на щеке, штанины подкатаны, на ногах… А что на ногах? Здоровяк криво улыбнулся и нырнул в детскую. Лера ворвалась в комнату, растолкала сына: – Мамочка, что случилось? Я сплю. – Он здесь, у тебя? – Кто? – Твой знакомый – Гуль. – Какой Гуль? Мамочка, ты о ком? Утром возвращается Толик. Он обживает квартиру. Когда не на службе – решает бытовые проблемы. Что-то ремонтирует, что-то покупает. Теперь старые порядки не действуют, рюкзак больше не стоит в тамбуре. Домой можно тащить все, что режет, стреляет, взрывается. Сначала Лера возражает, но Толик объясняет ей, что это – его основной доход. – Пойми, Лерочка, службой много не заработаешь. А здесь – деньги. Я уже и так прилично поднял. Еще немного поднакоплю – уедем отсюда в теплые края. Будем жить по-человечески. Обещаю. Лера доверяет Толику, надеется, что обещанный рай в теплых краях вполне реален. Освобождает кладовку – там теперь арсенал. От ребенка и от лишних глаз дверь запирается на ключ. Где Толик его хранит, Лера не знает, и знать не хочет. Клиентов в дом Толик не водит – все сделки проходят на нейтральной территории. Перед каждой деловой встречей он нервничает и почти всегда возвращается пьяный. После одного крайне удачного дела Толик придет, еле держась на ногах, но спать не завалится – захочет продолжения банкета. Достанет из пакета бутылку рома и много разной еды, попросит включить Хаски. Лера на скорую руку сделает бутерброды, поставит на стол приготовленные днем отбивные и крабовый салат. Заботливо нальет Толику, сама тоже выпьет. – А где малой? – поинтересуется Толик. – Сидим тут как жлобы, а его не зовем. – В спальне. На компьютере играет, я разрешила. Не волнуйся – я ему на отдельную тарелку всего отложу. Сын забежит на кухню, бойкий, озорной. Сверкнет глазами, загадочно улыбнется. Лере покажется, что он не такой как прежде – выше ростом, шире в плечах, плотнее. И с каждой секундой он станет будто раздуваться, расти, распухать. – Что, Толян, бухаешь? – скажет мальчик внезапно погрубевшим голосом. – Давай и я за тебя выпью… Не чокаясь. Ну, ни дна тебе, ни покрышки! Он выхватит из-под носа у Толика стопку, залпом осушит, пятерней залезет в миску, зачерпнет салата, закусит, пачкая лицо. Лера поймет, что это вовсе не сын, а тот бугай со шрамом, которого она мельком видела в одну из беспокойных ночей. Так что у него на ногах? А ничего. Просто вместо ступней – копыта. Толик ошалело посмотрит ему в лицо. – Ты?! Да я ж тебя своими руками… Да ты же сгнил давно! – И ты сгниешь! – здоровяк покажет Толику левую руку, на мизинце будет висеть ключ на кожаной тесемке и колечко от гранаты. Лера завизжит, нелепо замашет руками, потянет на себя скатерть, Толик вмиг протрезвев, прыгнет вперед, и накроет ее своим телом: – Ложись! Вокруг все засверкает, запылает, загрохочет, зазвенит, покатится, завертится и с треском провалится во мрак. Лере представляется, что она колобок, катящийся по разбитым стеклам, или отрытый на старом кладбище череп, которым бесстыдные школьники играют в мяч. Из всех частей тела она чувствует только голову, точнее – головную боль. Сна уже нет, но нет и пробуждения. Наркоз отступает, боль ползет ниже. У Леры появляются силы, чтобы открыть глаза. Открывает. Видит белый потолок, белые стены, часть кровати, капельницу. Вот все, что удается рассмотреть, не вертя головой. Шея, наверное, сломана – в корсете и двигать ей невозможно. Впрочем, этого не требуется. Увиденного достаточно, чтобы сделать первые выводы: «Я жива. Я в больнице». Лера старается вспомнить, что было до того, как она очнулась на больничной кровати, а вспомнив – жалеет, что ей не отшибло память. За дверью отчетливо слышны голоса. Лера понимает, что говорят о ней. Оба голоса – мужские, только один – низкий, хриплый, а второй, куда выше и звонче. Старый и молодой – упрощает все Лера. – Ну что, девочку вчерашнюю спасли? – спрашивает старый. – Спасли, – отвечает молодой. – Крови много потеряла, есть несколько переломов но, в общем – ничего критического. – Вот и хорошо – мальчик сиротой не останется. – Тут такое дело: минут двадцать назад звонил следователь – хотел с ней пообщаться. – К черту его – не будет никакого следствия. – То есть как? Там вроде человек погиб, у соседей стекла вылетели. А главное – в кладовке целый арсенал нашли. – Коллега, ну откуда такие сплетни? Информацию проверять надо. Мне вот достоверный источник ночью звонил, и объяснил доходчиво, что это – несчастный случай, взрыв бытового газа – не более. В общем, после обхода отправимся ко мне в кабинет, обсудим анамнез, заодно определимся, что говорить прессе. – Эти людоеды уже здесь? Как же надоели! – Что поделать, у каждого – своя работа… А вот и Анна Станиславовна идет. Что ж, приступим. В палату входят двое мужчин, с ними – женщина лет сорока. Лера почти не ошиблась – один был действительно молод, правда – лысоват и сутул. Второй – в возрасте, но определение «старый» ему не шло. Лицо – смуглое, одутловатое, в глубоких морщинах, волосы торчат седым ежиком. Но при этом – энергичные движения, осанка, живой взгляд. Нет, «старый» – не про него. – Доброе утро, – Лера пробует говорить, получается тихо, но вполне внятно. – Здравствуйте, Валерия Николаевна, – седой доктор улыбается, Лере нравится его улыбка. – Меня зовут Эдгар Янович, я – заведующий хирургическим отделением. Вас доставили сюда вчера вечером без сознания после взрыва газа. – Газа… Конечно. – Как ваше самочувствие? – Бывало и лучше… Где мой сын? – Здесь. С ним, к счастью, все в порядке – ни единой царапины. – Я хочу видеть сына. Приведите его! Немедленно! – Лера кричит, насколько это возможно в ее состоянии. – Ну что вы так разволновались? Тише, тише, – успокаивает ее Эдгар Янович. – Здесь нет никаких проблем. Анна Станиславовна приведите мальчика. Медсестра выходит за дверь, возвращается через минуту. А с ней за руку – цок, цок, цок копытами по полу – скачет верзила со шрамом на лице. – Мамочка! – сказал он голосом сына. – Это не мой ребенок! Неужели вы не видите?! Это вообще не человек! У него же копыта! – Мамочка, ты что такое говоришь? Это же я! – верзила садится на стул у кровати, кладет свою уродливую голову Лере на грудь. – Ублюдок! – она хватает тварь, пытаясь выцарапать белые без зрачков глаза. – Что ты сделал с моим мальчиком!? Убью! – А-а-а! Мамочка! Отпусти! Отпусти! Вокруг сразу началась суета – беготня, крики, ругань. Кто-то зовет на помощь, и в палату вбегают другие врачи, медсестры и санитарки. Они наваливаются на Леру, выкручивают руки, ломают пальцы, хлещут по щекам – все для того, чтобы спасти своего монстра. Им это удается – их много, а Лера одна. Их так много, что лиц не различить – сплошные халаты, вязкий белый клей, прилепивший ее к постели. Клей говорит разными голосами – мужскими и женскими: – Уберите отсюда мальчика! – Держи крепче! – Коли! – Ай! – Я тебе говорю: крепче держи! Лера сопротивляется до последнего, визжит: – Гады! Вы на его стороне! Гады! Гады! Гады! – Коли! Еей вкалывают что-то. Еще некоторое время она пытается бороться, но держат крепко, а сил все меньше. «Я – воздушный шарик. Меня кольнули булавкой. Теперь я сдуваюсь. Лучше бы лопнула сразу», – думает Лера. Вдруг в палату шумными веселыми потоками врывается вода. Стены становятся песочными – осыпаются, тают. Люди в белых халатах превращаются в морскую пену. Голоса заглушает шум прибоя. – Мамочка, я умею дышать под водой! – А у кого самая вкусная пяточка? Лера и сын плещутся в море, и не в море даже, а в самом настоящем океане. – Волны сильные, не заходите на глубину, – с берега машет бабушка. Чуть поодаль Толик залез на высоченную пальму. Вот чудак! Он сбрасывает оттуда кокосы, а папа Коля ловит их, чтобы не разбились, и складывает пирамидками. Лера смеется – впервые за много лет ей снится хороший сон. * в июле 2019 г. рассказ был опубликован в журнале "Даркер" https://darkermagazine.ru/page/irma-zareckaja-gul Теги:
![]() 4 ![]() Комментарии
#0 14:16 20-10-2019Лев Рыжков
Ай, молодца. Прочитала до хромых коней в шахматах. Показалось, слишком много мелких нюансов. Вернусь, зачту остальное. Возможно, все ещё стрельнет. Вместе или по отдельности Сюжет хороший, и читается норм. Финал только банальный и скучный. ( Хорошо. ничо такое Дочитала. Я кстате когда читал ожидал что в сноске внизу под звёздочкой будет распедалено чё такое Гуль. А там информация о публикации. Тоись меня тупо наебале. Но роскас всё равно годный. Сноски - зло. Любые. Занудно и нарочито. Как "Одесса" Тодоровского. Ощущение, что автор что-то видел, но что, рассказать не сумел. Ирма, привет. Не. Вроде держит текст в напряжении множеством деталей, язык такой сочный, но не выстрелило.. Бывает. О, а мне так очень понравилось. Молодей Ирма. молодец, ну и молодей, конечно))) хуясе Ирмачка . прифф вечером зачтём Отлично. Здравствуй, Ирма. Как? Всем спасибо! Льву за рубрику. Если можно уберите, пожалуйста, звёздочку из названия. Она должна быть только внизу. Алёна, привет. Дело в умении читать. Кастя, я постараюсь. Шева, всё хорошо. А у тебя? хор.+ завораживающе Ирма: напиши на shev3200@gmail.com О, Ирма! Привет. Молодец, что дышишь и пишешь. Понравилось Ещё раз всем спасибо. Здравствуй, Антон. Я непонел кто гранату взорвал. Роскас про сумашетьших и людоедов, это хоть понятно. Ну и я давно говорил што дети - зло и наказание, ниспосланное нам за грехи. #6 21:39 20-10-2019Гриша Рубероид "Я кстате когда читал ожидал что в сноске внизу под звёздочкой будет распедалено чё такое Гуль. А там информация о публикации. Тоись меня тупо наебале." Таж хуйня, но я помогу тебе камрад. Гуль - это такой капитан шхуны "Пилигрим" из креваса "15летний капитан" Жверна. Прочитали наверно пацану не подумав, а там же какраз есть ацкие каньебалы, бандиты и негры, поневоле ибанёшса. Вцелом прилично, стайл и динамика присуцтвуют. Но никаво нижалка кроме Толика и бабушки. "Когда Ирма вышла, аккуратно притворив за собой дверь, длинноногая, по-взрослому вежливо улыбаясь большим ртом с яркими, как у матери, губами, Виктор принялся старательно раскуривать сигарету. Это не ребенок, думал он ошеломленно. Дети так не говорят. Это даже не грубость, - это жестокость, и даже не жестокость, а просто ей все равно. Как будто она нам тут теорему доказала, просчитала все, проанализировала, деловито сообщила результат и удалилась, подрагивая косичками, совершенно спокойная..." (АБС) Афтарша, это не пратибя? Еше свежачок ![]() ***
Горчит снежинка. Липнет первый снег. И страха нет, и хочется бояться. Мне хорошо с Одессой. Мочи нет. Так хорошо, что лучше б нам расстаться. Тут слишком много выдранных цитат, Раздарено бессмысленно контекста И тень акации из переулка детства Уже язык не вяжет так.... ![]() Нинка была малолеткой, влюбчивой как кошка и "фабзайкой" - училась в "фабзе", швейном профтехучилище и кроме обычной школьной учёбы и швейной пАхоты за кормёжку хлебными тефтелями с перловкой и воняющим хлоркой чаем активно блядовала.
Блядовала Нинка не абы-как, а с большим малолетним умом, правда не своим, а закадышной кентихи Борискиной, годом постарше, по принципу "всё можно, если осторожно".... — Никогда не начинай рассказ с диалога, — каламбурил Витёк, — начинай диалог с рассказа.
Под фонарь к подъездной скамейке Петровна, по-дворовому и за глаза — Кадычиха, вынесла столик и пару алюминиевых табуреток. С ближних подъездов их старенькой двухэтажки подтягивались соседи.... ![]() Колледж местился в сталинском здании с колоннами в вестибюле, паркетом в коридорах и широкими лестницами под мрамор. К колледжу (советское имя - Радиотехнический техникум имени тов. Бонч-Бруевича) прилагалась хрущёвской четырёхэтажкой общага. В комнатухах-пеналах кладбищенского размера два-на-три теснились учащиеся по три штуки, стол (один), табурет (один) и ....
Здраствуй Айбалид! Пишу тибе письмо, потомучто Пашка сказал, что деда Мороза нет, а написать не кому, а ты есть. Подарков мне не нужно, их всё-равно папа покупает. Лучше помоги мне в моей страшной и стыдной тайне. Мама сказала что у меня на писюне хоботок и нам нужно идти к врачу, чтобы сделать операцию.... |