Маузер

Автор: Франкенштейн (Денис Казанский) Мы с Сашей познакомились первого сентября, на школьной линейке. Познакомились как-то неожиданно, для нас обоих. Можно сказать, совершенно случайно познакомились.
День тот выдался не по-осеннему жарким и солнечным. Рубашка на мне промокла от пота и липла к спине. Одноклассники потихоньку сбегали с мероприятия в ближайший пивной киоск, девчонки обмахивались тетрадками и демонстративно закатывали глаза. Я его сразу заметил – высокого, несуразного человечка, затянутого в черный строгий костюм. Он стоял напротив меня, в первом ряду таких же торжественных школяров. Эдакий ботаник с идиотским дипломатом, в тривиальных очках. Казалось, жара была ему нипочем, хоть он и находился на самом солнцепеке.
Новенький – это с первого взгляда было понятно. Особенно, если проучился в школе десять лет, и знаешь в лицо каждую библиотечную мышь. Он спокойно наблюдал за опостылевшей всем церемонией первого звонка и время от времени поправлял очки. На него смотрели почти все, исключая несмышленых первоклашек и особо отчаянных буквоедов из класса одаренных детей, а ему было нипочем. То ли он в самом деле не замечал сотни устремленных на него глаз, то ли удачно притворялся, словно и не было никого вокруг. И мне почему-то вдруг захотелось с ним познакомиться.
Звали этого странного очкарика Сашей. Фамилия у него была смешная и какая-то, что ли, старорежимная – Штерн. Мы с Сашей сразу нашли общий язык и стали сидеть за одной партой – так уж вышло, что мой бывший сосед попал в больницу с переломом челюсти, и место его в начале учебного года оказалось вакантным. Саша оказался вполне общительным малым, благодаря чему в первый же день мы оба схлопотали в дневник по замечанию. После уроков мы уже курили за школой принесенный им в дипломате «Парламент», и я рассказывал ему, кто есть кто в этом заведении, а он слушал и выдыхал дым. Через пару недель мы почти стали друзьями.
Саша учился только на отлично. В школу он всегда приходил со своим старомодным дипломатом, что вызывало вполне понятные насмешки даже у преподавателей. На мои расспросы, он только хмурился и говорил, что ему удобно, так что я вскоре перестал его доставать. Перед началом урока Саша всегда ставил дипломат на парту, открывал его и медленно, с достоинством, доставал письменные принадлежности. Он все же был немного странным. Одевался, как гробовщик, много курил и вечно тер носовым платком свои очки. Позже я заметил, что он каждый день приносит с собой на уроки какую-то толстую, наполовину исписанную тетрадь, но спрашивать ничего не стал – все равно ведь не скажет.
Вскоре я научился не обращать внимания на его странности. Скажу вам, привыкнуть можно ко всему, даже к мрачным костюмам и галстукам по воскресеньям. Да и у кого, вообще, этих самых странностей нет? Но однажды Саша прямо посреди урока алгебры вдруг сказал:
- Посмотри, что есть у меня в дипломате.
Дипломат стоял под партой. Для того, чтобы заглянуть в него, я наклонился и слегка приподнял крышку. Среди тетрадей и книг в нем лежал пистолет.
Сначала, я подумал, что это шутка. Пистолет был какой-то странный, и имел столь же необычный вид, сколь и его владелец. Я такие видел только на картинках и фотографиях времен гражданской войны, где с ними позировали крепкие матросы в тельняшках.
- Это маузер – пояснил Саша.
- Настоящий? – спросил я, записывая в тетрадь математическую абракадабру.
- А то! И притом в рабочем состоянии. – Саша постучал ногой по крышке дипломата. – Классная вещь. Раритет.
- И что ты с ним делать собираешься? – поинтересовался я.
- Потом узнаешь – шмыгнул носом Саша.
Раздался звонок. Все как угорелые повскакивали из-за парт и поспешно потянулись к выходу, только Саша как всегда неторопливо закончил писать, спрятал все свои вещи в дипломат и последним вышел из кабинета, аккуратно прикрыв за собой дверь.
- Ну, пойдем – сказал он мне, когда мы завернули за угол школы и привычно закурили. Я не стал ничего спрашивать и молча поплелся следом за ним.
Припустил мелкий дождик. Мы добрели до пустынной трамвайной остановки и некоторое время молча стояли и плевали на мокрые рельсы. До тех пор пока усталый, побитый жизнью трамвай не унес нас куда-то в другой конец съежившегося и продрогшего города. Всю дорогу я молчал. Мною овладело какое-то свинцовое отупение, которое, впрочем, могло быть следствием депрессивных окраинных пейзажей. Саша привычно поправлял свои непомерные очки, шмыгал носом и прижимал к груди дипломат. Я подумал, что он выглядит, пожалуй, несколько гротескно, но не стал говорить.
Вышли мы где-то очень далеко от цивилизации. Я и не знал, что трамваи забираются в такие мрачные места. С одной стороны вдоль рельс тянулась жиденькая воронья лесополоса, с другой к ним почти вплотную лепились маленькие сутулые домики, похожие на грибы шампиньоны. Саша направился к этим домикам, и я опять безропотно последовал за ним, спотыкаясь и стараясь не наступать в лужи.
Вдоль дороги тянулись кривые и потемневшие от частых дождей заборы. Саша шел неторопливо, вглядываясь в маленькие, подслеповатые окошечки. Ручка его дипломата негромко поскрипывала – цвик, цвик. Ветер гнал по лужам тревожную рябь.
Мы остановились напротив зеленой калитки с номером «семь». Обычный, ничем не примечательный дворик, сгорающий в сентябрьском костре. Последние отцветающие розы, гроздья алой рябины, легкий запах угольного дыма.
Саша отворил скрипучую дверцу и направился к дому по кирпичной дорожке.
Хозяин – пожилой мужчина в типичных садово-огородных лохмотьях – стоял на крыльце и смолил изрядно помятую папироску. Завидев нас, он подбоченился и бросил окурок в дырявое мусорное ведро.
- Здравствуйте – сказал Саша и поставил дипломат на землю – мы из двадцатой школы. По поводу урока мужества. Разговор есть к вам.
Мужчина пожал плечами и сделал попытку улыбнуться. Мы вошли в дом.
Когда Саша выстрелил в него из маузера, я почти не удивился. Это вообще произошло как-то буднично и некрасиво, без выдумки. Все могло бы сойти, пожалуй, за скверный сон, если бы не вопиющая реалистичность стекающих по белым обоям мозгов. Открытый дипломат на столе, Сашины очки… Натюрморт так себе.
Пуля снесла мужчине пол черепа, ни больше не меньше. Зубы его весело разлетелись по комнате, вишневые брызги бисером легли на стекло серванта. Стеклянная люстра некоторое время тонко звенела в ответ на звук выстрела. Черный маузер в руках Саши удовлетворенно дымился. По шторе ползала ленивая осенняя муха.
Саша достал из дипломата свою толстую тетрадь и сделал какую-то пометку. Я перегнулся через его плечо, и мне стало видно, что страницы тетрадные исписаны одной и той же фразой: «Еще один человек убит из маузера». И напротив каждой стояла дата. Там было уже очень много написано, почти половина тетради в девяносто листов.
Потом Саша сложил все назад и захлопнул крышку. Вид у него был важный и довольный, словно он только что решил задачу по физике. Назад к трамваю мы шли уже в сумерках.
С тех пор все у нас пошло как по маслу. Раз в две-три недели Саша неизменно задавал мне во время урока вопрос:
- Знаешь, что у меня в дипломате?
Я отвечал:
- Знаю.
И после этого мы собирались и ехали куда-нибудь далеко, в район завода или четвертой шахты. Вламывались к кому-нибудь под дурацким предлогом, а потом Саша доставал свой маузер и сносил людям головы. Не то, чтобы это было слишком уж здОрово, но как-то волнительно, определенно. Саша всякий раз записывал в тетрадь, и потом мы уходили, оставляя после себя в доме запах пороха и ощущение недосказанности, бродили по темным улицам и беседовали.
Как-то я спросил, для чего он это делает. Правильнее было бы конечно спросить, для чего мы это делаем, но я спросил так, как спросил. И Саша сказал, что не знает. И еще он сказал, что маузер сам за него решает.
Никто, конечно, не догадывался о наших делах. Близилась зима, и люди с каждым днем становились все менее общительны и приветливы, кутались в колючие серые свитера и пили черный кофе. Мы шатались по улицам, и город содрогался от осознания того, что мы существуем. Захлебывался слякотью от страха и безысходности. А нам все было нипочем.
Нас впереди ждало еще много интересного. Еще много грязных улочек и дворов-колодцев, вонючих подъездов и дрянных квартир, обитателей которых никто никогда не пожалеет. Людишки эти даже умирали одинаково, застывая на полу в нелепых позах, забрызгивая кровью свои нехитрые пожитки, скаля ущербные зубы и смешно булькая.
Однако Саша был другого мнения.
Однажды он просто не пришел. Впервые за все время, что учился в моей школе. Глядя на опустевшее место рядом с собой, я заподозрил неладное с самого утра, но все разрешилось окончательно только ближе к концу дня. Растерянный завуч в помятом костюме, классный руководитель с заплаканными глазами…Было много каких-то ненужных и мутных слов, смысл которых издевательски ускользал от меня. И еще была странная пустота. Словно мои мозги тоже когда-то были выбиты из башки безжалостной пулей.
Саша повесился. Неожиданно для всех, и для меня в том числе. Повесился у себя дома на люстре и висел так до утра, в одном из своих неизменных костюмов, покачиваясь из стороны в сторону. Тик-так.
Какого-то особенного траура в школе не было. Вот если бы повесился всеми любимый наш староста Егоров, тогда бы обязательно был, а так нет. Только фотография в черной рамке висела возле учительской. На похороны пришел только я.
Людей было немного. Бабушки в сакральных платочках, печальная и загадочная мама, бесцветная сводная сестра и несколько могильщиков с лопатами. Шел противный мокрый снег, кладбищенская глина раскисла, и гроб с Сашей опустили прямо в чавкающее месиво. Я успел последний раз взглянуть на него – восхитительно бледного и очень красивого в этот последний раз – прежде чем гроб закрыли. Все куда-то торопились, словно их ждали какие-то другие, более важные дела. Вскоре о Саше напоминал только могильный холмик да свежий сосновый крест.
- Ты Женя? – вдруг долетел до меня словно издалека голос Сашиной матери, которая, как и я, некоторое время молча глядела на снежные хлопья.
- Да – ответил я.
- Саша оставил записку. Он ничего не объяснил, да мне и неинтересно теперь, отчего так все случилось. Но просил меня кое-что тебе передать, если ты придешь. Вот, ты пришел…
Она протянула мне перевязанную бичевой картонную коробку.
- Что здесь? – спросил я
- Я не заглядывала – ответила женщина и, не говоря больше ни слова, пошла прочь. Немного постояв еще, я тоже побрел с погоста. Непогода отнюдь не способствовала моей скорби.
Мне не было нужды открывать коробку. Я и так знал, что там внутри. И еще я знал, что буду делать на следующей неделе во вторник после уроков. Знал до последней мелочи. Понимание этого пришло как-то само собой, и не было уже больше этого глупого вопроса – «зачем?»
Просто так хотел маузер.