Завещание

Автор: Giggs Про дядю Колю нельзя сказать, что он отошел или преставился. Этот высокий, широкоплечий, со звериной искоркой в зрачках слегка раскосых глаз, мужчина, издох шумно, хлопотно и со скандалом.
В тот вечер он пришел с юбилея своего начальника сам не свой. Он не был пьян – я ни разу в жизни не видел его пьяным, но его как будто подменили: взгляд исподлобья его не метался как обычно, выхватывая окружающую обстановку рваными кусками, а ползал, робко подергиваясь, как подрагивающий луч от фонарика в руке сильно испуганного человека. А вот дядя Боря, маленький добродушный, и иногда язвительный человечек, напротив, изрядно набрался в тот вечер прямо на кухне, в одиночестве приговорив две бутылки портвейна. Увидев дядю Колю в таком странном состоянии, он как-то по-ослиному раскрыл рот, скашивая вправо нижнюю челюсть, и, вытянув нижнюю губу, пронзительно засмеялся резким хохотом. «Что это за скунс там крадется?» - тыкая пальцем в дядю Колю, выкрикнул он, смеясь. Он часто называл дядю Колю скунсом по непонятным мне причинам. И дядя Коля обычно не обращал на это никакого внимания. Однако, в тот злополучный вечер дядя Коля подскочил на месте и взвыл. Его дикий вой заставил мелодично зазвенеть хрустальный графин на буфете; кот Белок в панике выбежал из комнаты, натыкаясь на пустые бутылки, стоявшие на полу, а я заплакал.
Сколько раз я проигрывал этот эпизод в голове, но так и не понял, в какой же именно момент начала твориться Бесовщина. Уже в момент появления дяди Коли, или когда он так страшно закричал? Но одно я знаю точно: в тот самый момент все в нашей жизни пошло, будто по сценарию какого-то душевнобольного, и я тогда почувствовал, что ничего уже не будет как прежде…
На кухню тут же прибежали другие обитатели коммуналки: отставной козы барабанщик дед Илья с затертой медалькой на груди, большегрудая глупая баба Раиса неопределенного возраста и инженер Хлопьев – серенький и настолько невзрачный на вид человечек, что в моей памяти теперь вместо его лица отражается лишь светлое размытое пятно.
Дядя Коля трагично и как-то картинно заломил руки, колени его подогнулись, тоскливый взгляд его смотрел в пустоту. Весь он тогда походил на взбесившегося орангутанга, которого зачем-то засунули в серую тройку и лакированные туфли.
Добрая Раиса хотела успокоить его и подалась к нему, но тяжелый кулак дяди Коли с утробным гулом разрезал затхлый кухонный воздух и врезался ей в челюсть. Раису забросило под стол, как тряпичную куклу; было видно, как в полете обмякло ее пышное тело.
По телу дяди Коли прошла волна, в районе мотни у него образовалось небольшое вздутие, затем появилось маленькое темное пятнышко, дядя Коля пискнул, скрипнул желтыми зубами и, обдирая ногтями обои, сполз на пол. На полу его скрутило, дернуло, и его выпученные глаза закрылись.
- Инфаркт, - удивленно сказал дядя Боря, молча наблюдавший за происходящим, и сипло хохотнул. Хлопьев вытащил за ноги из-под стола нокаутированную Раису. Деда Ильи в комнате я не увидел, видимо, он тихонько скрылся под шумок. Вот, пожалуй, и все, что случилось в тот вечер.
Переполненный впечатлениями дня, я долго не мог уснуть в ту ночь. Дядю положили в прихожей – все решили отложить похоронную суматоху до утра. Ночью по дому раздавались шаги, я отчетливо слышал чье-то бормотание, а под утро рядом с телом дяди Коли мы нашли то, что осталось от Белка. Рот мертвеца был вымазан в крови, к тому же, на губах его отчетливо виднелись присохшие белые шерстинки. Глубокие впадины под глазами трупа, образовавшиеся за ночь, сделали его еще более загадочным и чужим. Дядя Боря, воровато озираясь, вытер тряпочкой вокруг рта мертвеца и унес куда-то останки Белка. Уходя, дядя Боря сказал, что за такие шутки морды разбивать надо. Звучал он неубедительно, прямо скажу. Помню, тогда я еще подумал о том, что дядя Коля хорошо поступил, что не пришел ночью ко мне, и мне стало страшно.
После похорон все поехали в кафе на поминки. Людей было много – в основном сослуживцы покойного. Особенно мне запомнился бухгалтер из дядиного треста – коренастый, с коричневым от загара лицом, пожилой человечек с добрыми глазами, посмотрев в которые, сразу можно было сделать вывод – убьет за рубль.
Трапеза была скудной, с обильными возлияниями. Случилось, как и обычно бывает, когда умерший большинству из гостей особо близок не был при жизни – сначала все сидели чинно, не решаясь и рта открыть, а потом потекли шумные веселые разговоры, временами слышался смех…
Я без аппетита ковырял ложкой в кутье, ожидая, когда это мероприятие уже закончится, и начал слегка злиться на дядю Колю, и вдруг поднялся дед Илья, который почти всегда до этого на моей памяти сосредоточенно молчал.
- Покойный был замечательным человеком, - начал он ровным уверенным голосом, не обращая внимания на разговоры за столом, - просто не все его при жизни понимали. Я и сам многое понял лишь теперь, когда уже поздно говорить Николаю Адольфовичу теплые слова. Вы думаете - легко ему было в его-то возрасте?
Разговоры прекратились, и все с удивлением посмотрели на выступавшего, ведь покойному на вид можно было дать максимум 50 лет.
- Да, - с горькой улыбкой продолжал дед Илья, - до ста лет дожить не каждому дано. А ведь покойный ни разу даже с женщиной не был – все о нас, неблагодарных пекся. (При этих словах Раиса и дядя Боря нехорошо как-то покраснели и переглянулись) Я вот что. Про завещание его должен вам рассказать.
Тут дед скинул с себя заношенный сюртук, стянул белую рубашку с немодным маленьким воротничком. И все увидели корявый розовый шрам на его груди, покрытой редкими седыми волосами. Шрам проходил от левой стороны шеи до печени и огибал правое легкое. Дед Илья взял со стола ножик и протер его салфеткой от жира. Под шумный выдох всех присутствовавших, он погрузил его себе под шею, в самое начало шрама. Несколько капелек крови лениво начали спускаться по его груди. Выверенным резким движением Илья распорол шрам почти до самого конца. Потянуло запахом гниения. Илья положил нож и вложил пальцы правой руки в рану, затем резко рванул руку наружу и вскрыл себе грудину; мелькнули сероватые пеньки аккуратно перепиленных когда-то оснований ребер. Оттуда выпал маленький бархатный мешочек красного цвета, покрытый сероватой слизью. Съеденные мной кусочки кутьи задрожали внутри меня и захотели вырваться наружу, с большим трудом я все-таки сдержал рвотный позыв, в отличие от некоторых из гостей, которые в обычной ситуации, наверное, тут же и откланялись бы, но теперь остались, заинтригованные разговором о наследстве. Даже лицо Хлопьева на мгновение изменилось, показало присутствие неких, непонятных мне, но все-таки эмоций.
Дед Илья покачнулся и, побледнев, сел отдышаться. Дядя Боря нетерпеливо подхватил бархатный мешочек салфеткой и вывернул его наизнанку. На стол выпало несколько предметов: маленький ключик, в котором я не увидел ничего особенного; потемневшая жемчужина не очень правильной формы; кусочек янтаря с захваченным навеки в плен каким-то странным насекомым; и маленькая записка, завернутая в целлофан.
- Янтарь дитю, аспид проклятый, - предупредил дядю Борю дед, заметив, что тот собирается отправить янтарь в карман. Дядя Боря раздраженно метнул застывшую смолу по скатерти, и она больно врезалась в выставленную мной ладонь.
- Что в записке? – загудели гости.
- Сейчас прочту, - сказал дядя Боря, доставая очки. Разорвав целлофановую упаковку, он развернул листок и стал читать:
«Если вы читаете сейчас это, значит, вы вскрыли мой живой сейф. Скорее всего, я уже умер, иначе жестокая кара небесной десницы постигнет вас незамедлительно. Я знаю, вам хочется обладать тем, что я нажил непосильным трудом. Скажу сразу – счастья это не принесет никому из вас. Запомните это. Если вы все еще хотите стать богатыми за мой счет, воспользуйтесь ключом. Кусок янтаря я завещаю этому мальчику… как его? Ну, сейф знает, если что. И самое главное: Кожжо саххо мутоо.»
- Какое еще «саххо», белены объелся? – раздраженно буркнул знакомый бухгалтер покойного и выхватил у дяди Бори записку. – «Саххо мутоо» - снова прочел он, обводя гостей подозрительным взглядом.
Тут я услышал какой-то шум, и, повернув голову, увидел, что «живой сейф» повалился на пол, потянув за собой скатерть. Часть гостей уже ушла, не услышав своих имен в завещании дяди Коли, еще одна треть, избегая мороки с возможным новым трупом, торопливо расползлась, шурша стульями. Я встал со стула и приподнялся на цыпочки. Заглянув в нездешнее уже лицо деда Ильи, я почувствовал, как пол уходит из-под ног…
Дальше я ничего не помню, то есть абсолютно ничего. Я потерял добрый десяток лет своей жизни. Как это произошло, я не знаю и мне страшно думать об этом. Когда я начинаю мысленно проникать в дебри прошлого, начиная с того момента, как я встал на цыпочки и глянул в лицо смерти, притаившейся под ресницами деда Ильи, ужасное гнетущее чувство сковывает мои мысли и тело до такой степени, что я не могу сделать вдох…
Придя в себя, я оказался в постели с какой-то женщиной. Как выяснилось позже, мне было уже девятнадцать. На груди у меня болтался тот самый кусочек янтаря с насекомым неизвестного мне вида. Через маленькую дырочку в уголке камня была продета золотая цепочка.
Я встал, и стал быстро надевать вещи, которые висели на стуле. Женщина внимательно следила за каждым моим движением, будто записывала происходящее на пленку. Что-то необычное было в ней и ее взгляде. Она была похожа на робота. «Услужливо подсунутая кем-то игрушка» - мелькнуло вдруг у меня тогда в голове. И за эту догадку я был тут же наказан – у меня перехватило дыхание, я упал на пол и глотал воздух, не в силах протолкнуть его в грудь. Только когда я уже смирился и перестал дергаться, приступ прошел, и я смог выползти из квартиры, где не мог задерживаться больше ни на секунду.
Я шел по неизвестному мне городу, тут и там мелькали автомобили иностранного выпуска, люди с суровыми лицами шли как запрограммированные по своим делам. Я был чужим в этом мире роботов. Призрак из прошлого, никого не интересующий и только путающийся под ногами…
Лукавые мысли, не мои, а появляющиеся откуда-то извне, тягучей, но сладкой патокой успокаивали мое бешено бьющееся сердце: «Зачем тебе знать? Живи себе. Руки-ноги целы, голова на месте. Не дергайся, все хорошо…» Малейшее внутреннее возражение с моей стороны каралось перекрытием дыхания, я останавливался, и стоял, опираясь плечом на стены зданий, как старик-астматик.
Я пробовал сорвать этот янтарный ошейник, но руки сводило судорогой, и я падал на асфальт, со слезами на глазах глотая пропадающий воздух.
На скамейке у входа в какой-то парк сидела приятная на вид женщина, я подошел к ней и срывающимся шепотом попросил ее сорвать с меня цепочку. Красивое лицо женщины ощерилось гримасой ужаса и отвращения, она вскочила и пообещала позвать милицию, если я сейчас же не уберусь.
Решение, может и не самое лучшее, пришло почти тут же. Я заметил группу развязных парней, открыто пивших пиво на скамейке в глубине парка, и сел напротив, на другую скамейку, опустив голову так, чтобы проклятый камень свесился и был отчетливо им виден. Очень скоро я увидел приближающиеся тени на дорожке между нами. Ударили, по-видимому, ногой и я нырнул в спасительный мрак бессознательного.
Кожжо.
К сожалению, не знаю, где начало всей этой истории. И был ли когда-либо у меня дядя Коля? Я уже даже не знаю, была ли женщина, там, в полутемной комнате, сосредоточенно глядевшая внутрь меня. Был ли парк? Было ли уставшее лицо сиделки, появлявшееся над моей головой, когда я изредка приходил в сознание в больнице?
Есть только линия, тонкая синеватая нить на шее, чуть ниже того места, где заканчиваются волосы. Полоска, куда привычно надавливала тонкая золотая цепочка. Нить, связывающая меня с той жизнью, которую у меня украли, выбросив на околицу мироздания.
Саххо.
Самая страшная наука – история. От нее перехватывает дыхание, останавливается сердце. Нельзя вспоминать, можно только ПОМНИТЬ.
Я хороший таксист, хороший муж, неплохой отец. И вместе с тем я – никто. Казалось бы – что такое десять лет? Пустяк, если не мелочиться. Но вместе с ними у меня забрали мое Я, которое формировалось в это время. У меня ампутировали душу. Бережно, безопасно и цинично.
Мутоо.
Можно обмануть этот чертов ошейник на горле, эту полоску посиневшей плоти. Когда я засыпаю и начинаю видеть сон, но все еще знаю, что бодрствую – в этот момент мне позволено вспоминать. Тогда я становлюсь собой и мы с дядей Борей спускаемся в какой-то подвал. В руке у меня поблескивает невзрачный заветный ключик. Мы заберем положенное нам по завещанию. Обязательно заберем… Но в другой раз, потому что сейчас я бегу от кого-то - он, как всегда, догонит меня и станет душить. У него лицо дяди Коли. Лицо человека, который похитил у своих близких полвека жизни. Мне очень больно. Господи, хоть глоток воздуха!
Я умираю каждую ночь, но разве это большая плата за то, что я могу побыть собой, услышать глуповатый смешок дяди Бори и сделать несколько шагов по сыроватому бетону старой лестницы к большой железной двери с малюсеньким замком на засове, за которой есть ответы на все вопросы?