Марш несогласного

Автор: Франкенштейн (Денис Казанский) Я вытряхнул на ладонь пять капсул «трамадола», достал из холодильника «колу», одну за другой проглотил пилюли. Потом посмотрел на себя в зеркало и намотал шарф вокруг шеи. Немного лучше. Издалека можно сойти за опустившегося эмо-боя.
[Не тешь себя иллюзиями]
Обритый наголо я больше похож на законченного ублюдка. Такого ни секунды не станут терпеть в приличном обществе. Мои взгляды на жизнь таковы, что меня проще считать безнадежным моральным уродом, чем вступать со мной в полемику. Моя квартира – гноящаяся язва на теле системы. Я из тех, кто всегда против, не зависимо от того, какие ценности нужно поливать мочой. Да, у меня все это написано на морде, тут никакое шмотье не поможет. Я, пожалуй, лучше пойду прогуляюсь. Такая замечательная погода!
[Cегодня случится что-то страшное]
Ты знаешь таких, как я. Ты на всякий случай переходишь на другую сторону улицы, когда видишь меня, бредущего навстречу. Я тебе не просто гопник с пивом. У меня в башке хер знает что делается! Я и сам от себя шарахаюсь, потому что не знаю, что мне придет на ум в следующую секунду. Я с радостью казнил бы себя на электрическом стуле, да только в нашей стране это запрещено. Я скорее всего
[Это никому не интересно, чувак]
Не то, чтобы я такой уж пиздатый нонконформист, но меня в этот день здорово трясет от ненависти. По городу шляются счастливые, много красного цвета. Я дурею. Мне бархатно. На площади митинг, с шариками и флажками. Голубоглазый портрет Президента, глядя на который, всем правоверным гражданам хочется плакать от великодержавного благоговения. Голоса из динамиков.
Я тащусь туда. Асфальт прогибается под моими ботинками. Сейчас меня проглотит радостное море правильной молодежи. Бледнолицые девочки и мальчики из хороших семей – основа светлого завтра. Им весело, потому что за ними будущее. Им спокойно, потому что они правы. Друг для друга они свои, и это их праздник.
[Ты пришел сюда в очередной раз прочувствовать собственное ничтожество]
Девочка. Едва ли старше семнадцати. Белокурое создание с пирсингом в носу, идиотским красным шарфиком, как, впрочем, у всей толпы, значком «Наши» на груди. Под курткой у нее наверняка свитер кислотной расцветки. Худенькое тельце, грудь нулевого размера. В этой девочке совсем нет секса. Ее хочется любить той искренней и чистой любовью, о которой пишут в книжках, и на которую я не способен. Румянец чуть трогает ее щеки, она замечает меня в толпе и смотрит.
[Давай делать вместе всякие гадости]
Она, конечно же, хочет такого, как П-н. На удивление много говорит о политике, пьет слабоалкоголку. Мне с ней легко. Может, оттого, что смысл ее слов до меня не доходит. Митинг оставил после себя пустую площадь, народ рассосался по подворотням. Мы шагаем осенними улицами. Я не запомнил ее имени, хотя она знает мое, стало быть, мы знакомились. Она для меня просто девочка в красном шарфе, которая идет рядом. У нее нет никаких определенных планов на этот вечер, она готова выпить со мной молочный коктейль в каком-нибудь фаст-фуде.
[И умыться спермой, как распоследняя сиповка]
- Ты случайно не нацбол?
- С чего это вдруг?
- Ты похож на нацбола.
- Почему?
- У тебя совершенно дикие глаза. Еще эта короткая стрижка, армейские ботинки. Таких, как ты, обычно показывают по телевизору с черными флагами.
Я смеюсь.
- А если так, ты откажешься со мной разговаривать?
- Нет. Возьмусь тебя перевоспитывать.
- Зачем?
- Чтобы ты стал полноценным членом общества и перестал занимать деструктивную антиобщественную позицию.
- А если я возьмусь тебя перевоспитывать?
[..........]
Моя квартира. Она поправляет волосы перед зеркалом, и ее шарфик висит на спинке стула. Некоторое время я наблюдаю за ней. Потом подхожу сзади и начинаю стягивать свитер (настолько дикой расцветки, что мне выедает глаза).
- Не надо…
Я касаюсь языком ее уха. От нее пахнет духами «Nina Ricci».
- Ну что ты делаешь…
У нее плоский и горячий живот. Я чувствую, как он втягивается, стараясь избежать контакта с моими холодными, с мороза, ладонями. Девочка тяжело дышит и кокетливо сопротивляется моей настойчивости. Гладит меня по лицу, трогает пальцами мою улыбку. Неуверенно и неумело целует в шею, отчего я чувствую спиной тысячи пляшущих острых иголок.
Позволяет снять с себя свитер.
- Ты такой нежный.
Ее маленькие сиськи заискивающе тычутся сосками мне в грудь. Она смотрит на меня снизу вверх. Начинает расстегивать ремень на джинсах. Ее дыхание распаляет страсть, и я поддаюсь и чувствую, как наливается похотью все мое тело. Мы падаем на расшатанный диван, впитавший в себя немало спермы и соков залетных блядей, падаем так, что он стонет и скрипит от боли, но нам все равно. Мое твердое и горячее уже рвется к своей цели, и мы скорее освобождаемся от тесного хлопка, сбрасываем его, как старую кожу, которая теперь не нужна.
- Давай…
Я задираю ей ноги кверху и дергаю за тонкие трусики, так что они слетают в один миг, открывая мне ее влажную, набухшую дырку. Твердое, слепо ткнувшись в поросшую короткой белобрысой щетиной промежность, легко входит в теплый чавкающий кисель. Резко. Глубоко. Девочка стонет и впивается мне ногтями в лопатки.
[Cука, я сделаю из тебя отбивную]
Ее шмотки разбросаны по полу, на ней остались только полосатые гольфы. Я вколачиваю в нее сваи и думаю о том, что эта скотина еще утром стояла на бурлящем медвежьем митинге и радовалась вместе со всеми, упивалась величием своего движения, а теперь плачет на старом, разъебанном диване черт знает где. И вся эта ее многотысячная красно-белая армия, и миллионы сочувствующих, и огромный улыбающийся Президент на фоне державного триколора – все это теперь ничего не стоит. В данный момент есть только я, немытый ублюдок, и я трахаю эту сучку, не взирая на ее убеждения, трахаю, как бешеный, в пику ментам, правительству и депутатам, всем тем, кто тратил деньги, чтобы она ненавидела таких, как я. Всей обрыдлой системе, хныкающей от боли и унижения.
- Хватит, мне больно, пожалуйста!
[Заткнись, или я тебя уничтожу]
Рывком я переворачиваю девочку на живот и, не давая ей опомнится, всаживаю ей на всю длину. Мне хочется разорвать ей все внутри, затрахать до крови, чтобы она рыдала и умоляла меня проявить милосердие. Да, у меня больше, чем она может в себя вместить. Я деру ее изо всех сил, молочу в ней своим инструментом, слушая, как лязгают и стонут механические крепления дивана. Я взбиваю в ее хлюпающей дыре пену. Я заламываю ей руки, и она пищит и ахает, взбрыкивая своей маленькой жопой, разрываясь между страхом, болью и наслаждением.
Из ее щели сильно течет. Двигаясь в бешеном темпе, я потею, как шахтер, но и не думаю останавливаться. Девочка пытается вывернуться из-под меня, но я держу ее за шею и сильно бью кулаком в бок.
- У-уй! – воет совсем по сучьи.
Я собираю ее волосы в кулак и наматываю на руку. Тяну на себя, так что она встает на дыбы.
- Не надо, мама-а!
Бью ей по ребрам еще раз. Потом вдавливаю лицом в матрас, чтобы она заткнулась и не ревела на весь дом.
- Сука! Ничтожество!
Блядский диван ходит ходуном.
- Почему ты так со мной? Что я тебе сделала?
- Заткнись!!
Она орет и выгибается дугой.
- Прекрати! Прекрати пожалуйста! Я не скажу никому! Уйди от меня! Отстань!
Но я уже не могу сдержать свое внутреннее, и я рву ее как тряпку, а она льет слезы и шепчет уже бессильно и еле слышно:
- Сволочь ты…
Ну, сволочь… Просто я актер хороший, у меня никаких чувств, только графит и ластик, можно написать все что угодно и стереть потом без следа. Ее тушь кляксами у меня на подушке, и праздник сжался и высох, как детский трупик. Все кончено, и для меня и для нее. Адьос!! Теперь мы покурим, и она будет давиться слезами и дымом, а я буду учить ее затягиваться. Потом выставлю ее вон, и она попрется по незнакомому району. Пойдет домой, или, может, еще куда-нибудь. И жизнь впервые вдруг покажется ей горькой и невыносимо мрачной.
[и где теперь твой правильный плюшевый мир?]
А пока она
Растоптанная,
Расстрелянная сгустками клейстера,
В синяках и кровоподтеках,
Сидит на разгромленной постели,
Хлопает мокрыми ресницами,
И плачет,
От унижения,
И отвращения к себе,
Чувствуя, как ломается привычное ей сегодня,
Наблюдая,
Как улетают в небо красные и белые шарики –
Символ веры в утраченное завтра.
Выпотрошенная перочинным ножиком чужой немотивированной ненависти,
Моя бедная, бедная маленькая недотрога…