Редин

Позвонили. Пригласили в качестве фоторепортёра на слёт местных джанки. Это неформалы такие. Навроде пионеров.
- Почему я? - интересуюсь.
- Ну, ты же торчал? - отвечают.
- Да, - говорю, - но причём тут фотоаппарат? Я видел его один раз в жизни и то, когда меня им по голове били. Так что деталей я не разглядел.
- Да хрен с ними – с деталями. Важно, чтобы человек был хороший. Придёшь? ...

Я не припомню такого душного лета. И хрен бы с ним – со снегом, но ведь нету же, и Алик уже неделю выходит из пике (летчик итиомать!).
Марина – сестра моя единоутробная – работает в открытой летней кафешке начальником комаров. Но сегодня она дома. Корячится над грязным полом, спасает пауков из их паутины – хлопочет по хозяйству – и спиногрызики с нескрываемым удовольствием грызут ей спину:
- Мама, ты красивая, как пожарная машина, - это тот, что помладше.
- Спасибо, любимый....

Мы зависли за Вислой. Второй час ночи. Пахнет палёным одеялом. Ленивые и убогие речные волны гонят опавшую листву чёрную, оставляя нетронутым отражение звёзд и бутылку водки в холодной ночной воде.
На утро в голове ничего, кроме рифмы: музей-гусей....

Цирк. Шапито. Или не… потому что отсутствует самая важная его деталь. Нет шатра. Цирк без шатра – Колизей какой-то. Но есть арена. На ней шароёбятся белый в слезах и рыжий в напудренном блядском парике времён Екатерины II. Придурки. В течение представления они падают, поднимаются, падают снова, смеются и плачут, оттого что неумело жонглируют тремя куриными яйцами, двумя адамовыми яблоками и одной любовью. Клоуны. Что с них взять? В процессе яблоки съедены, яйца сварены и только любовь… вот же блядь....

Костяшки домино стучали, как проклятые. Громко и непотребно. Казалось, они громыхали прямо у меня на голове. Суббота. Восемь тридцать утра. Богомол, притаившись в дебрях моего периферического зрения, молится своему непонятному богу. Самое время материться....

В море.

Вечер. Нет. Уже ночь. На кухне чайник желанием жить надрывается. Яркий электрический свет. В центре пустой комнаты стоит стул. И женщина. Сидит. Уже не молодая. Ещё не старая. Между стройных ног виолончель. Оборваны струны. Но смычок наканифолен. Женщина одна. Плачет. Нейлон только на её ногах, а не в качестве струн. Ну почему нет круглосуточных музыкальных аптек? Встать. И убить себя ап стену.
На стене висит картина – единственная память о муже-скоте. «Штиль» называется....

- Чем занимаешься?
- Покириваю потихоньку. В моей ситуации особо выбирать не приходится.
- Да ладно прибедняться-то. Ну, например, ты можешь не пить…
- Не могу.
- А что ты можешь? ...

Скоро лето. Его не оправдывает даже армянский коньяк, который, впрочем, в радужных закоулках памяти неопохмеленной никак не найти. Для того чтобы вспомнить, куда я вчера засунул бутылку, надо похмелиться, а для того чтобы похмелиться, надо обязательно вспомнить. Круг замкнулся. Ни слова об осени. Весна сошла с ума. Хотя для этого времени года такое положение в порядке вещей.
Мне бы бабу. Хрупкую, но с вот такой вот задницей. Поставить её раком и научить уму-разуму.
Сижу на террасе....

Из моих кроссовок посыпался песок (старенькие они уже). Вслед за песком вывалились стельки, потом пауки. Завершилось всё исходом маленьких черепашек с панцирями, похожими на разноцветные резиновые облака-ракушки.
Очень хотелось курить. Моя босоногая поза лотоса сидела в неугомонной тени алычи и лениво постреливала сигареты. Желающих расщедриться, не было....

Хранитель всемирного фаллоса вот уж третий год, как тщательно выполнял неизвестно кем возложенные на него обязанности. Он устал, вспотел и продрог, но не терял присутствия духа. Кто-то вбил в его кучерявую башку, что я буду готов заступить на вахту в 16:47.
Часы показывают ни к чему не обязывающее без четверти пять....