Юбилей

Автор: отважный адмирал Бен Боу "Тебе знакомо ощущение ошибки? Нет, не досада от собственных незначительных промахов и не тяжесть обиды от чудовищной несправедливости в отношении тебя. Другое. Другой ошибки. Даже не ошибки, а скорее действия, правильность которого вызывает сомнение. Потом. Последствий которого в коротком будущем практически нет, а в дальнем тебе никогда не станет известно. Подобно алгоритму из школьной программы по информатике. Условие в ромбике «если, то» и два пути: «да-нет». С тем только отличием, что алгоритм – вот он, на листе перед глазами и ты представляешь себе результат любого твоего ответа. А результат второго пути, не того, который ты выбрал, не известен. И не станет известен никогда. Как у Бредбери. Невозможно просчитать заранее, раздавив бабочку вчера, как это повлияет на завтра. Остаётся ощущение. Ощущение, возникающее неожиданно, казалось бы, из ниоткуда. Когда ты едешь сквозь пелену дождя. Тебе сухо и комфортно. И по радио ты слышишь любимую мелодию и прибавляешь громкость, а через пару минут ловишь себя на мысли, что ты не слышал ни единого звука. Или стоишь посреди заполненного движением помещения и, погрузившись в какой-то транс, не понимаешь, чего от тебя хочет, отчаянно жестикулируя и шевеля губами, твой собеседник. И чувствуя непонятное беспокойство, пытаешься анализировать, что же такое сбило твою настройку, но не можешь ухватить. Что-то непременно есть, но, ускользая неуловимо, оставляет неверный след. И ты машешь рукой, кляня себя за мнительность, пока нагромождение сомнений не начинает тебя давить..."

Взгляд застыл на чёрточке курсора, бесстрастно мигающего в конце строки с готовностью мгновенно поймать и увековечить призрачную, бесплотную мысль. Гипнотическую связь с идеальным секретарём разорвала объёмная строчка "скринсейвера". "Я наблюдаю за тобой", пронеслось через экран. Он отодвинул ощетинившуюся окурками пепельницу, шевельнул мышью и, бросив текст в папку "Письма к себе", закрыл компьютер. Распахнул окно, выпуская наружу кислый воздух прокуренной комнаты. Только теперь он услышал вибрирующее жужжание телефона. Двенадцать неотвеченных. В этот день он не отвечал на звонки. Оставив телефон на полке для ключей в коридоре, он вышел на улицу.
Порыв октябрьского ветра, качнув обнажёнными ветвями деревьев, взметнул унылое многоцветье павшей листвы и заставил его поднять воротник плаща. Шагнул на асфальт тротуара и, мгновенно подхваченный людской волной, понёсся вдоль улицы, чтобы быть вынесенным через пару кварталов, на тихий берег пустынного острова, источающего сладкие ароматы свежесваренного кофе и корицы. Взявшись за ручку двери, он обернулся, посмотрев поверх голов прохожих в витрину книжного магазина напротив. Трудно подсчитать, сколько дней он провёл сидя за столиком в этом кафе и глядя в окно, в попытке уловить какую-то тень за стеклом и потом, в памяти, снова и снова возвращаясь к мелькнувшему силуэту, дорисовывал ему определённые черты. Дверь толкнули наружу, он посторонился выпуская пожилую степенную пару. Он проводил их взглядом до угла дома и, решившись наконец, перешел дорогу и шагнул на порог магазина. Колокольчик тонко звякнул над головой когда он открыл дверь, моментально отрезавшую его от будничного шума окружающего мира. Будто попав в оазис спокойствия, посреди бушующего самума, он ощутил необыкновенное умиротворение. Жадно вдохнув навевающий ностальгию детства - запах коленкоровой обложки, он оглядел зал.
Она стояла рядом со школьником с огромным рюкзаком за плечами, сосредоточенно копавшемся в груде красочных комиксов и обернулась на звук колокольчика. Целую вечность он преодолевал расстояние в несколько шагов под взглядом её серых глаз.
- Привет...
- Здравствуй.
- Как дела?
- Хорошо, спасибо, а у тебя?
- Нормально. Вот, прогуливался... решил заглянуть.
Она, опустив глаза, теребила на пальце тоненькое колечко, сверкнувшее маленьким камнем и он видел чёрную заколку венчавшую идеально ровный пробор зачёсанных в пучок волос.
- Устроил себе выходной сегодня...
Помолчал, внутренне ощущая всё более усиливавшуюся неловкость и кляня себя, снова взглянул на колечко:
- Ну, ладно. Пойду. Дальше гулять.
- Постой. Подожди минутку.
Она исчезла за какой-то дверкой, оклеенной рекламными плакатами. Вернулась через пару минут и протянула ему небольшой свёрток:
- Вот. С днём рождения...
- Ты помнишь?
- Помню, - спокойно подняв на него большие серые глаза. - Я всё помню.
Долго. Сколько времени он не знал, но очень долго он брёл, погружённый в свои мысли, оставляя за спиной перекрёсток за перекрёстком. Пока не упёрся в стену. Жёлто-коричневая стена кирпичного забора старого городского кладбища, приходилась ему чуть повыше груди. С одной стороны стена упиралась в здание кинотеатра, с другой - венчалась аркой высоких ворот. Он остановился и поднял голову, глядя поверх стены на лес утопающих в листве и нагромождении покосившихся оград, крестов. Поразительно, но ноги сами привели его сюда. Как приводили дважды в год на протяжении последних пяти лет. И каждый раз он разворачивался и уходил, почти бежал прочь.

Бабка, сидевшая на складном стульчике у ворот, в окружении корзин с яркими пластмассовыми цветами всевозможных сортов, нелепым праздничным пятном выделявшимися на фоне промозглого серого дня, увидев его, оживилась:
- Сынок, цветочки, букетики. Вот веночек, смотри, какой хороший!
Он внимательно посмотрел на старуху, перевёл взгляд на её товар, и, выбрав пару гвоздик, направился к воротам.
- В лу-унном сия-аньи но-очь серебри-ится..., - неожиданно услышал он тонкий голосок и обернулся. Худенькая девочка лет десяти, прислонившись спиной к забору и прижав к груди небольшую картонную коробку с обрезанным верхом, старательно вытягивала ноты, глядя куда-то поверх голов прохожих. У ног девочки зябко переминаясь с лапы на лапу, жался лохматый чёрный щенок. Он подошел и положил в коробку свёрнутую купюру.Девочка никак не реагируя продолжала петь. Он хотел было отойти, как уловил краем глаза движение. Белая рука с широким браслетом на запястье, протянувшаяся к коробке. Горсть медных монет звонкой струйкой сбежала по тонким пальцам. Девочка, не переставая петь, слегка присела, чуть склонив голову. "Слепая. Она слепая", - понял он и посмотрел вслед удаляющейся женщине. Порывшись в карманах и бросив в коробку девочке несколько монет, он пошел следом. Женщина подошла к трамвайной остановке и остановилась. Он тоже замер в нескольких шагах. Ноздрей его коснулся тонкий аромат её духов. Смесь зелёного чая, лаванды и чего-то ещё. Неуловимо знакомого, кружащего голову. Собравшись с мыслями, он шагнул к ней. Она обернулась. Скользнув по нему взглядом, она остановилась на гвоздиках, которые он рассеянно сжимал в руке. Лёгкая усмешка чуть тронула полные губы:
- Это мне? - чуть хрипловатый мягкий голос вывел его из состояния равновесия.
Смутившись, он смял цветы и отбросил их в сторону.

Он последовал за ней в полумрак просторной комнаты и нерешительно замер на пороге.
- Что там у тебя? – она указала на свёрток у него под мышкой, про который он совершенно забыл.
- Вот, – он развернул газету и протянул ей томик стихов.
- Цветаева, – она повертела книгу в руках. – Серебряный Век. Импрессионисты пера. Терпеть не могу декадентское нытьё старой лесбиянки.
Она уронила томик на пол, проводив взглядом его полёт и, подняв глаза на него, медленно и глубоко затянулась тонкой белой сигаретой в длинном мундштуке:
- Я больше люблю мужчин. Между сорока и пятьюдесятью.
- Почему именно этот временной отрезок?
- К этому возрасту мужчина окончательно перебаливает максимализмом, самовлюблённостью и преждевременным семяизвержением. – Она полулежала на диване, заваленном маленькими разноцветными подушками. Волевым усилием он оторвал взгляд от бесстыдно обнажившегося в разрезе платья полного бедра. Сквозь марево сигаретного дыма, она спросила:
- Хочешь выпить? – он слегка кивнул. Она положила сигарету в пепельницу и легко поднялась с дивана. Прошла мимо него, снова окатив его терпкой волной своих удивительных духов. Он слышал, как за спиной щёлкнула стеклянная дверца бара. Выпить он хотел. Вся, казалось бы, односложность и недвусмысленность ситуации, мягко вуалируемая этой странной женщиной, давила на него. Он подошел к журнальному столику и, буквально упав в широкое кресло, оказавшееся неожиданно мягким, огляделся. Только теперь он обратил внимание, что стены комнаты увешены различными картинами, фотоснимками и инсталляциями, изображавшими парусники во всевозможных ракурсах.
- Чьи это картины? - спросил он, сделав приличный глоток коньяку.
- Неизвестных художников.
- Почему только корабли?
- Я люблю корабли. К тому же, если ты посмотришь внимательнее, ты поймёшь, что здесь изображены не столько корабли, сколько ветер, обузданный парусами. Ветер - символ вечного движения. В движении жизнь. - Она помолчала. - Так за что же мы пьём?
- У меня сегодня день рождения. Дата, которую мужчины обычно не отмечают.
- Ну, что ж, значит тост придумывать не надо.
Пока она наполняла опустевшие бокалы, он перевёл взгляд на книгу, раненой птицей лежавшую на полу, разбросав крылья страниц.
- Не думай и не жалей ни о чём.
Он вопросительно посмотрел на неё.
- Открою тебе страшную тайну. Любая женщина на самом деле представляет собой не то, что думает о ней мужчина. Любая. С тобой она может быть одна, а через час с другим совсем иная. При этом, в обоих случаях она честна. Так уж устроены женщины. Мы чувствуем чего хочет от нас мужчина и настраиваемся на его волну. Природой в нас заложена способность мимикрировать и объяснения этому нет. Поэтому прими как данность и ни о чём не жалей.
- Ты тоже знаешь, что мне нужно?
Она отставила в сторону свой бокал и наклонилась к нему, казалось, прожигая взглядом глубоко-глубоко, до спинного мозга. Только теперь он заметил, что у неё разные глаза. Один - изумрудно зелёный, а другой светло-серого оттенка. Она тихо произнесла:
- Как никто.
Голова кружилась. Он поставил бокал на стол и выбрался из-под пледа:
- А-а…
- По коридору до конца, – перебила она, вставляя в мундштук новую сигарету и откидываясь на подушках.
Склонившись над раковиной, он плеснул в лицо холодной водой и поднял глаза, встретившись взглядом с чёрными провалами на сером лице. Вздрогнув, он отшатнулся на мгновение, и тут же, неожиданно испытав прилив необъяснимой ярости, ударил кулаком в стекло. Зеркало серебряным водопадом рассыпалось на сотни ярких брызг.
- Сколько ты будешь преследовать меня! Ты... Нет... Постой... Постой!
Словно обезумев, он принялся хватать осколки, пытаясь собрать их на ладони и вглядываясь в отражение. Но кровь из порезанных пальцев размывала знакомые черты. Не чувствуя боли, он снова и снова проводил ладонью по поверхности стекла, размазывая бурую жижу и тщетно вглядываясь в своё отражение. Подняв из раковины самый большой осколок, он зажал его в руке и, задумчиво повертев, словно любуясь игрой электрического солнца на острых гранях, медленно развернул его и также медленно провёл по запястью руки. Опустившись на пол, он с интересом наблюдал, как с ударами пульса, волна за волной, покидает его жизненная сила. Ощутив постороннее присутствие, он обернулся. Она стояла в дверях. Задумчивая полуулыбка играла на её губах. Шагнув к нему, она зажала его голову руками и со стоном прижала к своему животу. Сквозь нарастающий шум в ушах, ему показалось, что он слышит негромкий хриплый смех.

Откуда-то издалека донёсся тоненький голосок: "Этот звон, этот зво-он много мне го-оворит...". Осенний ветер пробил брешь в его одежде. Зябко поёжившись, он взглянул на фотоснимок в выпуклом овальчике эмали. Открытый взгляд и непокорная прядка волос. Машинально потянулся к голове и замер, усмехнувшись. Утопил руку в невесомых кружевах, за пять лет превратившегося в сплошной ковёр зелёного мха, прошептав:
- С днём рождения, брат.