Важное
Разделы
Поиск в креативах
Прочее
|
Литература:: - Штыки в землю 2 частьШтыки в землю 2 частьАвтор: Gavr К утру 13 октября все работы по созданию оборонительных сооружений были закончены, и грузовые машины увезли последних штатских, помогавших нам, с боевых позиций. Мы находились почти на том самом месте, где во время Бородинской битвы в 1812 году был Шевардинский редут. Вместе с Хлопенко я обошел опорный пункт роты, поговорил с бойцами. Многие из них были старше меня и уже принимали непосредственное участие в военных действиях, пусть даже и не против немцев, и поэтому мне было немного неловко отдавать им приказания – они и так все знали. Когда я вернулся к себе, дежурный доложил, что комбат собирает у себя всех командиров рот, и я отправился к нему. На совещании комбат, капитан Щербаков, зачитал нам приказ командующего фронтом: «Немедленно привести войска в полную боевую готовность и в случае наступления противника стоять насмерть, не допустить прорыва обороны», и велел довести его до всего личного состава. Он добавил, что, по данным разведки, на нас наступают части 10-й танковой дивизии вермахта и дивизии СС «Райх», так что бой будет очень тяжелым, и напомнил, что мы бьемся за нашу столицу. Потом он всех отпустил, а меня попросил остаться. Он сказал мне, что я самый молодой командир роты во всей 32-й дивизии, и что командир полка очень беспокоится о том, смогу ли я выполнять возложенные на меня обязанности, особенно в таких условиях, когда наступление врага начнется со дня на день. Я на это очень обиделся и ответил, что я уже давно не мальчишка и умею командовать людьми. Он на меня как-то грустно посмотрел и сказал: «Можете быть свободны».В течение дня над Бородинским полем несколько раз проносились «Юнкерсы» и «Мессершмиты», но сбросили всего несколько бомб, для острастки. Я привык к их разрывам еще в Москве, но там всегда можно было укрыться в бомбоубежище, а здесь, на открытой местности, мы были абсолютно беззащитны против вражеской авиации. Немцы по-прежнему господствовали в воздухе, своих самолетов мы почти не видели. Один самолет сбросил листовки. Бойцы собирали их и читали. Мы не запрещали им этого делать – фашистской пропаганде все равно никто не верил, а бумага на курево была очень нужна. Листовки эти пропагандировали плен. В них немцы обещали всем, кто перейдет на их сторону, отличный продпаек, новое обмундирование, сохранение воинского звания и еще много-много всего. Одновременно они были и пропусками. Согласно указанной на них инструкции, солдат должен был бросить оружие, поднять руки вверх и, сжимая в левой руке листовку, идти к немецким позициям с криком «Штыки в землю!». Прочитав листовку, Хлопенко заметил: «Нехай они себе эти штыки у сраку повтыкають». Я был с ним согласен. Всю ночь мне не давала уснуть канонада, не умолкавшая на западе со стороны Гжатска – там бились окруженные под Вязьмой наши армии, и мы ничем не могли им помочь. Обстановка на переднем крае была очень тревожной. Мы так и не уходили из окопов. Около шести часов утра противник начал артиллерийскую подготовку. Но то ли немцы слишком уж рвались к Москве, то ли они были уверены, что у нас очень слабая оборона, - артподготовка длилась менее получаса и почти не нанесла нам никаких потерь. Меньше, чем через десять минут мы услышали приближающийся гул, наблюдатели закричали «Воздух!», и из темных утренних облаков вынырнули немецкие бомбардировщики – больше тридцати штук. Я дал команду всем укрыться и сам нырнул в вырытую только вчера «щель». Бомбежка оказалась намного страшней артиллерии. Одна бомба взорвалась совсем недалеко от меня, из-за чего меня засыпало землей, но не очень, и находившиеся рядом солдаты быстро помогли мне выбраться. Приведя себя в порядок, я вдруг обнаружил, что ничего не слышу левым ухом, из которого у меня идет кровь. Хлопенко объяснил мне, что, скорее всего, у меня лопнула барабанная перепонка и что надо открывать рот, когда рядом происходит сильный взрыв или стреляет крупнокалиберное орудие. А я раньше этого не знал. Санитар осмотрел меня и успокоил, сказав, что скоро я снова буду слышать, как раньше, и даже лучше. В результате бомбардировки моя рота потеряла семь человек убитыми и пятеро ранеными. Погибли бойцы из второго взвода в результате прямого попадания. Мне было очень жалко этих ребят, они даже не успели вступить в открытый бой с врагом, ради чего ехали сюда почти десять тысяч километров. Уже тогда я начал понимать, что везение на войне – очень важная вещь, и, как бы там ни говорили, от судьбы все равно не уйдешь. Кроме того, досадно было от того, что пришло в полную негодность одно противотанковое ружье, а их всего в роте было три. Мне позвонил Щербаков, и я доложил ему о понесенных потерях. О том, что я оглох на одно ухо, я говорить не стал – боялся, что он отправит меня в медпункт полка. Он сказал мне, что скоро на нас пойдут танки с пехотой, чтобы я еще раз проверил расположение основных огневых точек и в случае необходимости внес свои изменения в связи с потерей одного ПТР. «Артиллеристы будут оказывать нам максимально возможную поддержку», пообещал он. *** Я встаю с постели, натягиваю штаны и иду на кухню. Из холодильника я достаю две бутылки пива – себе и Свете – и возвращаюсь в свою комнату. Света все еще лежит в постели. Она ничем не укрывается – знает, что очень красива и совсем не стыдится своей наготы. Я открываю пиво и начинаю пить прямо из горлышка. Она корчит обиженную гримаску и протягивает руку: - А мне? - А это еще надо заработать, - коварно усмехаюсь я. - По-моему, я только что заработала гораздо больше, чем на пиво, - надувает она губки, но в то же время манит меня к себе пальчиком. Я подхожу к ней, она притягивает меня к себе и целует. Вдруг она хватает меня зубами за язык, я даже не могу вырваться. - ‘ринесешь ‘ива? – цедит она сквозь зубы. - Угу, угу, угу, - жалобно мычу я. Она отпускает меня с торжествующим видом. Я протягиваю ей бутылку. Она усаживается на кровати, накрывается одеялом до плеч и делает большой глоток. Я стою, опершись о письменный стол. - Когда твои-то вернутся? – спрашивает Света, слизывая пиво с губ. Сегодня воскресенье и мои родители уехали к каким-то своим знакомым в гости. - Да часа через два-три… А что? - Просто спрашиваю. - У нас еще много времени, не беспокойся. Тебе не удастся просто так покинуть этот дом… - зловеще говорю я. - Да-а? – она делает удивленный вид. – А что же ты со мной сделаешь? - Потом узнаешь. Хе-хе… - Ну, хорошо… - на некоторое время она замолкает, затем ее лицо становится серьезным. – Я тут недавно встретила Марину… - Какую Марину? – настораживаюсь я. - Ну, с которой еще в школе училась. Она замуж за этого вышла, как его… Андрей его зовут. - А, я понял, - она говорит о жене Хапуги. Мне это не нравится. – Ну, и что же она тебе рассказала? - Да ничего хорошего. Может, ты сам расскажешь? – она пристально смотрит на меня. Ей-богу, мне было бы легче, если бы она закатила банальную истерику. - А что я тебе расскажу? – я решил держаться до последнего. – Мне нечего от тебя скрывать. - Брось, Игорь. - Что бросить-то? – я стараюсь сделать наивное лицо. - Я знаю, что ты часто ходишь к этому Андрею и покупаешь у него героин. Слишком часто ходишь, даже она обратила на это внимание. Ну, вот. Рано или поздно она должна была об этом узнать. Почему-то я думал, что она будет плакать, кричать на меня, а все оказывается совсем не так. Она просто взяла и все мне сказала. Значит, плохо я еще ее знаю, хотя мы и встречаемся уже одиннадцатый месяц. Я стою, пью пиво и жду, что она еще скажет. Она молчит. Я не хочу отпираться, говорить, что это я покупаю не для себя. Я вижу, что ее не обманешь. Судя по всему, предстоит серьезный разговор. Я пошире открываю форточку и закуриваю сигарету. - Вообще-то все не так уж и плохо, - говорю я, выпуская дым. – Ну, то есть, плохо, конечно, но не настолько, как ты думаешь. - А как я, по-твоему, думаю? – она не смотрит на меня. Голос ее очень печален. – Что я почти год сплю с наркоманом? Что я люблю наркомана? - Какой же я наркоман… - «Самый обыкновенный», - проносится у меня в голове. - Ты колешься этой дрянью, можешь подхватить когда угодно какую-нибудь заразу… - я чувствую, что она начинает заводиться. - Ну, насчет заразы, - перебиваю я ее, - это ты слишком. В этом плане все в порядке. - Хоть в этом плане все в порядке! – она хочет встать. - Подай мне мою одежду! Я подбираю с пола ее джинсы, футболку и подаю ей. Она быстро одевается, не скидывая с себя одеяло, встает, берет пиво. - Я не понимаю, почему я тебя до сих пор еще не кинула, наверно потому, что действительно тебя люблю, дурака такого, но ты должен все это бросить! Ты понял? – она почти кричит. - Послушай, Света, если ты думаешь, что я сам не хочу бросить, то очень ошибаешься! Но ты представить себе не можешь, как это тяжело! Знаешь, как это тяжело?! – я сам срываюсь на крик. Она холодно смотрит на меня. Я внезапно вижу себя ее глазами: орущий псих-наркоман с пивом и сигаретой в руках. Замечательная картина. Как такого не полюбишь? - На самом деле, я давно заметила, что ты стал как-то меняться, просто не придавала этому значения, - неожиданно спокойно говорит она. – Ты стал раздражительным, мы стали реже видеться… Короче, Игорь, выбирай: либо ты перестаешь колоться, либо ты теряешь меня, – она берет свою сумочку. – Я пошла домой, а ты пока подумай, кто или что тебе дороже. Пока. Она выходит из комнаты, через минуту я слышу, как хлопает входная дверь. Я допиваю пиво и устало опускаюсь на кровать. Странно: всего час назад все в жизни было хорошо, за исключением мелких проблем, а теперь все плохо, и надо что-то делать. И почему она не начала этот разговор сразу, когда пришла? А сейчас убежала и даже пиво не допила. Я пытаюсь вспомнить, как все получилось. Первый раз я попробовал героин почти три года назад, через год после знакомства с Шелестом. Мы пробовали вместе. Тогда мы его нюхали – рассыпали на столе красивые дорожки, сворачивали купюры трубочками, вставляли в нос – и вперед. В общем, как в красивых фильмах про американскую мафию двадцатилетней давности. Мы тогда казались себе взрослыми и очень «крутыми». Но это слишком дорогостоящий способ, требующий много «белого», поэтому вскоре мы стали «бахаться по мышце», то есть уже кололись, но только в мышцы – чаще всего в плечо. Однако со временем пришлось отказаться и от этого – мы кололись все чаще, а по мышце тоже надо много порошка. «Много» - это относительно того, сколько его нужно для укола в вену – так мы и начали с ним «гонять по вене». Все очень просто. Просто и незаметно. Сейчас мне нужен минимум один укол в день – в противном случае меня начинает кидать то в жар, то в холод, или начинает непонятно ныть поясница, или еще что-то происходит. Я закуриваю еще одну сигарету. Все-таки я не согласен, что я наркоман. Какой же я наркоман? Наркоманы, они какие-то все должны быть худые и злые, в нестиранных майках… А я вроде бы нормально выгляжу, никаких особых проблем со здоровьем нет. Если, конечно, долго не употреблять, то начинает что-то побаливать или ныть противно, но это так, ерунда. Что же мне делать со Светой? Я не могу допустить, чтобы мы расстались – я ее действительно люблю. Но ее условия слишком жесткие для меня: сразу бросить я не смогу; это надо делать потихоньку, постепенно. Я не верю, что она меня бросит. Мы любим друг друга, а это все – временные проблемы, все само собой решится, все со временем образуется… Я открываю ящик письменного стола и, порывшись в нем, достаю «инсулинку». *** Я боюсь. Я все время боюсь, меня все время пугают. Меня прошивает насквозь излучение сотовых телефонов и микроволновых печей. На улице за каждым углом меня подстерегают террористы, чтобы взять меня в заложники. Я чувствую приближение радикального ислама, мусульманские фундаменталисты уже среди нас. Мой страх порождает истерическую ненависть ко всем лицам кавказской национальности, и это наша общая болезнь. Каждый день я ощущаю угрозу терроризма и экологической катастрофы. Астероиды в космосе все ближе к нашей планете. НАТО расширяется, взаимная ненависть охватывает весь мир. О, мы такие все оригинальные, так не вписываемся в тотальное противостояние Севера и Юга – никто не хочет нас принимать на свою сторону. Нас сотрут жернова этой гигантской мельницы, жуткий молот Севера расплющит по наковальне Юга. Все это я слышу по телевизору и радио каждый день, а газеты я уж и подавно бросил читать. Я не забываю об угрозе кариеса и ужасе критических дней. Я всегда сообщаю водителю транспорта, если вижу вещи, забытые другими пассажирами. Мне постоянно не хватает витаминов. С рекламных плакатов на улице и в метро, со страниц красивых глянцевых журналов на меня валятся обнаженные женщины, сигареты и презервативы. Мое «Я» исчезает, перестает существовать, сливаясь с другими, как растекается в луже намокший рисунок акварели. На меня выплескиваются потоки информации, с каждым разом все гуще и омерзительней, и, придавленный этим бредом, я забиваюсь под одеяло в своей кровати, скручиваюсь клубочком и хочу быть один – один на всем белом свете, - а еще я думаю о единственном человеке, который меня действительно любит – о маме. Но даже здесь меня настигают скрытые видеокамеры супермаркетов. Я должен улыбаться. *** Снова мы с Шелестом едем на этот пустырь. Гриша как-то умудрился растянуть выделенные ему сутки на целую неделю, но за это у Шелеста есть для него сюрприз. Мы сворачиваем с дороги, проезжаем через гаражи, поворачиваем направо и выезжаем к месту встречи. Гриша уже ждет нас. Он всегда приезжает немного раньше назначенного часа. Сегодня труба стоящего неподалеку какого-то завода дымит особенно густо. Около часа назад была гроза, и глина скользит под ногами, обнажая сухой слой; мне непонятно, как на такой почве еще может расти трава. Мы подходим к Грише. - Привет, Гриша, - говорит Шелест. – Ну, что, привез все, что надо? - Конечно, - Гриша протягивает ему конверт. – Здесь ровно столько, сколько вы просили. Вы уж извините, что задержка вышла, но сами понимаете, мне тяжело было все это собрать, а занять не у кого… Он виновато смотрит в глаза то мне, то Шелесту. Я отвожу взгляд. - Да ты не переживай, - успокаивает его Шелест. – Молодец, что смог собрать. Ведь собрал, а это главное, да? - Да-да, - Гриша начинает чувствовать что-то неладное. В конверте, который он нам дал, лежит семьсот долларов. Это гонорар мне и Шелесту, а бедный Гриша думает, что уже со всеми рассчитался. Я отдаю себе отчет, что наказание, придуманное для него, намного суровее его преступления – он «кинул» одного из знакомых Шелеста на двести долларов, - но стараюсь об этом не думать. В конце концов, Гриша мне – не друг и не брат, так почему я должен о нем переживать? - Так вот, Гриша, - продолжает спокойно Шелест. – Ты ведь помнишь, что мы говорили тебе почти месяц назад о счетчике? Мы ведь предупреждали тебя? Гриша молчит. - Предупреждали, - продолжает Шелест. - Ты не думай, будто мы не понимаем твоих проблем, мы все прекрасно понимаем. Понимаем и поэтому даем тебе целый месяц, слышишь – целый месяц, чтобы ты вернул нашему общему знакомому три тысячи долларов, и тогда он тебя, скорее всего, простит. Ты понял? Гриша ошарашен. Он сглатывает слюну, облизывает сухие некрасивые губы и говорит: - У меня нет таких денег. За месяц я столько не соберу. Вы что, не понимаете? Шелест давно уже поднаторел в таких делах, и его трудно чем-либо удивить. - Ты, Гриша, во-первых, разговаривай попроще, а во-вторых, при большом желании ты эти деньги найдешь, я ведь знаю. У тебя ведь квартира есть… - Квартира не моя, а матери… Шелест улыбается. - Ну разве заботливая мать не войдет в тяжелое положение сына? А вообще-то, это твои проблемы, и я не должен помогать тебе их решать. Раньше надо было думать. Короче, - он закуривает, - сегодня двадцать седьмое августа. Ровно через месяц, двадцать седьмого сентября, в шесть часов вечера ты здесь. Будешь с деньгами – очень хорошо; без денег – плохо; совсем не приедешь – очень плохо, - он сплевывает на землю. – Все равно найдем. Мать лучше пожалей. В воздухе повисает молчание. Слышно, как на заводе гремит какое-то железо. Гриша бледнеет и меняется в лице. - Да вы что? Что ж это вы делаете?! – кричит он в отчаянии. – Вы что – не люди?! Шелест бьет Гришу в лицо так сильно, что тот отлетает метра на два и падает навзничь. Лицо заливает кровь. Мне неприятно присутствовать при этом, но я помню о своих трехстах долларах в конверте. - Слушай, ты, заморыш, - Шелест в бешенстве, - ты за речью своей следи, понял? Не будет денег, в крови своей захлебнешься, понял? Гриша ничего не отвечает. Он перевернулся на бок и плачет, схватившись за лицо. Руки его в крови. Шелест бросает в него недокуренную сигарету и поворачивается ко мне: - Пошли, Игорь. Он уходит к машине, а я еще некоторое время смотрю на Гришу. Мне его жалко. *** - Такие вот дела, Серега, - говорю я, ставлю пустую пивную кружку на стол и оглядываюсь в поисках официантки. Мы сидим в нашем местном баре «Катя», который между собой ласково называем «Катюшей». Я только что рассказал Сереге о своих проблемах со Светой – мы с ней не виделись уже почти неделю. - И что ты теперь будешь дальше делать? – спрашивает он. Я вижу, что ему по большому счету до лампочки мои отношения со Светой, но эта новость для него – хоть какое-то разнообразие в его жизни. - Да надо, конечно, что-то делать… - тут к нашему столу подходит официантка, Оксана. Она училась со мной и Серегой в параллельном классе. Я заказываю еще два пива и фисташки. Она уходит. Я снова поворачиваюсь к Сереге. – Делать, говорю, что-то надо… Но, понимаешь, сразу-то я по-любому не брошу, не смогу. Серега смотрит на меня. - А что, неужели так тяжело? Ему не понять. - Ну, как тебе сказать, - начинаю я. – Это мне нужно, нужно каждый день. Я понимаю, что я это дело слишком запустил, но так резко бросать тоже нельзя – слишком большое потрясение для организма… Мне кажется, я просто пытаюсь оправдать свою слабость. Оксана приносит на подносе две кружки и тарелочку с орешками. Серега пьет пиво частыми глотками. - А я вообще-то слыхал и в журналах всяких читал, что, наоборот, в таких делах надо бросать так же, как и курение: раз – и все. - Ага-ага. В журналах этих и не такое напишут. Ты просто не знаешь, что это. Легко сказать «раз – и все». А если без этого жить уже не можешь? Ты знаешь, я если не ударюсь хотя бы раз в день, то к вечеру меня просто скрутит, и я ни о чем другом – чисто физически – думать не смогу? Это как топливо для машины: нет топлива, машина глохнет, - я разгрызаю фисташку. – А ты говоришь: «раз – и все»… Я безбожно вру: на самом деле, постепенно для меня уже становится нормой два укола. - Ну, я не знал, что это у тебя уже настолько серьезно. Думал: так, балуется пацан. Что-то ты, Игорян, не туда куда-то свернул. Дела с Шелестом у тебя какие-то … - Да нет, Шелест нормальный парень, - перебиваю я Серегу. – Ему, во всяком случае, можно доверять. А дела у нас самые обычные, ты не думай ничего такого. Ерундой маемся. Все-таки Сереге трудно меня понять. Как он живет? Есть возможность подработать – подработает, а так – в институт ездит, пивко пьет да по девчонкам бегает. Мне его жизнь кажется детской и беззаботной. Хотя, конечно, я сам виноват во всех своих проблемах… - Ладно, - говорит Серега, - и ставит кружку на стол. – Ты меня, наверно, позвал, небось, не для того, чтобы на жизнь жаловаться. Да и соскучиться еще не должен был успеть. Я достаю из пачки сигарету. Я всегда курю «Winston Lights» – мне нравится изображенный на пачке парящий орел. Когда я курю, я всегда вспоминаю о вреде курения – и ничего не могу с собой поделать. Один знакомый студент-медик рассказывал после практики в морге (они туда вообще как на работу в свое время ходили), что у людей, которые не курили, легкие розовые-розовые; кто курил, но не всю жизнь – сероватые; а кто смолил по-черному – и легкие такие же. - Вообще-то, да. Я ведь тебе рассказал про запарки с Маринкой и Светой. Сам понимаешь, что теперь к Хапуге я пойти не могу – Маринка сразу же меня заложит Свете, а это мне совсем не нужно. - И ты хочешь, чтобы я сходил к Хапуге, - говорит Серега. Я киваю. – Что, прямо сейчас? – удивляется он. - Конечно. А что время тянуть? - Ну, хорошо, никаких проблем. Только как он мне поверит, что я от тебя? Я ведь, по идее, не должен знать, чем он занимается. - Да это ерунда. Я сейчас ему на сотовый позвоню и все объясню. Мы допиваем пиво и расплачиваемся. Я кладу Оксане пятьдесят рублей «на чай», и она бросает на меня благодарный взгляд, когда забирает деньги. Мы выходим на улицу. Замечательный вечер: тепло и безветренно, но в воздухе уже носится предчувствие скорой осени. Мы спускаемся с крыльца бара, и я звоню Хапуге. Сначала он возмущается, но потом соглашается с моим планом. Еще бы: деньги нужны всем. Мы идем к его дому. По пути Серега рассказывает мне разные байки о том, как он провел лето. Он ездил на пару недель в деревню к своей бабушке, где-то под Тулой, и был там «первым парнем на селе» - покорил всех девчонок своим московским лоском. За две недели у него их было восемь. Правда, один раз ему крепко за это досталось от местных, но это уже мелочи. Я не иду прямо к дому Хапуги, а остаюсь ждать у соседней многоэтажки, отдав Сереге деньги. Минут через двадцать он возвращается и протягивает мне небольшой пакетик – три грамма. Я быстро прячу его в карман. - Ну что? – я весело хлопаю Серегу по плечу. – Пойдем, отметим это дело? Я проставляюсь. Серега охотно соглашается. Мы возвращаемся в «Катю» и снова пьем пиво. Потом мне этого кажется мало, и я заказываю триста грамм водки, томатный сок и жареную картошку. Потом еще триста. Потом опять пиво. Из бара мы выходим около одиннадцати часов вечера в прекраснейшем настроении. Мы с Серегой – братья на всю жизнь. Мы с ним – самые клевые пацаны, а все бабы – дуры, что не ценят нас. Есть, конечно, и у нас недостатки, но не такие уж и страшные. А то, что я – наркоман, так это вообще ерунда, с кем не случается. К тому же я и не наркоман вовсе. Так, балуюсь. Мы останавливаемся возле Серегиного подъезда покурить. Он живет в одном подъезде со Светой, поэтому я не слишком удивляюсь, когда вижу ее. Она идет в нашу сторону с какой-то высокой девушкой. Приглядевшись, я узнаю Вику. Они подходят к нам. - Привет, - говорит Света. - Привет, - говорит Вика. Серега мычит в ответ что-то неопределенное. Я загадочно улыбаюсь и пытаюсь поцеловать Свету. Она отстраняется. Серега и Вика смотрят на нас. - Света, по-моему, нам надо поговорить, - предлагаю я. Я пьян, но мне сейчас на все плевать. Я ее ужасно люблю, и хочу, чтобы она это знала, и понимала, что для нее я готов на все. - Ты уверен, что нам есть о чем разговаривать? – голос ее холоден. Это меня задевает. Я к ней – со своими лучшими чувствами, а она… - Думаю, что да, - отвечаю я, хотя мне уже и самому не очень нравится эта затея. Она смотрит мне в глаза. - Пойдем. Мы с ней отходим в сторону, а Серега остается с Викой и начинает ей что-то увлеченно рассказывать – уж, наверно, не про то, как он славно отдохнул в тульской деревеньке. - И о чем же ты хотел со мной поговорить? – спрашивает Света. Честно говоря, я не знаю, что хочу ей сказать. Вернее, не могу выразить словами. - Ну… Света, я буду говорить, а ты меня слушай. Слушай меня, Света, - я опять лезу к ней обниматься и хочу ее поцеловать. Она меня отталкивает: - Мы, по-моему, хотели поговорить… Чтобы отвлечься, я закуриваю еще одну сигарету. - Да, да. Я хотел сказать, что люблю тебя, люблю по-настоящему, понимаешь? А ты непонятно чем занимаешься. Какой я наркоман? Это все такая ерунда! - Ерунда?! – Света начинает злиться. Я понимаю, что сказал что-то не то. - Ну, не совсем, конечно, ерунда… - тут я взрываюсь. – Это что же, ты так меня, получается, любишь?! Какая любовь – раз он колется, значит, пошел он в баню – так, что ли?! А кто мне клялся в вечной любви, говорил, что «никогда, никого, только тебя»?!! Вот, мол, наконец, пришла настоящая любовь!! Не ты мне это говорила?! – я хватаю ее за плечи и притягиваю к себе. - Не ты?! – я кричу ей в лицо. Она вырывается, дает мне пощечину, отворачивается и плачет. Я ее люблю. Я – скотина. Серега и Вика подбегают к нам. - Игорь, ты что? – Вика, судя по всему, просто не понимает, что я пьян. Серега пытается отвести меня от Светы. - Пусти меня! – рычу я на него. – Оба отойдите! Дайте нам договорить! Я подхожу к Свете. Она не смотрит на меня. - Света… Свет… Ну, прости меня, я просто сорвался. Не плачь… Я достаю из кармана платок, чтобы она вытерла глаза. Вместе с платком из кармана выпадает пакетик с героином. Только идиот бы не понял, что в пакетике. Мы оба смотрим на него, потом поднимаем друг на друга глаза. Мне уже все понятно. - Между нами больше ничего нет, - тихо говорит она. – Мы расстаемся. Навсегда. Она уходит и кажется мне теперь безмерно далекой и чужой. Я никогда не верну ее. Серега подходит ко мне. - Вы совсем, что ли, поссорились? Я даже не смотрю в его сторону и говорю про себя: - Мы расстались… Я поднимаю пакетик. Пакетик, пакетик… Все из-за тебя. Вдруг мне становится все безразлично. «Подумаешь! «Расстаемся навсегда!» Свет, что ли, на ней клином сошелся?» Я поворачиваюсь к Сереге: - А ну их, этих баб, а? Серега рад, что я не сильно переживаю по поводу расставания со Светой: - Правильно, Игорь! Мало их разве в городе? Да их тут миллионы! И получше этой есть! - Точно! – охотно соглашаюсь я. Почему-то я немного сомневаюсь, что есть в этом городе для меня кто-то получше, чем она, но я не хочу об этом думать. По крайней мере, сейчас. – А знаешь что, Серега? – я кладу ему руку на плечо. – Пойдем-ка мы назад в «Катю»! По-моему, есть за что выпить, а? Теги:
-3 Комментарии
#0 12:37 07-09-2005Дик Кант
Ой бля... Как же дохуйя блять,не о чем ваще.Какая-то наркоманская жизнь.К чему все это ваще? Выходит, не зря не четал Банальная история... Всех торчков - на баржу и утопить в Баренцевом море. хороший текст, отлично написано. правда сложилось впечатление что читаешь "юность" или что то типа того. и не понятно причем тут про войну, если про разницу морального облика поколений, то нуевонах, точно в "юность" надо. Ну здорово, Шмайсер, чо, за день всё зачитать не насиделся? гыгыг Да первый день на литпроме, вот сижу читаю, блять!!! мне бля понравилось. продолжение будит? высылай все сразу daronio@gmail.com опять торчки выпячивают свой багатый духовный мир. В целом - хуйня. Еше свежачок Мастера медведь съел. Натурально. Белый медведь . Потому что не нужно ходить туда, куда не нужно. Табличка висит. "Не ходить". Теперь где нового мастера искать. Медведь за него работать будет что ли. Услили ограждение. Периметр обнесли колючей проволокой.... ПРОДЫРЕЦ
(сказка о чём-то) Сюр&Треш Встретились как-то в лоханке постирушечной 2 дырки-отверстия носочные, принюхались друг к дружке и очень обрадовались.... Крутит событий Чёртово колесо
Время. На гребне выси стареют дети. Осень включает дворника - пылесос, Самый простой и мощный в своём сигменте. Странный чувак. Расхлыстан да нетверёз. Жадина - через трубочку губ влюблённо Тянет в режиме "турбо" печаль берёз, Силу и вдохновенную нежность клёнов.... Сейчас печалью выводить печаль,
как пятнышко от кофе на рубахе. На завтрак - дождь и жареный миндаль, и длинный день, заваренный на страхе ночных, отчаянных, неведомых тревог, запястий, лезвий, подоконников, таблеток. Уябывай скорее за порог.... Она впилась в него после пары дежурных фраз. Приехала с новым мужем к своячнице и его с "законной" позвали за компанию. "Я вдова", подчёркивала она непреклонно на его "разведёнка". Покойный муж был директором атомной станции и сгорел от рака желудка едва за сорок....
|